Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Г. Н. Ермоленко

ФОРМЫ И ФУНКЦИИ ИРОНИИ В ФИЛОСОФСКОЙ ПОВЕСТИ ВОЛЬТЕРА

(XVIII век: Искусство жить и жизнь искусства. - М., 2004)

 
Философскую прозу Вольтера можно с полным правом трактовать как иронический дискурс, поскольку иронической является авторская установка, рассчитанная на соответствующее читательское восприятие. Используются вербальные и невербальные, контактные и дистантные формы иронии. Ирония проявляется как на уровне фразы, так и на уровне фабулы и повествовательных структур.
Ирония, как правило, рассматривается как форма проявления субъективного авторского отношения к объекту высказывания. По Гегелю, «сознающий сам себя отрыв от объективности назвал себя иронией» [1]. В соответствии с этим по отношению к изображаемым в философской повести реалиям французского общества XVIII в. вольтеровская ирония выражает позицию просвещенного философа, сатирика, чья оценка состояния современных нравов колеблется от снисходительной насмешки до гневного сарказма. Противопоставляя свою позицию господствующим заблуждениям, Вольтер сатирически разоблачает общественное лицемерие. Подчеркивая свою оппозиционность по отношению к общепринятым нормам, он развенчивает философские и обывательские иллюзии относительно законов существования человека и его места в мире, бросая вызов условностям «приличного» общества.
При этом, будучи непримиримым по отношению к общественным порокам, к несовершенству частного человека Вольтер снисходителен. Так, герой повести «Мемнон, или Благоразумие людское» демонстрирует беспомощность перед порывами собственных страстей, но автор склонен винить в этом не его самого, а внешний мир, который его провоцирует и обманывает, ибо, как объясняет герою явившийся в финале добрый гений, совершенство для человека невозможно. Подобный тип снисходительной к человеческим слабостям иронии был характерен, как показали исследователи, для искусства рококо. Амбигитивная ирония рококо разрешает противоречия между идеальными устремлениями героя и его жизненным опытом [2].
Таким образом, по отношению к отраженным в повести реалиям общественной жизни аксиологическая функция осуществляется в форме антиномичной (негативной) иронии, а по отношению к слабостям частного человека она проявляется в формах скептической иронии рококо, диалектической (амбигитивной) иронии, сочетающей отрицание и утверждение.
В философском плане вольтеровская ирония отражает своеобразие авторского сознания. Поза философа-скептика и ироника выражает мировоззренческую позицию писателя.
Специалисты, рассматривая эволюцию философских взглядов Вольтера, доказывают, что он проделал путь от деизма к теизму, в результате чего ориентация на философию Локка и Ньютона сменилась апелляцией к авторитету Мальбранша и Спинозы. Но в каждый период взгляды Вольтера были далеки от системной завершенности. Как пишет Р. Помо в книге «Религия Вольтера», «философия Вольтера так же непостоянна, как сам Вольтер. Она существует в состоянии непрекращающегося кризиса. Последнее слово никогда не бывает произнесено, все в любой момент может оказаться под вопросом. Вольтер все подвергает сомнению» [3].
Не допуская мысли о прерогативе кого-то из философов на обладание абсолютной истиной, Вольтер подозрительно относился к философским системам, полагая, что «дух систематизации» «ослепляет самых великих людей» и, поддавшись ему, они превращают философию в «увлекательный роман» [4]. Не доверяя системе, именуя ее «гипотезой», не достойной носить звание «истины» [5], он позитивно характеризовал философский эклектизм, дающий возможность усвоить лучшее из достигнутого человеческой мыслью [6], и верил в успех коллективных усилий в совместных поисках истины. Эта особенность взглядов Вольтера является одной из причин того, что он часто придавал своим трактатам форму философского диалога [7].
И если в споре истина оказывалась не найденной и взгляды оппонентов приходили к противоречию, он не смущался этим, не боялся оставить вопрос открытым, полагая, что сомнение плодотворно и разрушение догм - это уже шаг вперед. Так, в трактате «Надо сделать выбор, или принцип действия» (1772) он изобразил дискуссию представителей различных философских и религиозных школ, а в заключительной главе, отказавшись резюмировать ее итоги, призвал всех мыслителей к объединению и совместным поискам истины в интересах человечества.
В повестях вольтеровская манера философствования находит художественную реализацию. Проблематика философских повестей соприкасается с философскими проблемами трактатов (сущность человеческой природы, причины зла, роль страстей, конечная цель и смысл человеческой жизни, свобода и необходимость и т.п.). И чаще всего Вольтер уклоняется от категорического утверждения той или иной истины. Вместе с добрым брамином из одноименной повести автор резюмирует: «Иной раз я готов впасть в отчаяние при мысли, что после стольких исканий я не знаю, ни откуда я появился, ни что я такое, ни куда я иду, ни что со мною станется». Единственное, что утешает автора, как и героя, это открытость финала, дающая возможность продолжать философствовать. Раз вопрос не решен, значит «тут есть о чем поговорить». Этот вывод «Истории доброго брамина» можно рассматривать как скрытый стержень, на котором основана философская проблематика вольтеровской повести.
Жанровая модель философского диалога является элементом структуры повести. Дискуссии по вопросам философии включаются в текст [8]. На повествовательном уровне жанр философского диалога моделирует структуру сюжета, предназначенного для выявления законов миропорядка. Сюжеты и судьбы героев служат испытательным полигоном философских концепций. Рационалистическая природа жанра проявляется в доминирующем влиянии идейной концепции на композицию и структуру сюжета, в подчинении их задачам «проверки» той или иной философской идеи. В основе сюжетов лежит соединение логики философских построений и повествовательных приемов. Само по себе сюжетное событие играет роль примера, аргумента в цепи доказательств.
Сюжет получает, как правило, специфическое обрамление, задающие восприятие рассказанной истории как примера, подтверждающего или опровергающего те или иные философские истины. Обычно в экспозиции формулируется «задача», высказывается та или иная гипотеза относительно законов мироустройства, которая в ходе повествования «проверяется» и либо подтверждается, либо опровергается, что подчеркивается в авторском комментарии, следующем за развязкой. Обрамление задает метажанровые признаки текста.
В роли метажанра в данном случае выступает притча, жанровая модель которой иронически обыгрывается. Вольтеровской повести, как и притче, свойствен аллегоризм, герой ее является «субъектом этического выбора», стратегия сюжета сводится к «подысканию ответа к заданной задаче», стиль ее лаконичен, действие динамично [9]. Иногда опора на жанр притчи маркируется в тексте, как в повести 1747 г. «Мир, каков он есть, или Видение Бабука, записанное им самим», в финале которой автор отсылает читателя к Ветхому Завету, сравнивая своего героя с пророком Ионой, его ироническим, или пародическим двойником.
Второй вид «дедуктивного» построения вольтеровской повести - сюжет-дилемма, основанный на дизъюнкции и предполагающий выбор между двумя гипотетическими суждениями. Такой сюжет появляется в повестях конца 1750-х - начала 1760-х гг. «Кандид, или оптимизм» (1759) и «Белое и черное» (1764). В повестях «Белое и черное», «Жанно и Колен» сопоставляются два варианта судьбы и два типа поведения человека. В них также возникает проблема выбора, перенесенная в повести «Жанно и Колен» в социальную плоскость. На ситуации выбора основан и сюжет повести «Мир, каков он есть, или Видение Бабука, записанное им самим».
В ряде случаев в сюжете демонстрируется невозможность сделать однозначно правильный выбор. Так, в повести «Кандид, или оптимизм» противоположные позиции философского оптимизма и пессимизма персонифицированы в фигурах философов Панглоса и Мартена. На главного героя возлагается функция выбора между двумя полярными суждениями. Отказавшись от философии оптимизма, за которой стоит теория предустановленной гармонии Лейбница, Кандид не становится последователем философа-пессимиста Мартена (или Пьера Бейля, послужившего ему прообразом). Познав господство зла в мире и абсурдность мироустройства, он останавливается на пороге бездны, но не делает последнего шага, а находит спасительный компромисс в решении «возделывать свой сад». Этот вывод снимает противоречие между крайними воззрениями оптимиста Панглоса и пессимиста Мартена. Ирония финала не просто подчеркивает компромиссный характер решения проблемы, но становится своего рода повествовательной формулой сюжетного компромисса. Логической формулой сюжета в целом можно считать парадокс, ирония позволяет снять неразрешимое противоречие и в этом найти решение проблемы [10]. В данном случае ирония выполняет сюжетообразующую функцию, является формулой развязки и одновременно выражает философский релятивизм автора, его сомнение в праве любой философской системы претендовать на истину.
Одна из важнейших функций иронии в философской повести Вольтера - жанрообразующая. Повествовательная структура вольтеровской повести создается на основе существующих жанровых моделей и имеет гипертекстовую природу, включает элементы пародирования существующих жанров, прежде всего различных видов романа.
Так, в повести «Задиг, или Судьба», опубликованной в 1748 г., можно обнаружить ироническую стилизацию сюжетных мотивов, встречающихся в жанрах сказки, рыцарского и барочного романов. В основе линейного развертывания текста лежит сюжет испытаний, в котором герой, преодолевая трудности и совершая подвиги, подтверждает свое право на обладание высшими ценностями любви и власти. Об ориентации вольтеровской повести на эти жанры свидетельствуют, например, главы «Поединки» и «Загадки», где Задиг побеждает ложного героя Итобада, сражаясь с ним на рыцарском поединке и успешно разгадывая загадки великого мага.
Но жанровая схема романа испытаний переосмыслена в повести благодаря тому, что в качестве протагониста в ней выведен новый персонаж - философ, разоблачающий господствующие предрассудки. В результате в тексте иронически переосмысливаются традиционные мотивы. Так, например, вместо сражения с чудовищем, встречающегося в сказках и рыцарских романах, Вольтер включает в повесть эпизод, в котором философ доказывает, что чудовищ не существует (эпизод с василиском).
В повести «Кандид, или Оптимизм» иронически обыгрываются традиции барочного, или «греческого» романа, где герои странствуют и бедствуют, но не теряют своей физической прелести и не стареют. У Вольтера, наоборот, Кунигунда в финале изображается подурневшей и сварливой, что портит Кандиду наслаждение долгожданным супружеством.
Одновременно в названных повестях иронически переосмысливается жанровый канон романа воспитания. В повести «Задиг» присутствуют отдельные признаки романа воспитания, например, типичная для него ситуация «учитель/ученик» (в главе «Отшельник» в такой ситуации оказываются Задиг и ангел Иезрад, объясняющий ему действие закона предустановленной гармонии).
В повести «Кандид» (1759), иронически трансформируются сюжетные мотивы известных романов воспитания «Приключения Телемака» Фенелона (1694-1697) и «История Тома Джонса-найденыша» Филдинга (1749). Связь с традицией воспитательного романа у Вольтера проявляется в форме иронической стилизации, характерной как для жанровой природы философской повести, так и в целом для искусства рококо.
Основной эпизод «Кандида», свидетельствующий о связи повести с романом Фенелона, - это описание утопической страны Эльдорадо (Салента у Фенелона). Тот и другой автор, изображая идеальную страну, развивают идеи просвещенной монархии, провозглашают культ законов и осуждают роскошь. Однако в вольтеровской повести эти мотивы утрируются, трактуются иронически. Утопия Эльдорадо представляет собой ироническую стилизацию в духе Фенелона.
Такой же иронической стилизации подвергаются в «Кандиде» сюжетные мотивы английского воспитательного романа. В сюжете повести повторяются отдельные элементы сюжетной структуры романа Филдинга. Происхождение главного героя делает его своеобразным двойником Тома Джонса. Он воспитывается в замке барона, и слуги дома подозревают, что он сын сестры барона и «одного доброго и честного дворянина, жившего по соседству». Иронический комментарий повествователя подчеркивает сходство данной сюжетной ситуации с романом Филдинга, где Том Джонс был сыном мисс Бриджет, сестры сквайра Олверти, в доме которого воспитывался, и сына священника Самера. Дальнейшие сюжетные положения (изгнание из замка барона, разлука с возлюбленной, вербовка в армию, странствия, брак в финале) создают контур сюжета, отдаленно напоминающий роман Филдинга. Путешествие для Кандида, как и для Тома Джонса, служит испытанием и жизненной школой.
Ситуация учитель/ученик в том и другом романе пародирует отношения воспитателя и воспитанника в старых романах типа «Приключений Телемака». Панглос и Мартен в повести Вольтера придерживаются противоположных философских систем, как и наставники Тома Джонса (Сквейр, почитающий человеческую природу добродетельной, и Тваком, считающий ее порочной). Вольтеровскому герою предоставляется возможность проверить философские постулаты Панглоса и Мартена подобно тому, как Том подвергает испытанию воззрения на человеческую природу своих учителей и Горного Отшельника.
Некоторые исследователи видят в «Кандиде» пародию на роман воспитания (как французский исследователь романа воспитания XVIII в. Р. Грандрут) [11]. Пародичность ситуации «учитель-ученик» заключается в данном случае в том, что опыт ученика не подтверждает, а опровергает мнение учителя о том, что «все к лучшему в этом лучшем из миров». На самом деле здесь мы имеем дело не с пародией в собственном смысле, а, как уже было сказано, с иронической стилизацией, или «пародическим использованием» (термин Ю.Н. Тынянова).
Сюжетообразующую функцию имеет ироническое обыгрывание библейского образа райского сада. С Эдемом сравнивается в первых главах замок барона, из которого Кандид изгнан, подобно Адаму. В заключительных главах герой находит свой «земной рай» на клочке земли, который собирается обрабатывать. При этом образ райского сада пародически снижается.
Ироническое обыгрывание мотивов романа воспитания происходит и в вольтеровской повести «Простодушный» (1767). Ее герой, носитель идеи естественного права на свободу, должен пройти путь воспитания и усвоить нормы цивилизованного мира прежде чем становится истинно просвещенной личностью. Ирония ситуации заключается в том, что рассуждения о свободе выбора, о «свободе бога и рода человеческого» он вынужден вести в Бастилии в дискуссиях со своим товарищем по несчастью янсенистом Гордоном.
Ирония реализуется на различных сегментах текста. Это фабульный и стилистический уровень. Встречается как синтагматическая, контактная, так и ассоциативная, дистантная ирония, требующая для декодирования обращения к более широкому контексту.
Сюжеты повестей включают элемент ситуативной иронии. Герои обманываются в своих ожиданиях, их поступки имеют результат, противоположный запланированному. Так, Задиг, написав оду во славу царя, приговаривается за это к смертной казни, Кандид, вступивший в брак с Кунигундой, познает не долгожданное счастье, а разочарование, Простодушный, отправившись ко двору за наградой, попадает в тюрьму. В повести «Уши графа Честерфилда» герой из-за глухоты графа теряет надежду получить доходную бенефицию и руку мисс Фидлер, а в финале возвращает себе и то и другое в результате столь же случайного стечения обстоятельств.
Авторская ирония в вольтеровской повести выражается через идиостиль повествователя. Это чаще всего «всезнающий» третьеличный повествователь, выступающий от имени автора, или иногда, начиная с 1750-х гг. перволичный повествователь, играющий роль свидетеля, наблюдателя или персонажа, как в повестях «Письмо одного турка о факирах и о его друге Бабабеке» (1750), «Микромегас» (1752), «История доброго брамина» (1761), «Письма Амабеда и др., переведенные аббатом Тампоне» (1769), «Уши графа Честерфилда и капеллан Гудман» (1775).
Простейший вид вербальной иронии - ирония риторическая, выступающая в виде тропа или фигуры мысли. Такая ирония подразумевает перенос значения по противоположности. Семантическая структура иронии-тропа близка антифразе, поскольку буквальный и производный смысл находятся в отношениях семантической оппозиции, антифрастическая ирония представляет собой отрицание в форме утверждения.
На основе дистантной антифрастической иронии построены заголовки таких повестей, как «Мемнон, или благоразумие людское» и «Кандид, или Оптимизм». Ирония проявляется в двойственности смысла названия, которое, с одной стороны, адекватно отражает тему повести, с другой - противоречит характеру содержащихся в ней событий (Мемнон отнюдь не проявляет благоразумия, а события, происшедшие с Кандидом, не располагают к оптимизму). К тому же типу относится название повести «Кози-Санкта, или Малое зло ради Великого Блага».
Антифрастическая ирония проявляется в именовании персонажа. Иронично имя Кози-Санкты, прославившейся отнюдь не благочестием и святостью. Того же Мемнона автор называет «разумником» («notre sage»), «благоразумным» («sage») именно в те моменты, когда он совершает свои безрассудства.
В качестве маркера иронии выступают разнообразные стилистические средства. Ирония распознается по несоответствию тех или иных компонентов высказывания контексту.
Повествователь пародирует различные функциональные стили, прежде всего стиль авторитетного, опирающегося на те или иные традиции повествования. Одна из излюбленных его мишеней - стиль псевдонаучных рассуждений. Так, в начале повести «Кривой крючник» в подобной пародийно-иронической манере излагается «теория» о преимуществах, которые кривые имеют перед людьми с нормальным зрением.
Речь повествователя уснащают иронические сентенции, формулирующие законы человеческой психологии («Как умный человек, он сперва постарался понравиться мужу», «Он был самолюбив, как только может быть самолюбив низкорослый мужчина») [12].
Ирония в речи повествователя может маркироваться с помощью синтаксических средств, устанавливающих неожиданные логические связи: «Обладая большим богатством, а следовательно, и многими друзьями […] Задиг рассчитывал, что будет счастлив в жизни» [13] («avec de grandes richesses et par consequent avec des amis […] il crut qu’il pouvait etre heureux» [14]). Стилистические средства иронии в философских повестях Вольтера настолько многообразны, что заслуживают специального лингвистического анализа.
Мы же ограничимся выводом о том, что основные функции иронии в философской повести Вольтера - это функция сюжетообразующая, жанрообразующая, аксиологическая и стилистическая, характеризующая авторскую манеру повествования. Основные виды и формы иронии - негативная и амбигитивная, ситуативная и вербальная, контактная и дистантная, а также пародийная (цитатная) ирония.
 

Литература

1. Гегель Г.Ф.В. Эстетика. Т. IV. - М., 1973. - С. 472.

2. Н.Т. Пахсарьян определяет понимание общества и человека в искусстве рококо как «скептико-иронический конформизм» (Пахсарьян Н.Т. Генезис, поэтика и жанровая система французского романа 1690-1760-х годов. - Днепропетровск, 1996. - С. 205).

3. Pomeau R. La religion de Voltaire. - P., 1956. - P. 315.

4. Вольтер. Философские сочинения. - М., 1988. - С. 110, 134. В философских трактатах Вольтер не принимает целиком ни одной философской системы, поддерживает отдельные идеи того или иного философа и критикует другие. Так, он поддерживает идею чувственной природы человека Локка и отрицание им существования врожденных идей, но спорит с его отказом от идеи всеобщих моральных законов, призывая, на этот раз, в союзники Ньютона. Точно так же, признавая идеи Шефтсбери относительно естественной морали и его интерпретацию понятия «естественный человек», он не соглашается с признанием Шефтсбери и Поупом идеи предустановленной гармонии. Характерен в этом отношении трактат «Несведущий философ» (1766), где в разделе XXIX Вольтер поддерживает Локка, а в главах XXXIV-XXXV выступает против него.

5. Вольтер. Философские сочинения…, с. 660.

6. Вольтер. Философские сочинения…, с. 709.

7. См., напр., «Метафизический трактат», «Диалоги Эвгемена и Калликрата», статьи из «Философского словаря» «Атеизм», «Бог, боги», «Материя».

8. Так, в повести «Задиг, или Судьба» (1747) философский диалог моделирует сцену спора героя с ангелом Иезрадом, и включен в главу «Ужин», где изображен диспут представителей различных религий. В повести «Микромегас» (1752), изображая диспут философов-землян о душе и природе сознания, Вольтер сталкивает мнения перипатетика, картезианца, последователя Мальбранша, лейбницианца, приверженца Локка и теолога, развивающего иди Фомы Аквинского. В повести «Простодушный» (1767) в диалогах с янсенистом Гордоном завершается интеллектуальное и нравственное формирование главного героя. В повести «Уши графа Честерфилда и капеллан Гудман» (1775) диалог обрамляет и структурирует повествование.

9. Аверинцев С.С. Притча // КЛЭ. Т. 6. - М., 1971. - С. 20-21.

10. Faudemay A. Voltaire allégoriste: Essai sur les rapports entre conte et philosophie chez Voltaire. - Friburg, 1987.

11. Granderoute R. Le roman pédagogique de Fénélon à Rousseau. T. 2. - Bern etc., 1983. - P. 861.

12. Вольтер. Философские повести. - М., 1985. - С. 92, 93.

13. Вольтер. Философские повести…, с. 24.

14. Voltaire. Zadig et autres contes. - P., 1995. - P. 15.

Источник текста - Французская литература XVII-XVIII вв. Сайт Натальи Пахсарьян.