Дьяконова - Движение истории в средневековых японских "исторических повествованиях"

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

Е. М. Дьяконова

ДВИЖЕНИЕ ИСТОРИИ В СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЯПОНСКИХ "ИСТОРИЧЕСКИХ ПОВЕСТВОВАНИЯХ" (РЭКИСИ МОНОГАТАРИ, XI-XII ВВ.)

(Вестник Российского государственного гуманитарного университета. - Т. 2, № 4. - М., 2000. - С. 214-258)

На закате "золотого века" японской традиции и культуры - эпохи Хэйан (794-1185 гг.), в предчувствии более суровой и мужественной "самурайской эры" японцы ощутили потребность осознать себя. Было создано несколько произведений - жизнеописаний выдающихся людей эпохи, связанных между собой хронологически, тематически и стилистически. В филологической науке они получили название "исторических повествований" (рэкиси моногатари). В них происходило пересоздание реальности с помощью бесчисленных биографий; собственно реальность и история в них рассматривались как череда человеческих судеб. В "исторических повествованиях" соединились два типа мировоззрения, два отношения к жизни и литературе: японская лирическая стихия, унаследованная от классической поэзии и повестей - моногатари эпохи Хэйан, и более старая, философско-историографическая традиция, восходящая к сочинению китайца Сыма Цяня "Исторические записки" (или, в другом переводе, - "Записи историка", Ши цзи, II-I в. до н.э.).

Одно из "исторических повествований", О:кагами ("Великое зерцало", XI в.), композиционно весьма сложно устроенное произведение, представляет собой серию жизнеописаний императоров и высших сановников государства из рода Фудзивара с 850 по 1025 г., причем биографии интерпретировались анонимным автором как фокус национальной жизни, как наиболее адекватная форма изображения времени. Сочинение написано в жанре "беседы посвященных", воспоминаний двух старцев, свидетелей незапамятных событий.

Исторические сочинения в Японии ведут свое начало от первых записей 620 г. об императорах, придворных, простом люде, которые составлялись по повелению великого реформатора Японии - принца Сётоку (572-621 гг.) хронистом Сога Умако (ум. в 626 г.). Эти записи, видимо, и стали первой исторической летописью Японии, но были сожжены сыном Сога Умако - Эмиси в 645 г. Немногие сохранившиеся части этих записей были собраны в Кудзики ("Записях о делах древности"), однако позднейшие исследователи часто выражали сомнение в их аутентичности. Первая сохранившаяся японская книга, Кодзики ("Записи о деяниях древности"), была составлена в 712 г. О-но Ясумаро и включала мифы, легенды, ранние японские хроники, генеалогии императоров. Это сочинение - неисчерпаемый источник материалов по японской мифологии, антропологии, социологии, этнографии и литературе, и анонимный создатель "Великого зерцала" обнаруживает несомненное с ним знакомство, постоянно имеет его в виду, хотя прямые аналогии в тексте отыскать трудно. Вслед за Кодзики было создано через восемь лет более упорядоченное и более современное по тому времени сочинение Нихонсёки, или Нихонги ("Анналы Японии"), - первое из шести важнейших историографических сочинений древней Японии. Влияние Нихонги на О:кагами очевидно: этот памятник прямо упоминается в тексте. Все "Шесть национальных историй" (Риккокуси, куда входит и Нихонги) были составлены по императорскому повелению, в них представлена - и весьма подробно - японская история, начиная с первого полулегендарного императора Дзимму (660 - 585 гг. до н.э.) и до 887 г. Создавались они с 720 г. по 901 г., писались на камбуне, т.е. или сплошь по-китайски, или на сильно китаизированном варианте японского языка и носили официальный характер. Время, совпадающее с О:кагами, описано в Монтоку дзицуроку (или - полностью - Нихон Монтоку тэнно дзицуроку - "Действительные хроники о [времени правления] императора Япониии Монтоку", 879г.); сочинение охватывает период с 850 по 858 г., т.е. время, с которого начинается повествование О:кагами, и более того: автором Монтоку дзицуроку был один из героев "Великого зерцала" - правый министр Фудзивара Мотоцунэ (836-881).

Последнее из шести исторических сочинений также представляет для нас интерес: в Сандай дзицуроку ("Действительные хроники трех правлений", 901 г.) повествуется о том же времени, что и в О:кагами, - о правлении трех императоров Сэйва, Ё:дзэй и Ко:ко: (с 858 по 887 г.). В составлении Сандай дзицуроку принимало участие несколько авторов во главе с Фудзиварой Токихира (871-909 гг.), примечательным персонажем О:кагами. Национальная историческая традиция далеко не исчерпывалась этими официальными историями Японии, составленными по хронологическому принципу. Существовали и другие сочинения, более частного, так сказать, характера. Это, к примеру, Рюндзи кокуси ("Тематическая история страны", 892 г.), составленная знаменитым поэтом, литератором и государственным деятелем Сугавара Митидзанэ (845-903 гг.), которому в О:кагами посвящена, пожалуй, самая драматическая глава. Создавались и истории отдельных родов, например, Когосю:и ("Собрание прежде упущенных древних речений", 792 г.), где описана судьба древнего клана Имбэ и его соперничество с другим могущественным кланом - Накатоми. Национальные истории стали той питательной средой, на которой возрос в XI в. новый жанр - рэкиси моногатари ("исторические повествования"). Новый жанр, представленный девятью сочинениями, большинство которых содержат в названии слово "зерцало" (кагами), оказался наследником сразу нескольких литературно-историографических традиций, с опорой на которые и создавались эти произведения - жизнеописания выдающихся людей эпохи - О:кагами ("Великое зерцало", XI в.); Эйга моногатари ("Повесть о расцвете", или "Повесть о цветении", XI в.); Мидзукагами ("Водяное зерцало", написано Накаяма Тадатика, ум. в 1193 г.), в котором описывалась история правления пятидесяти четырех императоров, начиная с Дзимму и по 850 г.; Имакагами ("Нынешнее зерцало", 1170 г.) повествовало о событиях 1025-1170 гг. Традиция исторических повествований, заложенная автором "Великого зерцала", в первую очередь, писательницей-автором "Повести о расцвете" и другими, продолжала развиваться. В результате сложился цельный и замкнутый корпус исторических повествований, столь объемный, что даже обозреть его в рамках одной статьи не представляется возможным.

Обилие произведений, рассказывающих приблизительно об одном и том же периоде японской истории, многие японские ученые объясняют тем, что во времена правления Фудзивара Митинага (885-1027 гг.) культура хэйанской придворной аристократии переживала свой последний и, может быть, наиболее яркий взлет, проникнутый, впрочем, предощущением грядущей суровой военной эпохи, а потому окрашенный в цвета грусти и ностальгии. После смерти Фудзивара Митинага в 1027 г. аристократия блестящей столицы Хэйанкё: быстро утратила свое влияние; взгляды ее были обращены вспять, к прошлому, преисполненному неизъяснимого очарования, всегда свойственного тому, что неизбежно должно погибнуть. Появление "Великого зерцала" и других "исторических повествований" и фиксирует эту обращенность вспять, попытку, облекши в слова, удержать уходящую, но такую привлекательную эпоху утонченности и изящества.

Первые сочинения нового жанра - О:кагами, Эйга моногатари и Имакагами - часто рассматриваются как цельное историко-литературное описание событий японской жизни с мифологических времен до 1082 г., параллельное официальным "Шести национальным историям"; вместе с тем эти произведения были созданы намного позже, чем написанные по-китайски национальные истории. Произведения жанра рэкиси моногатари написаны, главным образом, каной, т.е. японской слоговой азбукой хираганой, в отличие от серии официальных историй, которые были написаны либо по-китайски, либо на японизированном китайском камбуне, т.е. почти исключительно иероглифами, без использования хираганы. То, что в "зерцалах" использовалась азбука кана говорило современникам о многом: о желании поведать о жизни хэйанских императоров тэнно и высших сановников, так сказать, неофициально, о стремлении придать повествованию частный характер. К тому же использование на письме азбуки было прерогативой женщин, придворных дам, создавших на своем родном японском языке - вабуне обширную литературу, собственно, и составившую классическое наследие хэйанской эпохи. Подчеркивая это обстоятельство, один из переводчиков О:кагами на английский и исследователь памятника Дж.Ямагива, в частности, писал: "Хирагана - курсивная форма слоговой азбуки-каны уже была использована в повестях-моногатари (а также дневниках) начала эпохи Хэйан, употребление же кандзи (иероглифического письма по преимуществу) стало менее популярным, поскольку сочинения на китайском языке в середине периода Хэйан утратили былую славу; авторы исторических повестей должны были ощущать, что для изображения элегантной и исполненной очарования жизни аристократии той эпохи простая и послушная хирагана была явно более подходящим инструментом. И создана была новая форма" /O:kagami, 1967, с. 386/.

Некоторые современные (90-е годы) исследователи стремятся внести ясность в номенклатуру средневековых жанров. Например, Сэкинэ Кэндзи пишет /Сэкинэ, с. 137-155/, что "Записи о деяниях древности" и "Шесть национальных историй" - это, так называемые, "правильные, или упорядоченные, истории" (сё:си); их называют также "хрониками, анналами, записями" (кироку), составленными по повелению властей; это официальные национальные истории, написанные мужчинами-чиновниками по-китайски. Несколько позднее, около 1220 г., создается Дзиэном (1155-1225) Гукансё ("Мои личные выборки") - сочинение, представляющее собой наиболее значительную в средневековье попытку философски осмыслить историю; в номенклатуре жанров, предложенных Сэкити, оно носит наименование сирон (букв. "исторические изыскания"). В "Моих личных выборках" один из свитков посвящен объяснению движущей силы истории с помощью введения категории до:ри (принцип, причинная связь), обозначающей некоторую динамическую сущность, пронизывающую исторический процесс. Но это, так сказать, теория, а не картина движения истории. В свою очередь "Военные повести" (гунки, или сэнки) описывают в основном важные, но все же только эпизоды истории, а не изображают течения времени. В повествования-моногатари типа "Повести из Исэ" или "Повести о Гэндзи" могут быть включены исторические эпизоды, события, деятели, но только "исторические повествования" изображают жизнь исторических персонажей от поколения к поколению. В них главное внимание уделено личности, воссоздается в основном частная жизнь известных людей во всей, так сказать, полноте. Поначалу повествования-моногатари писали только женщины; позднее, когда стало не зазорно использовать вместо китайского родной вабун ( японский), за сочинение подобных произведений принялись и мужчины.

Многие исследователи полагают, что в "Великом зерцале" и в "Повести о расцвете" произошло знаменательное соединение "историчности" (рэкисисэй) (кстати сказать, есть мнение, что в Эйга моногатари представлена хронологическая интерпретация японской истории, а в О:кагами более биографическая и драматическая ее версия) и "литературности" (моногатарисэй). По поводу роли "повествования" (моногатари) выдающаяся писательница эпохи Хэйан в своем шедевре "Повесть о Гэндзи" написала: "Повести описывают нам все, что случилось на свете, начиная с самого века богов. Японские исторические анналы касаются только одной стороны вещей. А в повестях содержатся всевозможные подробности. Автор конечно не рассказывает так, как оно есть на самом деле, называя каждого своим именем. Он передает только то, что не в состоянии оставить скрытым в своем сердце; все, что он видел и слышал в человеческой жизни в этом мире - и хорошее, и плохое" /Мурасаки, т. 2, с. 14/. И в другом месте Мурасаки Сикибу замечает: "Свет в наше время измельчал. Он во всем уступает старине. Но в кана наш век поистине не имеет себе равного. Старинные письменные знаки (речь идет о китайских иероглифах. - Е. Д.) как будто точны и определенны, но все содержание сердца в них вместится не может" /Мурасаки, Приложение, с. 52/.

Произведения жанра "исторических повествований" иногда назывались, по словам Ямагива, "национальными историями, записанными азбукой" (канабун-но кокуси). Кроме того поскольку в названия многих из них входит слово "зеркало" (кагами), то сочинения эти вкупе называли кагами моно (букв. "зеркальные вещи"), или кагами руй ("типы зерцал"), - а иногда "ёцуги" - по имени главного рассказчика (см. ниже). Некоторые комментаторы - Нумадзава, Сато Кюи, Ямагива, Рейшауер - полагают, что название жанра "зерцал" исконно японского происхождения; китайские зерцала, жанрово отличающиеся от японских, либо попали в Японию после создания О:кагами, Эйга моногатари и Имакагами, либо были написаны после XI в.

Сравнения японских сочинений такого рода с европейскими "Speculum" "Spiegel" "Mirror" и русскими "зерцалами", например "Великим зерцалом" [1], показывает, что последние вряд ли носили исторический характер; целью их было исправление и облагораживание нравов, фиксирование прецедентов и установление идеалов; они насыщенны поучениями, морализаторством, им свойственна отчетливая учительность. Так, зеркало князей (Fürstenspiegel) в немецкой литературе преподавало правителю руководящие начала для его деятельности.

Китайская традиция "зерцал" (например, "Всепроникающее зерцало, управлению помогающее" - Цзы жи тун цзянь историка Сыма Гуана,1081-1086) основывалась на том, что образ зеркала ассоциировался с самим понятием истории; "зерцало" рассматривалось как источник поучений для правителя и министра, т.е. также имело, в первую очередь, этическое измерение. Стремление развлечь и научить чуждо японским "зерцалам" рассматриваемого периода, хотя позже в эпоху Токугава XVI - XIX вв. такие поучающие "зерцала" появились.

Даосизм различает две существенные для нас универсальные в человеческой культуре тенденции осмысления символики зеркала. "Одна из них связана с представлением о зеркале как средстве опознания подлинного образа вещей и отличается дидактической направленностью. Другая исходит из роли зеркала как силы трансформации и тесно соприкасается с магией зеркала" /Малявин, с. 200/. В нашем случае мы, видимо, имеем дело с частичным объединением двух типов понимания "зеркальной" символики. Кстати сказать, по поводу значения этого слова применительно к О:кагами велись длительные дискуссии: несомненно, оно принадлежит к буддийской терминологии, встречается в буддийских источниках и широко употреблялось, часто в форме фурукагами ("старое зерцало"), и в повседневной жизни, в магической практике, при гаданиях, заклинаниях, медитации, в буддийских сочинениях, в стихах эпохи Хэйан. Вместе с тем образ зеркала обладает и синтоистскими коннотациями: зерцало, наряду с мечом и священной яшмой - одна из императорских регалий; зерцало, игравшее важную роль в мифе о богине Солнца Аматэрасу, было передано, как повествуется в Кодзики, богиней Аматэрасу ее внуку Ниниги-но микото, когда она отправляла его с Равнины Высокого Неба на землю, чтобы править Страной Восьми Островов (т.е. Японией). В первой главе "Записей о деяниях древности", в Предисловии Ясумаро, говорится: "И вот, узнаем мы о том, что прикреплено было зерцало и выплюнуты яшмы; и что наследовали друг другу сотни царей…" /"Записи о деяниях древности", с. 30/.

Видимо, в О:кагами зерцало - это, в первую очередь, символ власти, а повествования-"зерцала" следует понимать как "истории о власти", или, точнее, "истории о передаче власти". А поскольку властью обладали не императоры-тэнно, а регенты и канцлеры из рода Фудзивара, то О:кагами прочитывается как "история о власти Фудзивара". Один из рассказчиков, Сигэки, сравнивает главного рассказчика Ёцуги с "отполированным зеркалом, в котором отражаются разные формы" и добавляет: "Когда слушаешь ваши рассказы, то кажется, будто стоишь против ясного зеркала…". Он же восклицает: "Вы будто бы поднесли зеркало, в котором отразились многие императоры, а еще деяния многих министров, у нас такое чувство, словно мы вышли из тьмы прошедших лет, и утреннее солнце осветило все". Сам Ёцуги называет себя "ясным зеркало старого фасона", и он же перед зеркалом предается созерцанию и постижению человеческого сердца. Старцы обмениваются такими стихами:

Пред светлым зеркалом

Все, что минуло,

Что есть сейчас

И что грядет

Прозреваю.

Ответ таков:

О, старое зеркало!

В нем заново прозреваю

Деяния императоров,

Министров - чередою,

Не скрыт ни один!

Ёцуги сравнивает себя не только с зеркалом, но и с Буддой Шакьямуни, вращающим Колесо жизни, называет себя "старцем, коему ведомы все дела в мире, кто все помнит". Таким образом, образ зеркала трактуется им двояко: с одной стороны, сам рассказчик - зеркало; с другой стороны, оно отражает движение Колеса жизни и формой напоминает это колесо (зеркала в эпоху Хэйан были круглыми или восьмиугольными в подражание цветку мальвы, бронзовыми), сливается с ним. Другой старец, Сигэки, также участник беседы, но на вторых ролях, уничижительно говорит о себе, как о "зеркале в шкатулке для гребней, что брошено в женских покоях", т.е. вместо зеркала действующего, магического, всеотражающего сравнивает себя с обыденной вещью бытового обихода да еще и запертой в шкатулке. Зеркало в данном случае - символ человеческой души: или высокой, приемлющей в себя поток жизни, или пошлой низкой, закрытой для внешнего мира, а потому никчемной.

В "Великом зерцале" произошло соединение исторических материалов, которыми в более чем достаточном количестве обладал сочинитель (источником послужили Кодзики и Риккокуси, а также "Исторические записки" Сыма Цяня), и повествовательной техники и поэтики, которые не только были разработаны в мельчайших деталях к IX в., но послужили для создания шедевров японской повествовательной литературы: Гэндзи моногатари ("Повесть о Гэндзи", IX в.), Мурасаки Сикибу; Макура-но со:си ("Записки у изголовья", X в.) Сэй Сёнагон и других выдающихся произведений в жанре моногатари (букв. "повествование о вещах"). Таким образом, создатели "зерцал" оказались наследниками не только весьма обширных (многотомных) упорядоченных официальных историй на камбуне, но и высочайшей литературной традиции моногатари, чрезвычайно одухотворенной и с разработанной теоретической и практической поэтикой.

В "исторических повествованиях" соединились два типа мировоззрения: китайская "ученая" историческая традиция, представленная Сыма Цянем, и "своя", "домашняя" традиция, в которой, в свою очередь, можно выделить два пласта: пласт официальных упорядоченных историй на камбуне, наследовавших Сыма Цяню, и пласт собственно японский, который определяла лирическая стихия классической поэзии вака и повестей - моногатари эпохи Хэйан. Так родилась новая жанровая целостность, внутри которой привычные "домашние" черты оказались оживлены привнесенным извне "чужим" подходом к материалу. "Исторические записки" Сыма Цяня демонстрировали высокий уровень исторического знания, давали некоторую "точку отсчета" для новой традиции "зерцал". Этому вряд ли стоит удивляться, учитывая несравненное богатство труда Сыма Цяня , в который, как замечает исследователь, "китайская традиция вошла… галереей портретов ее выдающихся представителей, обильными цитатами из их произведений, страницами трактатов, специально посвященным культурным ценностям, важным для государственного управления, а также истории некоторых аспектов политики и институтов государства" /Кроль, с. 7/. Даже структура "Исторических записок" ("основные записи", бэнь цзи; "хронологические таблицы", бяо; "трактаты", шу; "истории наследственных домов", ши цзя; "жизнеописания", ле чжуань) оказала серьезное влияние на исторические сочинения в странах, испытавших китайское культурное влияние. Вместе с тем в Японии лирический и фрагментарный взгляд на вещи потеснил более серьезное, строгое и систематизированное отношение к миру китайцев. Оригинальное миросозерцание японцев, построенное на ассоциациях, входя во взаимоотношение с высокоорганизованной, интеллектуально изощренной исторической мыслью, как бы обволакивало ее, растворяло в лирической стихии, ломая схемы и рубрики; снижало ее философскую значимость, уделяя большое внимание мелочам жизни: убранству дома, позам, одежде, снам и воспоминаниям, чувствам и стихам; многие истории перекочевали в "Великое зерцало" и другие "исторические повествования" из домашних, семейных, родовых хроник [2].

Общая цель сочинителей "исторических повествований" (хотя поздние произведения жанра отделял от ранних "зерцал" значительный временной промежуток) была одна - соединенными усилиями воспроизвести в литературной форме частную историю Японии, не допуская разрыва в повествовании. Некоторые исследователи (Ока Кадзуо) в этом контексте вводят термин "человеческая история" (нингэн рэкиси). Все вместе авторы зерцал описали историю Японии с мифологических времен до 1603 г., а вкупе с авторами "Шести национальных историй", полагает Нумадзава, воспроизвели японскую историю во всей полноте /Нумадзава, с. 56/. Мы же считаем, что официальная, "серьезная" версия истории с неизбежностью требовала (по принципу дополнительности) появления другого - более свободного, лично интонированного, приближенного к человеку варианта, т.е. такого текста, где, в согласии с хэйанскими ценностями, была бы ретроспективно изображена личная жизнь исторических персонажей с преимущественным вниманием к судьбам знаменитых людей эпохи Хэйан. В "Великом зерцале" история понимается как изменяющееся время, как драмы людей, разворачивающиеся внутри потока времени.

Некоторые исследователи, например, американская переводчица О:кагами Х.К. МакКалау, вообще полагают, что назвать это произведение историческим можно только с некоторой натяжкой: важнейшие события истории рода Фудзивара либо вообще опущены, либо только упомянуты /O:kagami, 1980, с. 5-6/. Главная же цель автора - показать величие Фудзивара Митинага (966-1027), одного из наиболее влиятельных государственных деятелей рода Фудзивара (любопытно, что в "Повести о расцвете" его сравнивают с самим Буддой, он объявляется реинкарнацией Ко:бо дайси и Сётоку тайси [3]. Считалось также, что именно Фудзивара Митинага послужил писательнице Мурасаки Сикибу прообразом принца Гэндзи.) МакКалау пишет, что испытывает искушение отнести "Великое зерцало" не к истории или биографии, а к собранию традиционных повестей и исторических анекдотов, отобранных и организованных в определенном порядке с целью изобразить жизнь и времена Фудзивара Митинага. К ней присоединяются и другие исследователи: Ока Кадзуо, Мацумура Хиродзи. О роли исторического анекдота в "Великом зерцале" писал и Фукунага Сусуму /Фукунага, с. 112-124/. Как бы то ни было, многие историки литературы единодушны в том, что в "Великом зерцале" произошло соединение исторического анекдота с генеалогией. Отсюда необыкновенная связанность, спаянность сочинений типа "зерцал" между собой и с другими сочинениями эпохи Хэйан.

Все элементы повествования в нашем памятнике тесно увязаны между собой. Так, о стихотворениях, встречающихся в жизнеописаниях, всегда сообщается (в тексте, либо в комментариях), в какие знаменитые антологии они вошли, под какими номерами и т.д. Подобные отсылки, весьма характерные, придают дополнительный вес литературным фактам и фактам жизни. Отсылки создают также впечатление разветвленных связей между вещами, событиями, людьми: все они находят где-то свое отражение, отклик, воспоминание, встречаются то в одном сочинении, то в другом. Таким образом, все сочинения эпохи самых разных жанров (повестей-моногатари, зерцал-кагами, стихотворений-вака) оказываются соединенными, словно общими кровеносными сосудами, едиными темами, образами, героями, стихами, событиями и фактами. Герои "Великого зерцала" действуют в других классических произведениях эпохи Хэйан: в великом романе "Повесть о Гэндзи" (там речь идет о десятом веке, события которого описаны в О:кагами), в "малых шедеврах" хэйанской литературы: Ямато моногатари ("Повесть из Ямато, Х в.), Исэ моногатари (Повесть из Исэ, Х в.), - причем некоторые эпизоды из этих повестей почти без изменений перенесены в О:кагами. Герои знаменитого хэйанского дневника Кагэро: никки ("Дневник эфемерной жизни", Х в.) - писательница, мать Митицуна, и Фудзивара Канэиэ возникают и в "Великом зерцале". Появляется там и другая выдающаяся сочинительница Идзуми Сикибу, автор дневника Идзуми Сикибу никки ("Дневник Идзуми Сикибу", Х в.) и прекрасных стихотворений, а кроме того знаменитые музыканты, каллиграфы, проповедники, люди, известные своей святостью, отшельники, монахи - исторические персонажи и литературные герои.

Композиционно "Великое зерцало" устроено следующим образом. Открывается оно своеобразной экспозицией - описана встреча в 1025 г. (втором году Мандзю: - эта дата знаменательна, к ней не раз вернется автор сочинения) двух древних старцев в храме Облачного леса Урин-ин, где собралось множество народа на церемонию разъяснения сутры Цветка Закона, т.е. Лотосовой сутры; они-то и рассказывают о событиях, судьбах. Затем представлены биографии 14 японских императоров, начиная с императора Монтоку (850 г.), при котором род Фудзивара пришел к власти, и до "ныне царствующего" императора Го-Итидзё:. В новейших исследованиях "Великого зерцала" биографии императоров стали называть "повествованиями об августейших исторических поколениях" (мирэкидай-но моногатари) /см. Сэкинэ, с. 137-135/. Затем следуют двадцать жизнеописаний высших сановников из рода Фудзивара, причем хронологически второй раздел повторяет первый: история начинается со времен императора Монтоку и заканчивается 1025 г., когда два старца встретились в храме. Таким образом, получается, что история рассказана дважды, но акцент сделан на разные действующие лица. В современной литературе эта группа жизнеописаний получила название "повествование о министрах" (дайдзин моногатари). Примечательно, что биографии императоров перетекают в то, что можно было бы назвать вторым введением: покончив с деловой частью сочинения - судьбами императоров - и переходя к следующей, более важной для целей автора и потому гораздо более обширной и литературной части, - старцы предаются размышлениям о зеркале, времени, истории и судьбах мира и людей, о преемственности власти, значении рода, сочиняют стихи. Эта часть - второе введение - особенно важна для изучения задач и целей рассматриваемого сочинения. После пространных биографий сановников знаменитого рода следует еще одна часть, называемая "Повести о клане Фудзивара" - здесь история повторяется уже в третий раз, начиная с предка рода Фудзивара Накатоми (настоящее имя Накатоми Камако 614-669 гг.; родовое имя Фудзивара - букв. "Поле глициний" - пожаловано ему императором на смертном одре за особые заслуги в проведении реформ Тайка). Но эта в третий раз рассказанная история звучит совсем иначе: вкратце представлена судьба регентского дома Фудзивара в целом, и судьба эта изложена конспективно, предельно сжато, выделены только важнейшие события (общение с богами-ками и т.д.), члены клана только обозначены в назывных предложениях. Эту часть можно определить как дайджест истории рода Фудзивара. Но на этом повествование не заканчивается, хотя, кажется, что судьба рода описана с разных точек зрения почти с исчерпывающей полнотой. Далее следует наиболее "литературная" часть памятника - "Истории старых времен". Здесь рассказчики снова возвращаются к прежним темам и событиям, но теперь вскрывается иной повествовательный пласт, более лично окрашенный (поскольку старцы говорят о том, что сами видели и слышали и в раннем детстве, и в глубокой старости). Ёцуги рассказывает о сооружении известных храмов, излагает истории их создания - порой фантастические, цитирует множество стихотворений, вошедших в знаменитые антологии, передает "занимательные и очаровательные случаи" (слова Ёцуги), анекдоты, описывает явления богов-ками (божества Касуга, божества Мороки); празденства, церемонии, состязания, песни и танцы. Здесь отчетливо звучит голос рассказчика, чувствуется его стиль, характер, очевидны реакции на разные события; его комментарии, размышления полны смысла и заслуживают отдельного исследования.

Подобная кольцевая композиция - постоянное, последовательное возвращение к исходной дате (850 г. - когда родился будущий император Монтоку, при котором Фудзивара пришли к власти), к тем же событиям и героям, которые то выдвигаются на первый план, то уходят в тень, превращаясь в третьестепенных персонажей, а потом снова начинают исполнять заглавные роли, - далеко не случайна. Во-первых, в ней реализуется всеобъемлющий буддийский образ земного бытия как вращающегося колеса (об этом идет речь в памятнике). Во-вторых, подобная композиция позволяет системно изобразить разные стороны, пласты жизни клана: его взаимоотношения с властью, богами, императорами, придворными, вписанность в жизнь хэйанской аристократии, причастность к искусствам, к религии (синтоизму и буддизму). Судьбы героев как бы поворачиваются к читателю (а внутри текста, по сюжету, - и к слушателям) разными гранями; и жизнь рода в целом переливается, как мозаичная картина, самодостаточная в каждой своей части, которая легко превращается в отдельное, не связанное с другими произведение.

Зачин "Великого зерцала" вводит читателя в гущу жизни, в нем рассказано, как множество людей собралось в известном буддийском храме Облачного Леса в пригороде блестящей столицы Хэйанкё: послушать ежегодную проповедь о Лотосовой сутре, содержащей учение Будды Шакьямуни. Тут же присутствуют два необыкновенных древних старца. Между ними завязывается беседа: сначала они вкратце рассказывают собственные биографии, искусно вписанные в жизнь хэйанского двора, и попутно выражают желание поведать о деяниях императоров и министров, поскольку "не говорить о том, о чем хочется говорить - это поистине тяжкое бремя для сердца". В.Н. Горегляд отмечает по этому поводу, что завязка в "Великом зерцале" построена по тому же принципу, что и Санго: сиики ("Наставлениях о трех учениях") Ку:кая или ночные беседы принца Гэндзи с его приятелями у Мурасаки Сикибу /Горегляд, 1997, с. 186/. Старцы вспоминают людей прежних времен, которые, желая снять с себя груз знаний, выкапывали в земле яму и говорили в нее (в этом эпизоде, кстати сказать, нетрудно усмотреть отзвуки античного сюжета о царе Мидасе, проникшего в Японию, как считают исследователи, через Корею [4]). Непременное стремление потолковать о делах прошедших лет, заинтересованность многочисленных слушателей, монахов и мирян, мужчин и женщин, опоздание священника, который должен читать проповедь - все это создает благоприятные условия для длительного диалога двух старцев. В их разговор вмешивается человек из толпы, молодой слуга из богатого аристократического дома, он задает вопросы, дополняет сказанное, рассказывает свои небольшие истории - в общем изобретательно играет роль слушателя.

Жанр диалога в японской культуре восходит к очень древней традиции диалогических песнопений во время ритуала посадки риса. Некоторые исследователи полагают, что практика вопросов и ответов, уходящая корнями в буддийские диалоги мондо: между учителем и учениками, нашла яркое подтверждение в диалогах Ёцуги и Сигэки. Мифологический свод "Записи о деяниях древности" первоначально рассказанный сказителем (или сказительницей?) Хиэда-но Арэ, а затем записанный придворным историографом О-но Ясумаро (? - 723), - тоже представляет собой по существу своеобразный диалог. Очевидна демонстрация устного характера повествования в "Великом зерцале". Сато Кэндзо, например, писал, что О:кагами - это письменное сочинение, представленное в форме устного. Стремление придать повествованию устный характер связано, видимо, с необходимостью ретроспективно легитимизировать историю правящего рода Фудзивара (в частности, одну его ветвь - регентов и канцлеров Сэкканкэ), а устный текст с большей определенностью, чем письменный, воспринимался в традиционной культуре как сакральный.

Кто же такие старцы-рассказчики Ёцуги и Сигэки? Начать с того, что бытовавшие в эпоху Эдо фольклорные варианты названия нашего памятника акцентировали именно их роль в организации повествования - "Великое зерцало" именовалось или "Повестью старца Ёцуги" (Ёцуги-но окина моногатари), или "Повестью двух старцев" (Футари-но маи-но окина моногатари). Да и "Повесть о расцвете" нередко называли "Ёцуги моногатари". Крупнейший драматург эпохи Тикамацу Мондзаэмон назвал одну из своих пьес "Повестью Ёцуги о братьях Сога" (Ёцуги Сога). Со временем "Ёцуги" стало родовым обозначением любой неофициальной исторической хроники особого типа /O:kagami, 1980, с. 14/.

Образ старца (окина) вообще чрезвычайно значим в японской культуре. Как отмечала А.Е. Глускина, окина участвовали в обрядовых представлениях та-асоби (полевые пляски) и тауэ мацури (празднество посадки риса), а также в представлениях саругаку, дававшихся в синтоистских и буддийских храмах бродячими труппами; и в церемониальных представлениях, связанных с сельскохозяйственными работами, тоже обязательно участвовали двое или трое старцев, причем один из них носил имя Ёцуги-но окина /см. Глускина, с. 32-34/. Дело в том, что окина - постоянная фигура в таких представлениях и ритуально-обрядовых действах - это образ родового старейшины, бывшего в свое время распорядителем всех земледельческих работ, а также главной фигурой во всех ритуалах, связанных с культом предков: старец окина = та арудзи = "хозяин поля", после смерти глава рода обожествлялся, потом его стали называть та-но ками (божество поля).

Крупнейший фольклорист Оригути Синобу в статье о та-асоби подчеркивает роль окина (или омина) и упоминает еще и старуху (ба) /Оригути, с. 8-17/. В "Великом зерцале" тоже встречается старуха рассказчица - супруга Сигэки, правда, роль ее невелика, всего несколько реплик. Многие комментаторы полагают, что имена старцев значимы и поддаются расшифровке: полное имя первого старца, утверждающего, что ему 150 лет (он родился в 876 г., а действие происходит в 1025 г.), - Ооякэ-но Ёцуги; ооякэ означает "императорская ветвь", а ёцуги - "наследник", или "наследование"; кроме того слово ёцуги может быть разделено на составляющие, имеющие собственные значения: ё - означает "мир", "наш бренный мир" или "время", "наше время", "поколение", а цуги - "наследование", "чередование", "преемственность", "следующий". Таким образом, имя старца может быть осмыслено как "Наследование (или преемственность) императорских поколений", что как нельзя лучше соответствует глубинному смыслу памятника [5].

Заметим, что слово цуги - "следующий" - само по себе представляется ключевым для "Великого зерцала". Все биографии императоров начинаются со слова цуги-но ("Следующий государь именовался императором Тэнряку", к примеру), что должно подчеркнуть преемственность государей Ямато, их происхождение от небесных государей-богов, родоначальником которых был Ниниги-но микото, внук богини солнца Аматэрасу. На слове цуги выстраивается своеобразная двунаправленная временная ось преемственности: в прошлое, к богам и первым императорам, уходит ряд уже правивших их потомков (Ёцуги, например, говорит: "Череда богов и императоров, чьи имена сами являются на мои уста…"), а в будущее тянется нить к покуда неведомым поколениям правителей. Следует сказать, что подобная непрерывность правления воспринималась и воспринимается в Японии как нечто единственно возможное - ведь до сих пор у власти в стране находится та единственная династия, что ведет свою родословную от богини Аматэрасу и Ниниги-но микото. Да и историко-государственный жанр императорских списков, без сомнения повлиявший на поэтику "Великого зерцала", открывался именем полулегендарного, но уже, так сказать, "земного" императора Дзимму (660 - 585 гг. до н.э.).

Понятие ё -"мир" также ключевое для "Великого зерцала". В эпоху Хэйан этой категории, носящей скорее временной, чем пространственный характер, придавался особый "буддийский" смысл: это был мир одного поколения, которое на глазах сходит со сцены, исчезает, словно иней на траве, словно отцветшие цветы или облетающие листья, в соответствии с концепцией мудзё: - иллюзорности, бренности всего сущего. Характерно, например, такое выражение: "Этот мир, еще более мимолетный, чем сон…" (Юмэ-ёри мо хаканака ё-но нака…), постоянно встречающееся в "Великом зерцале". Мимолетность, изменчивость рассматривалась как нечто имманентно присущее жизни, ё - это именно мир преходящий, и вместе с тем в семантике этого слова заложено представление о смене поколений, в том числе и поколений императоров и канцлеров. В этом контексте имя старца Ёцуги приобретает как бы новое измерение.

Имя другого старца - Нацуяма-но Сигэки (Разросшиеся, или вошедшие в силу, деревья на летних горах), скорее всего, в согласии с традицией, должно указывать на процветание рода Фудзивара (чье родовое имя буквально означает "поле глициний"). Вокруг имени Фудзивара возникла своеобразная поэтика расцвета. Цветение, разрастание трав и ветвей, расцвет, слава - эпитеты тесно связанные с домом Фудзивара; один из них вошел в состав названия исторического повествования "Повесть о расцвете" (Эйга моногатари). Это понятие - эйга в центре многих исследований об "исторических повествованиях" /см. Мацумура , с. 16; O:kagami, 1980, с. 15/. Эйга - слово китайского происхождения (жун-хуа), означает расцвет-цветение, где эй (жун) - цветение цветов и трав, а га (хуа) - цветение деревьев. Вместе с тем оно употребляется и в смысле " мирской славы", "процветания на жизненном поприще". Слово это в обоих смыслах употреблялось в китайских источниках, в Чжуанцзы (IV в. до н.э.) и в "Исторических записках"; в японскую литературу эпохи Хэйан оно пришло, видимо, через посредство поэтических антологий периода Шести династий (III - VI вв.) и танских новелл. Понятие эйга, достаточно редко встречающееся, по мнению многих японских исследователей, применялось именно к тому типу славы и расцвета, связанного с полнотой власти, которой как раз и обладал Фудзивара Митинага.

Прослеживая происхождение этого слова в номенклатуре важнейших средневековых категорий, японские исследователи обращаются к "Повести из Исэ", классическому произведению ута-моногатари, к которому японские писатели и поэты бесчисленное множество раз прибегали в поисках вдохновения; памятник этот послужил источником несчетного количества цитат. Так вот в "Повести" рассказывается, как однажды некий господин (возможно, речь идет об Аривара Нарихира, прославленном поэте) на приеме в честь Фудзивара Масатика, когда зала была убрана по понятной причине цветами глициний (фудзи), прочитал стихотворение в жанре вака:

Как много укрылось

Здесь под цветами

в цвету…

И блестящей, чем прежде,

Глициний цветы!

(Перевод Н.И. Конрада)

А на недоуменные вопросы гостей ответил: "Блеск и слава первого канцлера теперь в полном расцвете, и я сложил стихи, в виду имея то, что "род глициний" теперь особенно цветет" /Исэ-моногатари, с. 100/. Здесь цветение глицинии метафорически свидетельствует о небывалом взлете дома Фудзивара, к которому принадлежал и Масатика: канцлер этого дома Ёсифуса (804-872) достиг поистине безграничного могущества, хотя еще в начале 1Х в. правил род Татибана, и только с середины этого века власть перешла к роду Фудзивара. Но уже при императоре Монтоку (Сэйва, (850-880 гг.) в 858 г. Фудзивара Ёсифуса - регент при государе, он отдает одну из своих младших дочерей ему в жены, становясь таким образом тестем императора, а - со временем - и дедом будущего правителя. Фудзивара-но Мотоцунэ объединил посты регента и канцлера и положил начало регентскому дому Фудзивара. Вот такую примерно цепочку ассоциаций рождало у читателей "Великого зерцала" имя второго старца-рассказчика - Нацуяма-но Сигэки.

Теперь вернемся к старцу Ёцуги. Чтобы сделать его образ более реальным, живым, в тексте приводится лаконичной портрет Ёцуги, написанный совершенно в духе хэйанской прозы, в которой принято было очерчивать внешний облик персонажа двумя-тремя штрихами: "Сколь изящен был его облик, когда он раскрывал веер из желтой бумаги, натянутой на шесть планок из черного персимонового дерева, и смеялся!". Далее Ёцуги намечает хронологическую перспективу своего повествования: "От самых истоков нашей страны, начиная от императора Дзимму и до нынешнего правления, один за другим сменились, кроме семи поколений богов, шестьдесят восемь поколений императоров". Но старец сетует, что все это слищком давнее, "чтобы уши наши могли услышать, и потому я намереваюсь рассказывать, начиная с более близких времен". Формула "то, что видел глазами и слышал ушами" повторяется множество раз в тексте "Великого зерцала" в разных вариантах, происходит обкатывание, шлифовка этого словесного клише, оно сокращается до "видел-слышал" (ми-ки). (Заметим, что подобная формула встречается и в "Исторических записках" Сыма Цяня.) Понимать эту формулу следует так, что он или видел события собственными глазами, или ему о них рассказывали очевидцы: придворные, служанки во дворце, знакомые монахи, нянюшки высоких особ, мойщицы уборных и т.д.; часто используются формулы типа: "люди говорили", "стало известно". "Люди мира" (ё-но хитобито) или просто "люди" (хитобито), в терминологии Ецуги, - слушатели рассказчиков не только знают и помнят все происходившее за почти 200 лет, но и играют важную роль комментаторов событий, поведения того или иного исторического лица, фактов; восхищаются, пугаются, негодуют, осуждают, а главное - все видят и слышат. Не один раз старец Ёцуги повторяет, что рассказывает он только о том, что видел-слышал, четко очерчивая границы повествования. Тут же он устанавливает строгие временные рамки: от "третьего года Кадзё: (850 г.), года старшего брата металла и лошади" до "нынешнего года" (т.е. второго года Мандзю:, 1025 г.).

Как уже отмечалось, в "Великом зерцале" чрезвычайно значим историко-биографический пласт повествования. Существенно, что биографии императоров и биографии сановников из рода Фудзивара разительно отличаются друг от друга. Во-первых, очевидна строгая формальная отработанность двух типов биографий; выстроена четкая система рубрикации, которая вмещает в себя все, что требуется автору биографии, причем это "все" выражено обкатанными, видимо, в течении долгого времени, необычайно емкими формулами-клише. Эти формулы можно наблюдать на протяжении всего текста "Великого зерцала", они носят неизменный характер. Зачин каждой биографии императора - это краткая, но абсолютно полная генеалогическая "справка" о герое, его ближайших предках, а также - чему придавалось сакральное значение - точная и подробная хронология с указанием дня, луны, года (например, "год старшего брата металла и овна", "десятый год Дзё:ва, год младшего брата воды и собаки" и т.д.) его рождения, инициации, принятия титула наследного принца, восшествия на престол, отречения, пострижения в монахи, смерти.

Круговорот человеческой жизни преднамеренно упорядочивали, вписывая его в четкую сетку календарных дат, годовых "стволов и ветвей", эр и девизов правления. Деловой официальный тон чиновника-историографа, пишущего на камбуне, выдержанный в биографиях императоров, абсолютно преобладает над художественным; точная информация здесь важнее занимательного сюжета. В то же время к концу каждого фрагмента, посвященного тому или иному государю, установка на достоверность заметно отступает на второй план, логическое построение рубрик размывается, строгая хронология событий уступает место временной неопределенности, исчезают чеканные формулы. В последних пассажах жизнеописаний императоров проступает личное отношение рассказчика к людям и событиям, строгая проза историка начинает перемежаться лирическими пассажами и стихотворными вставками. Историк словно бы хочет напомнить читателям, что государи - тоже люди, что им не чуждо ничто человеческое. Так, один из них внезапно ослеп, и даже придворный экзорцист не смог ему помочь; другому явился бог из храма; третий родился слабеньким, и его преследовали злые духи. "Исторические" и "лирические" части рознятся не только стилистически, но графически: в первых преобладают иероглифы, которые и внешне, и структурно логичны, ригидны, официальны; во вторых - слоговая азбука-хирагана, т.е. написаны они на вабуне, гибком и "послушном", мягком языке классической литературы. Эти и другие подобные эпизоды объединяет одно свойство: все они принадлежат к частной, так сказать, "человеческой истории" (нингэн рэкиси) императоров и их ближайшего окружения.

Если в своей, так сказать, "официальной" ипостаси император в биографиях "Великого зерцала" - фигура сакральная, осуществляющая связь с богами-ками и первопредками, потомок Богини Аматэрасу, Великий предок и божество риса, то "лирические" описания, словно бы призваны напомнить о том, что реальная власть сосредотачивалась в руках регентов и канцлеров из клана Фудзивара. "Практически к Х в. все подступы к императорскому двору захватил один род - Фудзивара, происходивший от древнего рода Накатоми, глава которого, как утверждают авторы хроник, некогда исполнял обязанности посредника между богами и государем", - замечает исследователь /Горегляд, 1975, с. 14/. Так что и архитектоника государевых биографий "Великого зерцала" оказывается еще одной и немаловажной характеристикой глубинных исторических смыслов.

Идея преемственности, обращенности в прошлое, к предкам, как уже говорилось выше, едва ли не главная в жизнеописаниях правителей, что подчеркнуто в "Великом зерцале" еще и наличием закрепленного традицией формального перечня правителей, каковой, несмотря на свою лапидарность, выполнял чрезвычайно важную роль: само называние государей как бы размечало время, устанавливало хронологию, ведь эпохи часто именовались не только по девизу правления, но и по имени императора (годы Энги, годы Тэнряку и т.д.). В связи с этим особую смысловую нагрузку приобретают параллельные списки правящих регентов, канцлеров и министров Фудзивара, приведенные в третьей части "Великого зерцала". Складывается впечатление, что сополагая один - императорский, сакральный - список с другим, неофициальным, анонимный автор как бы наделяет этот второй вполне легитимным статусом. Можно с определенностью утверждать, что в "Великом зерцале" происходит "трансляция" определенного типа личности, запечатленного в иерархическом генеалогическом типе мышления. Биографии императоров и министров во всей своей полноте заключают в себе четко отлаженный прием - представление единичного (т.е. отдельных императоров, министров) как целого (императорский род, род Фудзивара).

Во втором введении Ёцуги делает еще одно важное заявление: в его повествовании об императорах и министрах есть сверхзадача - поведать о блестящей жизни и распространяющейся славе "господина, Вступившего на Путь" (за этой скромной формулой скрывается всесильный Фудзивара Митинага, а "Вступивший на Путь" ню:до: - это звание высокого сановника не ниже третьего ранга, принявшего монашеский постриг). Ёцуги весьма изящно обосновывает необходимость рассказа о многих поколениях императоров и министров, прежде чем поведать о судьбе главного героя дома Фудзивара, который, кстати, находился у власти именно в то время, когда старец вещал в храме Облачного Леса - Урин-ин. Ссылаясь на тексты Закона Будды (т.е. священные тексты буддизма), Ёцуги говорит: "Хоть и рождается великое множество мальков, трудно им стать настоящей рыбой; хоть и посадили дерево манго, но плодам завязаться трудно…" И в другом месте: "Не вырастит ветви и не принесет плода посаженое дерево, если не питать его корни. Поэтому я вспомнил августейшую последовательность императорских правлений, а затем последовательность министров." Мысль вполне очевидная: для появления в мире такого человека, как Фудзивара Митинага, необходима вековая жизнь рода, и тогда - лишь раз в несколько столетий - может, как плод на зрелом дереве, родиться на свет выдающаяся личность.

Раздел "Великого зерцала", содержащий жизнеописания министров и завершающийся главой о судьбе Фудзивара Митинага, "господина, Вступившего на Путь", - состоит из биографий регентов, канцлеров, великих, левых и правых министров, т.е. исключительно из представителей правящих сановников рода Фудзивара. Все эти биографии написаны по-японски слоговой азбукой кана, причем почти исключительно в ракурсе частной жизни: здесь забавные случаи; описания встреч - с богами, духами, прекрасными женщинами; стихи, сочиненные по важному или незначительному поводу; любовные страсти и измены; рождения и смерти; даже душевные недуги - словом, быт, круг семейного существования во всей полноте и завершенности, воплощенный в литературной форме, выработанной жанром моногатари. В повествование об одном человеке - будь то император, министр, наследный принц или канцлер, - вовлекаются десятки других членов того же рода; нередко происходит подмена: персонаж, чью жизнь, судя по заглавию фрагмента, собирается поведать рассказчик, почти сразу отступает на задний план, а повествование сосредотачивается на его родне, на его врагах, на знакомых ему придворных дамах; попутно упоминаются прорицатели, соседи, просто случайные прохожие. Повторим, что подобный способ изложения, полностью соответствуя буддийскому представлению об иллюзорности и бренности бытия, позволял создать своеобразную историческую мозаику, где личность - только повод для описания родовой истории, ибо жизнь отдельной личности мимолетна, и значима она только в бесконечной наследственной череде представителей рода.

Наконец, совокупность биографий "Великого зерцала" позволяет выявить механизм передачи власти в эпоху Хэйан, выработанный родом Фудзивара и, в первую очередь, одной из его ветвей - кланом Сэкканкэ, который выдвигал по преимуществу регентов и канцлеров. Механизм этот был сложным, но на протяжении столетий функционировал практически без перебоев. В роду Фудзивара ценились женщины - дочери членов этого могущественного клана: представительниц семейства Сэкканкэ обычно старались выдать замуж или за наследного принца, или за императора (к примеру, четыре дочери Фудзивара Митинага были супругами императоров). Они рожали сыновей, принцев крови, которые в свой черед наследовали императорский сан. В расчете на высокое предназначение дочери получали тщательное воспитание и образование, литературное, музыкальное, их лелеяли и оберегали в семье. Не отставали от них в образованности и талантах и состоявшие при них придворные дамы.

С эпохи правления императора Монтоку (напомним, что именно с этого императора начинается повествование в "Великом зерцале") к малолетнему императору назначался регент из рода Фудзивара, - отец матери, дед императора. Когда государь достигал совершеннолетия, регент принимал чин канцлера и продолжал править уже от имени взрослого императора, причем имел право принудить своего владыку принять постриг, а на освободившийся престол посадить следующего брата. Поскольку в эпоху Хэйан наследование традиционно шло по материнской линии, принадлежность мальчиков-претендентов по матери к роду Фудзивара соблюдалась неукоснительно. Вообще малолетние принцы крови были окружены в клане Фудзивара всеобщим почтением, ибо были залогом легитимной передачи верховной власти. Потому в хэйанской литературе мы так часто встречаем красочные описания счастливой детской жизни будущих властителей - балованных детей на попечении многочисленных сановных дам.

Со временем посты регента и канцлера слились; когда занимавший этот объединенный пост вельможа по возрасту уже не мог выполнять государственные обязанности, он назначал вместо себя одного из своих сыновей, и - как свидетельствует "Великое зерцало" - не обязательно старшего. Сам он по традиции принимал монашеский постриг. Дальше история повторялась: у нового канцлера рождались дочери, получали соответствующее воспитание, их брали в жены мальчики из императорского рода, причем часто браки заключались в очень раннем возрасте. Потом дочери Фудзивара рожали мальчиков, и одному из них суждено было взойти на престол. Иногда сыновей рождалось в избытке (скажем, у императора Дайго было четырнадцать детей); тогда не все они становились принцами крови и могли претендовать на престол. Как правило, "неудачникам" давали при рождении родовое имя Минамото, которое понижало их статус и лишало надежды на трон (кстати, такова судьба сиятельного принца Гэндзи - героя знаменитого романа; Гэн - просто другое чтение имени Минамото). Впрочем иногда, напротив, ощущался недостаток в наследниках мужского пола. Например, у императора Уда родился единственный сын, что поставило под угрозу сам принцип престолонаследия. Однако вопреки всем превратностям рождений описанный механизм передачи власти действовал с 850 г. вплоть до смерти в 1027 г. Фудзивара Митинага.

Повествование "Великого зерцала" заканчивается 1025 годом - годом наивысшей славы великого министра (канцлером он в порядке исключения так и не стал, хотя и правил Японией целых двадцать лет) Фудзивара Митинага. Еще в 1000 г. он, будучи левым министром, путем сложной интриги выдал свою старшую дочь Акико за императора Итидзё:, его власть усилилась, но Итидзё: не жаловал своего министра. В 1011 г. император скончался. Новый император Сандзё: правил под ферулой Митинага (он стал супругом второй дочери Митинага - Кадзуко), не выходя из повиновения, и тем не менее был пострижен в монахи; стараниями Митинага принц крови, сын его дочери Акико взошел на престол под именем Го-Итидзё: в 1016 г., и Митинага стал при нем регентом. Го-Итидзё: правил до 1036 г. , т.е. еще девять лет после кончины Митинага в 1027 г. Следующий император, Го-Судзаку, находился на троне до 1045 г., а государь Го-Рэйдзэй, правивший с 1045 по 1068 гг., был внуком Митинага через его дочь Ёсико; его преемник - Го-Сандзё:, властвовал с 1068 по1073 г. и приходился Митинага правнуком через Кадзуко. Таким образом, Фудзивара Митинага оставался прародителем императоров на протяжении нескольких царствовавших поколений после своей кончины. И хотя в "Великом зерцале" линия престолонаследия после 1025 г. не прослежена, отметим, что механизм передачи власти продолжал действовать в полном соответствии и с теми принципами, которые изложены в памятнике, и с самим его духом.

Повествование "Великого зерцала", как и вся хэйанская проза, покоится на двух основных представлениях о путях истории. Во-первых, это буддийская идея кармы, понимаемая как совокупность деяний человека и их последствий, влияющих на его жизнь в прошлых и грядущих рождениях, идея метампсихозы. Именно карма предопределяет судьбы героев О:кагами. Как рефрен повторяется фраза: "Так предопределено было, видимо, в прежнем рождении!". Примечателен в "Великом зерцале" рассказ о монахе-отшельнике, никогда не покидавшем свою обитель, кроме как в день проповеди, поскольку отсутствие его в храме могло неблагоприятно отразится на его судьбе в будущем рождении. Безличные силы природы, в своем круговращении в соответствии с натурфилософским принципом инь-ян, а не субъективные причины направляют и определяют поступки исторических персонажей. Сами по себе правота или виновность героя мало что решают - он рождается, гибнет, торжествует только благодаря счастливому или несчастному совпадению его стремлений с направленностью природных сил в данный момент.

Так, в "Великом зерцале" стремительный жизненный взлет Митинага осознается исключительно с точки зрения его кармы - как же иначе объяснить череду трагических - но для Митинага необыкновенно удачных! - случайностей, таких, к примеру, как ранняя гибель одного за другим двух его старших братьев, главных претендентов на должность канцлера? Или внезапная смерть не благоволившего Митинага императора Итидзё:? Не только люди, но и природа вынуждена подчиняться счастливой карме героя - сколько смиренного восторга в словах автора "Великого зерцала": "Могут дуть ветры, могут изо дня в день лить дожди, но небо прояснится и земля просохнет за два или три дня до того, как он что-нибудь задумает."

Кроме идеи кармы, представление об истории в "Великом зерцале" основывалось, как мы уже подробно говорили выше, и на тесно с ней связанной концепции иллюзорности мира, важнейшей для периода Хэйан. Мир, понимаемый скорее во временном, чем в пространственном смысле, представлялся следствием действия кармы, с одной стороны, и вместе с тем его иллюзорность не подвергалась сомнению, а бренность и мимолетность оказывались качествами, имманентно ему присущими. В этом контексте смена императорских правлений и правлений канцлеров из рода Фудзивара находилась в прямой зависимости и от кармы, и от мимолетности мудзё: - так во всяком случае трактовали движение истории произведения жанра "исторических повествований" и в том числе "Великое зерцало".

Примечания

1. Существовало и в России "Великое Зерцало" - важный памятник переводной русской литературы ХVII в., включавший до 900 разнообразных анекдотов, повестей, преимущественно поучительного характера. Корни этого "Зерцала" уходят в сочинение иезуита Йоганна Майера "Magnum Speculum" (1605), где материал был систематизирован по рубрикам.

2. К семейным хроникам, антологиям, использованным в О:кагами, относятся, например, Митинага коки ("Записи Митинага", составленные самим Фудзивара Митинага в XI в.); Цураюки касю: ("Собрание песен Цураюки", XI в., лучшего поэта эпохи); Мидо: кампаку-но ки ("Записи канцлера Мидо:", составленные Фудзивара Митинага в Х в.).

3. Ко:бо дайси (или Ку:кай, 774-835) - крупнейший мыслитель, поэт (писал китайские стихи), каллиграф, основатель секты Истинного слова Сингон; его считали создателем японской слоговой азбуки кана. Сётоку Тайси (574-622) - принц, регент, крупная политическая фигура своего времени, распространитель буддизма в Японии, ученый в конфуцианском духе, патрон многих искусств, основатель храма Хо:рю:дзи. Считался инкарнацией боддисатвы Каннон.

4. Есть теория, что легенда о царе Мидасе могла проникнуть в Японию с корейской хроникой "Самгук саги" Кима Бусика (XII в.).

5. Такая интерпретация имен предложена, например, Дж. Ямагива (см. O:kagami, 1967, с. 389 и далее ) и другими авторами.

Примечания

Глускина - Глускина А.Е. Народные песни и пляски Кагура (рукопись).
Горегляд, 1975 - Горегляд В.Н. Дневники и эссе в японской литературе X-XIII вв. М., 1975.
Горегляд, 1997 - Горегляд В.Н. Японская литература VII-XVI вв. Начало и развитие традиций. СПб. 1997.
Записи о деяниях древности - Кодзики. Свиток 1-3 / Пер. Е.М. Пинус, Л.М. Ермаковой, А.Н. Мещерякова. СПб. 1994.
Исэ моногатари - Исэ моногатари. Пер., статья и примеч. Н.И. Конрада. М., 1979.
Кроль - Кроль Ю.Л. Сыма Цянь-историк. М., 1970.
Малявин - Малявин В.В. Чжуан-цзы. М., 1985.
Мацумура - Мацумура Хиродзи. О:кагами. - В сер.: Нихон котэн бунгаку тайкэй. Т. 21. Токио, 1962.
Мурасаки - Мурасаки Сикибу. Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). В 4-х книгах. Пер. с яп. Т.Л. Соколовой-Делюсиной. М., 1991-93.
Нумадзава - Нумадзава Тэцуо. Нихон бунгаку хё:рон (Введение в японскую литературу). Токио, 1934.
Оригути - Оригути Синобу. Нихон миндзоку каку рон ( Изучение японских народных песен). Т. 7. - Оригути Синобу дзэнсю: (Полное собрание сочинений Оригути Синобу). Токио, 1974.
Сэкинэ - Сэкинэ Кэндзи. Рэкиси моногатари-но хо:хо: (Метод "исторических повествований"). - В кн.: Нихон бунгаку ко:дза (Лекции по японской литературе). Токио, 1987.
Фукунага - Фукунага Сусуму. Кэйфу то ицува. О:кагами-но рэкиси дзё:дзюцу (Генеалогия и исторический анекдот. Подлинные обстоятельства исторического повествования О:кагами). - "Бунгаку". Токио, 1987, т. 55, № 10, с. 112-124.
O:kagami, 1976 - The O:kagami. A Japanese Historical Tale. Transl. by Joseph K. Yamagiwa. London, 1967.
O:kagami, 1980 - The O:kagami. Fujiwara Michinaga and His Times. Princeton, 1980.

Источник текста - сайт Центра сравнительного изучения культур Востока и Запада ИВКА РГГУ.