Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Р. Ю. Данилевский

ВИЛАНД И ЕГО "ИСТОРИЯ АБДЕРИТОВ"

(Виланд К. М. История абдеритов. - М., 1978)


 
Имя Кристофа Мартина Виланда по праву называют в ряду имен классиков немецкой литературы - Лессинга, Гете, Шиллера, Гердера. Однако нынешнему читателю Виланд известен меньше, чем его великие современники. Расцвет литературы в Германии конца XVIII и начала XIX в. действительно был связан прежде всего с их деятельностью. Гете и Шиллер заслонили своим творчеством в сознании последующих поколений сочинения писателя, который был одним из непосредственных предшественников и литературных учителей обоих поэтов. Виланд шел в литературе собственным путем и имеет перед немецкой демократической культурой собственные заслуги.
Наряду с Клопштоком и Лессингом, Виланд вложил свой - и немалый - труд в подготовку того "строительного материала", без которого достижения Гете и Шиллера были бы невозможны, - немецкого литературного языка. Еще молодым человеком, в 60 х годах XVIII в., он достиг в стихотворных повестях такой отточенности стиля, какой до того не знала немецкая поэзия. Вольный ямб и октавы его поэм сказок легки и звучны, как язык итальянской поэзии. "Нежность, изящество, прозрачность, естественная элегантность", - так отозвался Гете о языке Виланда [1]. Проза Виланда, в которой ясная мысль просветителя сочетается с разнообразнейшими оттенками смеха - от игривого лукавства до бичующей сатиры - немногим уступает прозе Вольтера или Лоуренса Стерна. Виланд преодолел неуклюжесть и ученую громоздкость старого книжного языка, доставшегося немцам в наследство от XVII в.
В лаконичных "Записках о Германии" Ф. Энгельс, перечисляя преобразователей немецкого языка и культуры, назвал и Виланда. "Идея "Человека" и развитие языка; в 1700 г. - еще варварство, 1750 г. - Лессинг и Кант, а вскоре затем - Гете, Шиллер, Виланд, Гердер, Глюк, Гендель, Моцарт" [2].
Слогу Виланда присуща яркая эмоциональность, выступающая на первый план особенно в поэзии. Писателя знали также как увлекательного повествователя. Была известна и его философская проза. Его сатирой же интересовались сравнительно мало. Казалось бы, все иронические наблюдения, которые сделал Виланд над жизнью современников - феодальных владетелей мелких и мельчайших германских государств, ограниченных и трусливых бюргеров, продажных адвокатов, хитрых попов - все это потеряло значение вместе с ушедшей в прошлое Германией XVIII в. Но, обращаясь к произведениям Виланда, мы обнаруживаем, что многие сатирические персонажи изображены с таким мастерством, которое и сегодня вызывает читательский интерес. Именно сатира являлась той областью творчества, где Виланд не знал себе равных в немецкой литературе его времени. Он был новатором, открывшим неизвестные ранее возможности сатирической прозы.
В творчестве Виланда немецкая сатира приобрела новое качество: общечеловеческий порок был показан как порок социальный, а гротескные маски его носителей получили живые, индивидуальные черты. Виланд создал в немецкой литературе "роман нового типа, где положительные и отрицательные тезисы воплощены не только в рассуждениях, но и в характерах и действиях" [3].
Особенность виландовской сатиры состояла также и в том, что сатира эта не была открытой, прямой насмешкой, привычной для немецкой обличительной литературы, говорившей обычно правду в глаза. Виланд заставлял читательскую мысль работать, искать и усваивать его идеи, искусно вплетенные в пеструю ткань пронизанного юмором повествования. "Таков мой вкус, - признавался писатель, - мои излюбленные характеры - Сократ и Арлекин" [4].
В романе "История абдеритов" природа смеха еще сложнее. Под внешним простодушием скрыта уже не только веселая арлекинада: мы ощутим в этом произведении беспощадную насмешку, подобную сарказму Лукиана Самосатского, Свифта или Вольтера [5].
Значение сатиры Виланда заключалось не в одних талантливо написанных карикатурных портретах носителей социального зла. Само это зло продолжало существовать, ибо пороки феодальной Германии во многом сохранились и в Германии капиталистической, приобретая еще более зловещий вид и более воинствующий характер. Среди причин невнимания буржуазной критики XIX в. к Виланду было, конечно, и настороженное отношение к его сатире.
Для того чтобы определить место "Истории абдеритов" в творчестве Виланда, необходимо бросить общий взгляд на деятельность этого писателя.
* * *
Кристоф Мартин Виланд родился 5 сентября 1733 г. в семье пастора в швабской деревне Оберхольцхейм вблизи "вольного" города Бибераха [6]. Воспитание пасторского сына проходило под влиянием противоречивых тенденций, боровшихся между собой в немецкой культуре. Отец будущего писателя приходился родственником А. Г. Франке (1663-1727), возглавлявшему пиетистское движение. Мальчик воспитывался в строго религиозном духе, был отдан в пиетистскую гимназию, где провел около трех лет (1747-1749). Учение пиетистов, связывавших просветительскую деятельность с догмами протестантской церкви, повлияло на вкусы молодого поэта. Но это влияние все же не было безраздельным. В гимназии Виланд начал тайком читать труды французских просветителей, в том числе Вольтера, который произвел на него огромное впечатление.
В последующие годы Виланд жил в Эрфурте, некоторое время учился в Тюбингене, готовясь к карьере юриста. Но юриспруденция не привлекала его. В начале 50 х годов появляются в печати его первые, еще несовершенные поэтические опыты.
В эту пору в немецкой литературе происходит разрушение поэтики классицизма, оплотом которого был драматург и критик Иоганн Кристоф Готшед (1700-1766). Чрезмерная приверженность французским образцам, описательность, отсутствие психологической глубины, ориентация на вкусы верхов феодального общества перестали удовлетворять передовую часть немецких читателей. Образованные слои бюргерства требовали от литературы внимания к "третьему сословию", которое даже в том жалком состоянии, в каком оно находилось в Германии XVIII в., оставалось все же тогда носителем исторического прогресса. Во главе немецкой литературы становятся Лессинг и Клопшток. Страстная лирика последнего, его грандиозная поэма "Мессиада" не прошли бесследно для первых произведений Виланда. Новые тенденции отвечали тяготению Виланда к поэзии, воспевающей все оттенки человеческих чувств, развивали его интерес к внутренней жизни личности. Но молодой писатель долго не мог избавиться от следов пиетистского воспитания, религия занимала в его раннем творчестве немало места. Правда, благочестие боролось там с юмором и жизнелюбием и вынуждено было, как правило, отступать.
С 1752 по 1760 г. Виланд прожил в Швейцарии. Он был приглашен в Цюрих известным в то время швейцарским просветителем Иоганном Якобом Бодмером, который видел в начинающем поэте талантливого лирика. Бодмер надеялся воспитать в Виланде поэта моралиста, распространителя христианской нравственности.
Швейцарская литература заняла к середине столетия выдающееся положение среди немецкоязычных литератур. Пронизывающий ее антифеодальный дух, культ труда и родной природы были хорошо понятны и немецкому бюргерскому читателю. Швейцарские поэты А. Галлер и С. Геснер принимали участие в создании немецкой литературы нового времени. Однако швейцарское Просвещение имело свои особенности, связанные в конечном счете с экономической отсталостью страны. В литературе была распространена религиозная назидательность, проповедь бюргерских добродетелей - бережливости, умеренности, узкого местного патриотизма. Такой своего рода духовный аскетизм не мог удовлетворить Виланда.
Незадолго до приезда Виланда в Цюрих оттуда уехал Клопшток. Попытки Бодмера втиснуть творчество Клопштока в рамки евангельских сюжетов оттолкнули поэта от швейцарских литераторов [7]. Подобно Клопштоку Виланд также стремился переосмыслить христианские темы как темы земной радости - и это привело в конце концов и его к разрыву с Бодмером. Швейцарская действительность помогла Виланду освободиться от настроений религиозной экзальтации. От него не укрылась мертвящая атмосфера, созданная кальвинизмом. Обстановка в Швейцарии немногим отличалась от скудной духовной жизни, которую вели жители Бибераха. Возвратившись в 1760 г. на родину и получив должность письмоводителя ратуши, Виланд стал свидетелем долгой и мелочной борьбы между католиками и протестантами за влиятельные должности в городском магистрате.
Восприятие нелепостей окружающей жизни обострилось у Виланда благодаря чтению английских авторов. Их умение проникать в человеческую душу опережало в то время опыт немецкой литературы. Шекспир, Свифт, Стерн, Дж. Томсон становятся сильнейшим увлечением Виланда. В начале 60-х годов Виланд переводит и ставит с актерами любителями в родном городе "Бурю" Шекспира. В течение нескольких лет он издает восемь томов шекспировского театра в своем переводе [8].
Но самым любимым писателем Виланда был Лоуренс Стерн, родоначальник английского сентиментализма. Стерн, старший современник автора "Истории абдеритов", в эти же годы печатал свой знаменитый роман "Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена" (1759-1767). Затем появилось его "Сентиментальное путешествие по Франции и Италии" (1768). Виланда поразила в Стерне смелость мысли и чувства. Манера его письма резко противостояла канонам немецкого классицизма и религиозно назидательной литературы. Стернианский юмор, на первый взгляд легкомысленный и "бесшабашный", скрывал в себе горькую иронию, вызванную сознанием контраста между идеей Человека и жалким искажением ее в мире буржуазного практицизма.
Произведения Стерна подсказали Виланду не только стилистические приемы, но и жизненную позицию: внешне благодушное, но в сущности крайне критическое и насмешливое отношение к окружающему. При этом немецкий писатель не просто подражал Стерну. Насмешка зрелого Виланда была еще беспощаднее, - возможно, потому, что общественный застой на его родине превосходил в своей косности пороки английской действительности. "Голова моя работает совсем в тристрам-шендиевском направлении", - писал Виланд еще при жизни Стерна, в 1767 г. [9]. Роман "История абдеритов" свидетельствует, что ирония Виланда достигала местами такой обличительной силы, которая заставляет вспомнить не только о Стерне, но и о Свифте.
Интерес Виланда к позднему английскому Просвещению не ограничивался литературой. Английские авторы воспринимались в определенном философском освещении. Если Стерн был самым близким Виланду писателем, то наиболее родственным ему философом можно назвать Энтони Шефтсбери (1671-1713). Взгляды этого популярного моралиста и эстетика привлекали к себе Виланда тем же, что и сочинения Стерна, - концепцией внутренне свободной, духовно раскрепощенной личности. Шефтсбери сохранил восходящее к Возрождению представление о личности как гармоническом единстве. Философ переосмыслил античный термин "калокагатия" (единство добра и красоты, т. е. нравственного и эстетического начал), лишив это понятие древней кастовой и привнесенной Платоном мистической окраски. Калокагатией он назвал нравственную цель, к которой надлежит стремиться человеку в процессе самосовершенствования [10].
Идеи Шефтсбери увлекли Виланда своей просветительской, воспитательной направленностью. Немецкое Просвещение, как известно, возлагало огромные надежды на воспитание человеческого рода. Виланд решился наметить путь формирования человеческого характера, построенного в соответствии с философией Шефтсбери и собственными представлениями о том, каким он желал бы видеть современного человека.
В 1768 г. первым изданием вышел в свет большой роман Виланда "История Агатона" ("Geschichte des Agathon") [11]. Это был роман о становлении личности, первый воспитательный роман в европейской литературе [12]. В столкновении с жизненными препятствиями складывается характер героя, вырабатываются его взгляды. Процесс этот Виланд представлял себе, правда, не совсем так, как стали изображать его позднее писатели реалисты. Виланд воспользовался заимствованным у Шефтсбери понятием "прекрасной души" и рассматривал жизнь личности как борьбу природных задатков добра с вредоносными внешними влияниями до достижения полной гармонии человека с самим собой и с миром. Для современников важно было, однако, что писатель показал эволюцию, развитие характера под воздействием окружающей общественной среды.
Опыт Виланда, автора "Истории Агатона", был заимствован Гете в "Вильгельме Мейстере", романтиками - например, Новалисом в романе "Генрих фон Офтердинген" и т. д. Но в связи с "Историей абдеритов" необходимо обратить внимание на две особенности виландовского воспитательного романа. Во первых, писатель, как никто из его предшественников, начал внимательно присматриваться к тому социальному, человеческому фону, на котором предстояло действовать его герою. И, во вторых, в "Истории Агатона" уже чувствуется историзм Виланда, или точнее - тенденция к исторической правде, пусть еще непоследовательная и не освободившаяся от легендарных и условных представлений об историческом прошлом.
Читатели романа обратили на эти стороны произведения мало внимания - отчасти в силу неразвитости своих исторических представлений, но прежде всего потому, что им бросилась в глаза новизна моральных проблем, затронутых Виландом.
Историей своего героя Виланд показал по сути дела духовные искания европейцев в эпоху Просвещения. Он написал вымышленную биографию малоизвестного афинского трагика и сделал местом действия романа Грецию, Малую Азию и Сицилию V в. до н. э. Однако религиозные сомнения, нравственные и философские искания, политические разочарования - все это принадлежало человеку XVIII столетия. Итог был типичным для немецкого Просвещения: идея самосовершенствования личности представлялась единственным спасением от социальной несправедливости. Иные пути переустройства общества оставались тогда для Германии закрытыми.
К такому же выводу приводили читателя новеллы, объединенные фигурой философа Диогена ("Сократ беснующийся, или Диалоги Диогена Синопского" - "Sokrates Mainomenos, oder die Dialogen des Diogenes von Synope", 1770). Но вместе с тем в них гораздо резче, чем в "Истории Агатона", звучали иронические интонации, предшествующие будущему стилю книги об абдеритах.
Ироническая позиция Виланда объяснялась полемикой его со взглядами Руссо на роль цивилизации в жизни человечества [13]. Разделяя симпатии великого француза к природе и человеку, находящемуся в гармонии с ней, Виланд, тем не менее, представлял себе руссоизм как полное отрицание пользы общественного прогресса. Трагизм позиции Виланда состоял в том, что, не без оснований защищая в споре с Руссо точку зрения на развитие человечества как на поступательный процесс, писатель не находил в немецкой действительности признаков совершенствования общества и человека.
Служба в городском магистрате Бибераха (1760-1768) столкнула Виланда вплотную с затхлой чиновничьей атмосферой. В письме к С. Геснеру, который спрашивал Виланда, как идут его литературные занятия, тот отвечал летом 1766 г.: "Но в Биберахе, без друзей, без библиотек, без поддержки, при такой должности, при таких развлечениях - что вы хотите чтобы я делал?" [14].
Ненадолго Виланд вновь обосновался в Эрфурте (1769-1771), заняв место профессора философии в университете. Но и Эрфурт оказался повторением Бибераха: "Что за люди, что за умы, какие нравы, какое невежество, отсутствие мысли и сердца, и вкуса! И мне надлежит образовать из них людей, из этих людишек!" [15].
Материал для "Истории абдеритов" сам шел Виланду в руки. Писатель мог бы посетить еще много подобных городов, и всюду он нашел бы те же типы обывателей, которых он встречал в своем Биберахе. Лицом к лицу он столкнулся с той социальной стихией, что была несчастьем и проклятием Германии. Это - мещанская, мелкобуржуазная среда, безликая масса бюргерства, готовая примириться с феодальным произволом, но не мирящаяся с теми, кто попытался бы нарушить ее самодовольный покой.
История немецкого третьего сословия была противоречивой. Оно дало немецкому народу революционеров, ученых, великих поэтов. В нем находили своих "высоких" героев Лессинг и Шиллер. Но, несмотря на это, в нем всегда Задавало тон верноподданическое филистерство, враждебно относившееся ко всякой попытке усовершенствовать, изменить привычные отношения в обществе.
Немецкий филистер как бы ждал своего обличителя, который сумел бы создать в литературе его портрет. Эту нелегкую миссию взял на себя Виланд.
Начало 70 х годов было временем пробуждения духовных сил немецкого общества. Еще продолжал творить Лессинг, внимательно следивший за работой Виланда. Появляется первое собрание од Клопштока (1771). Издаются первые работы Гердера, сразу подвинувшие вперед эстетику, народознание, общественную мысль. Во Франкфурте на Майне, в Страсбурге и Геттингене складываются кружки молодых поэтов штюрмеров, "бурных гениев", требующих обновления тематики и языка литературы, укрепления ее национальной самостоятельности, исполненных предчувствия близящихся социальных потрясений.
Между Виландом и этим новым течением "бури и натиска" ("Sturm und Drang") устанавливаются сложные отношения. Поборники национального искусства - Клопшток и Гердер, и вслед за ними "бурные гении" - склонны считать Виланда салонным, аристократическим поэтом, далеким от народной жизни. Его объявляют плохим переводчиком, исказившим Шекспира [16]. Участники кружка "Геттингенский союз рощи" демонстративно изорвали в 1773 г., в день рождения Клопштока, том виландовских сочинений и сожгли портрет Виланда. Молодые современники далеко не сразу отдали себе отчет в том, что именно этот писатель впервые в "Истории Агатона", а затем и в "Истории абдеритов" дал литературное отражение одного из основных конфликтов, который они переживали, - столкновения свободомыслящей личности с филистерским окружением, с феодальной тиранией и рабством. Позже младшее поколение внимательнее присмотрелось к Виланду, и бывшие противники писателя стали его близкими друзьями, по крайней мере, это относится к Гете [17], Но пока шла борьба, Виланд не оставался в долгу. В "Истории абдеритов" он вывел незадачливых любителей "бурной" и кровавой литературы (III, 3) и проницательно заметил, что литературное бунтарство и заявления о приверженности национальной старине, чем они шумнее, тем больше вызывают сомнений в своей искренности (в "Ключе" к роману).
Патриотизм Виланда, укреплявшийся по мере развития немецкой политической жизни и роста национального сознания народа, никогда не принимал декларативных и вызывающих форм. Течение "бури и натиска" оттолкнуло от себя писателя не только гипертрофированной сентиментальностью, но и утверждением превосходства немецкой старины перед всякой другой. Виланд недооценил новаторство произведений "бурных гениев", его вкус был оскорблен яростной патетикой драм Клингера и Ленца. Однако - и на это надо обратить внимание - тончайшее чутье подсказало ему потенциальную опасность тех зачатков национализма, которые скрывались в сочинениях штюрмеров. Виланд слишком хорошо знал немецкое бюргерство, чтобы оставить без внимания кичливость национальным прошлым.
Выпады штюрмеров против Виланда были подхвачены романтиками с еще большим ожесточением. Романтики, видевшие в Виланде не только непатриота, но и безбожника, и проповедника аморализма, приложили много усилий, чтобы подорвать литературный авторитет писателя. В этих спорах, да и в позднейшей историко-литературной науке, нередко забывали, что не кто иной как Виланд воспитал на своих сочинениях первое поколение романтиков. Братья Шлегели, Новалис и особенно Людвиг Тик были многим обязаны Виланду в писательском мастерстве [18]. Литературная традиция, отрицаемая потомками, продолжала, как видим, жить в их творчестве.
Обвинения в непристойности, выдвигавшиеся против Виланда штюрмерами и романтиками, основывались не только на некоторых сценах "Истории Агатона", но и на специфическом жанре виландовской поэзии, сложившемся к середине 60 х годов. Это были "Комические повести" ("Komische Erzählungen", 1765), веселые стихотворные истории с игривым сюжетом, рождавшиеся в атмосфере аристократического салона графа Фридриха Штадиона, который покровительствовал Виланду в биберахский период жизни писателя. Но в этих повестях содержалась уже и ирония, и, главное, они были проникнуты оптимизмом, настроением, которое европейская аристократия во второй половине XVIII в. начала уже утрачивать.
С поэзией Виланда, а также с его романом "Победа природы над мечтательностью, или Приключения дона Сильвио де Розальвы" ("Der Sieg der Natur über die Schwаrmerei, oder die Abenteuer des Don Sylvio von Rosalva", 1764) связывают понятие немецкого литературного рококо [19]. Подобно изобразительному искусству этого стиля, произведения Виланда отличались тщательной отделкой формы, изяществом мелких деталей содержания, причудливым сюжетом. Роман о доне Сильвио, представляющий собой ряд фантастических новелл о приключениях и превращениях, не столько высмеивал, сколько защищал права воображения [20]. Виландовское рококо, забавляя, скрывало, однако, в себе и иронию и публицистические намеки. Виланд перерабатывал этот придворный, салонный стиль, заставляя его служить целям просветительской сатиры. Подчас автор приподнимал свою маску забавника, как, например, в следующих строках романа: "Итак, у нас и в мыслях не было прерывать хотя бы на миг горделивый покой и сладкую дремоту, в коих пребывает наше отечество!" (III, 6).
Значительную часть наследия Виланда составляют стихотворные повести сказки [21]. От "Идриса" ("Idris", 1768) до "Шаха Лоло" ("Schach Lolo", 1778), "Водяной купели" ("Die Wasserkufe", 1795) и "Перфонте" ("Pervonte", 1796) они впитали самые разнообразные фольклорные и литературные мотивы. Настоящим шедевром поэтического искусства Виланда стала поэма "Оберон" ("Oberon", 1780), написанная легкими, прекрасными стихами и возвратившая к жизни традиции рыцарского романа и итальянского Эпоса в соединении с миром комедий Шекспира и народной сказки. Сюжет "Оберона" вдохновил затем Вебера на создание его известной оперы (первая постановка - в 1826 г.).
Виланд писал и прозаические сказки, собранные им в книге "Джиннистан" ("Dschinnistan", 1786-1789) [22]. В них, как и в его поэмах, книжная и народная фантастика переплетается с довольно едкой иронией. Среди сказок - сатирическая, в духе Вольтера, история "Философский камень".
Поэтика литературной сказки послужила Виланду для построения фабулы политического романа "Золотое зеркало, или Правители Шешианские" ("Der Goldene Spiegel, oder die Könige von Scheschian", 1772), к которому в виде эпилога была прибавлена "История мудрого Данишменда" ("Geschichte des weisen Danischmend", 1775). Повесть о правителях вымышленного государства, рассказанная в назидание индийскому "шаху" и переведенная якобы на китайский, с китайского на латынь, а с нее на немецкий, скрывала за восточным колоритом сказок "1001 ночи" серьезные общественно политические идеи. Виланд назвал роман "книгой для королей" и прилагал старания, чтобы книга попала в руки молодого императора Иосифа II, с которым просветители связывали надежды на прогрессивные перемены в германских государствах. Надежды эти не осуществились, как не сбылось и желание Виланда оказаться в роли "мудрого Данишменда", советчика при императоре "германской нации". В 1794 г. Виланд дописал в книге главу о вырождении потомков просвещенного монарха Тифана, выразив этим скептическое отношение к своей прежней мечте об идеальном государе [23].
Писатель изложил в романе гуманистические принципы своего мировоззрения, которым всегда сохранял верность: он был убежден в равенстве людей от рождения, возвышал голос против порабощения и унижения любого человека, говорил о необходимости братства и "взаимного долга" между людьми. Но роман не был сухим поучением. Каждая страница его была насыщена смехом, иронией. Виланд считал смех не менее действенной силой, чем разум, и видел в смехе союзника Просвещения. "Важнейшая цель шутки, - писал он в "Золотом зеркале", - состоит в том, чтобы все, что во мнениях, страстях и поступках людей не согласуется со здравым смыслом и всеобщим чувством истины и красоты, т. е. все, что нелепо, изобразить достойным осмеяния" (I, 10).
Просветительские идеалы "истины и красоты" приобретали в творчестве Виланда все более конкретный, демократический характер. Смех Виланда получал все более отчетливую социальную направленность. С годами заметнее становилась склонность писателя к достоверности изображения исторических, национальных, социальных черт его героев.
Искусство рококо пользовалось как восточным экзотическим маскарадом, так и античными мотивами. Обращаясь к античности, Виланд и здесь ломал привычные литературные штампы. Увлечение античной культурой увело его в мир древних гораздо глубже, чем требовалось от условного салонного искусства. К концу 60 х годов Виланд стал настоящим знатоком греческой и римской старины. Разумеется, нынешний читатель не может не заметить, что виландовская античность, особенно так называемый "местный колорит" Древней Греции остаются несколько условными. Отчасти это объясняется сатирической задачей - если обратиться к античности, воспроизведенной в "Истории абдеритов". Но такая условность имела и объективные причины: для европейского эллинизма было характерно восприятие классической Греции через латинскую культуру. Сказывалась и длительная традиция переосмысления античности в искусстве барокко и рококо, в литературе французского классицизма.
От произведения к произведению Виланда античный материал в них пополнялся новыми историческими сведениями, становился все более достоверным. Если в ранних произведениях и в первой редакции "Истории Агатона", в сценах "Диалогов Диогена Синопского" персонажи еще довольно абстрактны и окружающая их обстановка условна, то впоследствии Виланд очень заботился о том, чтобы изображаемый в его романах древнегреческий мир выглядел достоверно до мелких подробностей. В статье Виланда "Об идеалах греческих художников" ("Uber die Idйale der griechischen Kunstler", 1777) древние греки были лишены ореола идеальной нации. Расцвет их культуры объяснялся как стадия, через которую может пройти любой народ. Виланд расходился во мнениях с Винкельманом, первым пропагандистом античного искусства в Германии [24]. Винкельман идеализировал древний мир. Он первый указал на непреходящее значение древнегреческой культуры для немецкого демократического искусства. Но он видел в этой культуре образец, к которому следует стремиться. Позиция Виланда сближалась с точкой зрения Лессинга и Гердера на достижения античности как на результат определенных исторических и национальных обстоятельств, неповторимых в своей конкретности. Однако Виланд в полном согласии с мнением Винкельмана указал в упомянутой статье на то, что республиканский строй древнегреческих городов способствовал творчеству античных художников, которые, как он писал, "располагали большей свободой наблюдать прекрасные предметы, предоставлявшиеся им природой и их временем, чем это когда либо могли делать художники новейшие".
Насколько глубоко разбирался Виланд в философских учениях древности, видно из беседы Демокрита с соотечественниками в I книге "Истории абдеритов". Огромная начитанность писателя в литературе о философии и религиозных верованиях античной эпохи отразилась и в других его романах - "Тайная история философа Перегрина Протея" ("Geheime Geschichte des Phiiosophen Peregrinus Proteus", 1791), "Агатодемон" ("Agatodаmon", роман о философе Аполлонии Тианском, 1799), "Аристипп и некоторые из его современников" ("Aristipp und einige seiner Zeitgenossen", 1801).
Подобно другим современным ему деятелям немецкой культуры, от Винкельмана до романтиков, подобно великим веймарцам - Гете и Шиллеру, Виланд смотрел на античный мир, сопоставляя его с европейской жизнью последней трети XVIII и начала XIX столетия. Связь древности с текущим днем наполняла виландовскую Элладу движением и красками. Особенность же воспроизведения древнегреческого мира у Виланда заключалась в постоянном лукавом подтексте, когда читателю время от времени намекали на присутствие в повествовании элемента мистификации, на возможность понять текст иносказательно. Рецензируя в 1772 г. "Золотое зеркало", Гете писал о романах Виланда: "Это были нравы восемнадцатого столетия, но только перенесенные в страну греков или в страну фей" [25].
Поэтому представление о Виланде как писателе, замкнувшемся в своем кабинете, в окружении старых книг, было ошибочным. Это была тоже своего рода бытовая и литературная мистификация, роль отшельника, намеренно избранная Виландом после переселения в Веймар. В 1772 г., после того как не осуществился план переезда в Вену под покровительство Иосифа ІІ, писатель принял предложение веймарской герцогини Анны Амалии и взял на себя обязанности воспитателя двух ее сыновей. Необременительная должность, давшая Виланду титул надворного советника и пожизненную пенсию, позволяла вести сравнительно независимый образ жизни. Материальная независимость литератора была в то время в Германии очень редким случаем, и Виланд знал ей цену. Он и жилище свое постарался перенести подальше от суеты города и герцогского двора, купив в 1797 г. небольшое имение Османштедт, в семи километрах от Веймара. Это имение оставалось местом его пребывания до конца жизни [26]. Там Виланд завещал и похоронить себя, как бы утвердив за собой право на независимость и после смерти.
Сдержанное отношение Виланда к любопытствующим посетителям его дома, жилища знаменитого писателя, выразительно передал H. M. Карамзин в "Письмах русского путешественника". Под датой 21 июля 1789 г. Карамзин записал: "Вчера два раза был я у Виланда, и два раза сказали мне, что его нет дома. Ныне пришел к нему в восемь часов утра и увидел его. Вообразите себе человека довольно высокого, тонкого, долголицего, рябоватого, белокурого, почти безволосого, у которого глаза были некогда серые, но от чтения стали красные - таков Виланд. Желание видеть вас привело меня в Веймар, - сказал я. "Это не стоило труда!" - отвечал он с холодным видом и с такою ужимкою, которой я совсем не ожидал от Виланда" [27]. Лишь после разговора с молодым русским литератором писатель несколько смягчился. Эта сцена напоминает ситуацию, изображенную в десятой главе I книги "Истории абдеритов" (Демокриту досаждают непрошенные гости), и подобные же эпизоды из I книги "Аристиппа", связанные с Сократом.
Сопротивляясь, как его герой - Демокрит, попыткам отвлечь его внимание от литературных занятий, Виланд отстаивал свое достоинство выходца из третьего сословия, живущего собственным трудом, и самостоятельность своих общественных позиций. В это время Виланд - ведущий журналист Германии, издатель и деятельный участник основанного им журнала "Немецкий Меркурий" ("Der Teutsche Merkur"), выходящего с 1773 г. (в 1790-1810 годах - под заглавием "Новый немецкий Меркурий"). В журнале обсуждались не только литературные, но и политические вопросы, волновавшие Европу. Виланд самым внимательным образом следил за событиями во Франции. За несколько дней до даты, поставленной в записках Карамзина, в Париже пала Бастилия. Естественно, в такое время Виланд опасался доверительных бесед с незнакомыми людьми.
Виланд много писал о французской революции. Он был убежден, что события, потрясавшие Францию и всю Европу, имеют огромное историческое значение. Он видел в них плод работы просветителей, конец ненавистной ему эпохи феодализма. Политические темы выдвинулись на передний план в виландовских "Новых разговорах богов" ("Neue Göttergesprаche", 1791) и в "Разговорах с глазу на глаз" ("Die Gesprache unter vier Аugen", 1798-1799). Казнь Людовика XVI, оттолкнувшая от революции многих ее непоследовательных приверженцев, была воспринята Виландом как исторически закономерный акт. "Я желаю добра смертным, однако бессилен против естественной необходимости, - говорит Юпитер в "Новых разговорах богов", - и когда все причины, вызывающие великое историческое событие, достигают точки созревания и совпадения, как это произошло в нашем случае, то никаким вашим силам вкупе с моими не удержать на плечах ни одной головы, которой надлежит упасть" (XII) [28].
В "Разговорах с глазу на глаз", помещенных в его журнале, Виланд первым из европейских публицистов высказал предположение, что французская революция может закончиться монархией, и назвал имя Наполеона Бонапарта. Остановившись в оккупированном Веймаре в октябре 1806 г., Наполеон, Знавший о виландовском "пророчестве", дважды встречался с писателем. Отзыв Виланда о французском императоре был уважительным, но не лишенным холодноватой иронии [29]. Вступление наполеоновских армий в Германию Виланд решительно не одобрял.
Дом Виланда не был разорен чужеземными солдатами потому, что французы знали писателя как "немецкого Вольтера". Виланд действительно ощущал свою близость к великому современнику, которого считал зачинателем "всемирной революции в области идей" и ставил выше Лютера [30]. В кабинете Виланда стояла деревянная статуя Вольтера работы Гудона. Особенно перекликалась с Вольтером антицерковная тема сочинений Виланда. В романе "Перегрин Протей" ранние христиане изображены как рядовая религиозная секта, мало отличающаяся от прочих мистических обществ. В "Агатодемоне" автор прозрачно намекал на шарлатанство христианских чудотворцев и на то, что сохраненные традицией слова Христа недостоверны. Критику христианства с просветительских позиций читатель ощутит и в "Истории абдеритов". В последнем своем произведении "Эвтамнасия, или Три разговора о жизни после смерти" ("Euthamnasie, oder Drei Gesprache über das Leben nach dem Tode", 1805) Виланд подверг сомнению церковный догмат бессмертия души.
Вместе с Вольтером у литературных истоков сатиры Виланда стояли Стерн, Рабле, Свифт, а из старых сатириков - прежде всего Лукиан Самосатский (ок. 120 - после 180 гг.) [31]. Виланд переводил послания и сатиры Горация (издавались в 1782 и 1786 годах), а в конце жизни занялся переводами комедий Аристофана. Всех этих очень различных писателей объединял в представлении Виланда талант смеха, обличающего и исправляющего недостатки человечества. В 1788-1789 гг. Виланд издал сочинения Лукиана в своем переводе. Выдающийся сатирик поздней античности, "Вольтер классической древности" [32] был в годы создания романа об Абдере важным стилистическим пособием немецкого писателя. Гете говорил, что в переводах из Лукиана, сделанных Виландом, "автора и переводчика можно счесть настоящими братьями по духу" [33].
Виланд был многим обязан Лукиану в самом жанре "Разговоров", излюбленном жанре греческого сатирика. Лукиановский элемент очень силен и в "Истории абдеритов", где широко применяются стилевые приемы этого автора - "сатирический бурлеск и ироническая насмешка" [34]. С Лукианом связан, по видимому, самый замысел этого произведения. Отношение Виланда к миру Древней Греции как к миру, полному противоречий и заслуживающему критики не менее, чем современная Виланду действительность, восходит также к Лукиану. Лукиан высмеял рабовладельческое общество, шедшее к своему концу. Виланд бичевал обреченную гибели Германию феодалов и обывателей, надеясь, что конец ее близок и что скоро восторжествует новое, более совершенное человеческое общество, подготовленное просветителями.

* * *

В завершающей роман главе "Ключ к истории абдеритов" Виланд полушутливо рассказал о внезапном и неожиданном для него самого зарождении сюжета этого произведения. Можно было бы увидеть здесь автобиографическое признание, если бы это место не напоминало один из пассажей "Тристрама Шенди" Стерна. "О, Слокенбергий! - начинает Стерн 36 главу III тома, - …скажи мне, Слокенбергий, какой тайный голос и каким тоном (откуда он явился? как прозвучал в твоих ушах? - уверен ли ты, что его слышал?) - впервые тебе крикнул: - Ну же - ну, Слокенбергий! посвяти твою жизнь - пренебреги твоими развлечениями - собери все силы и способности существа твоего - не жалея трудов, сослужи службу человечеству, напиши объемистый фолиант на тему о человеческих носах" [35]. Стерн смеялся над ложной ученостью. Виланд пародировал в "Ключе" все более распространявшееся мнение о творчестве как гениальном наитии, целя в эстетические представления "бурных гениев". История замысла романа была не такой простой.
Замысел книги об абдеритах обдумывался долго и тщательно. Об этом свидетельствует композиция романа, представляющая собой систему концентрических кругов: от главы к главе примеры абдеритской глупости становятся все более грандиозными и зловещими [36]. Каждая глава служит ступенью, по которой абдерская республика делает еще один шаг к своему концу. Сперва абдериты потешаются над своим земляком Демокритом, потому что он не похож на них (книга I). Затем картина их невежества расширяется: они отвергают подлинную науку в лице Гиппократа (книга И) и истинное искусство в лице Еврипида (книга III). Подобно "темным людям" Эразма Роттердамского, абдериты противостоят миру гуманизма. Их самодовольная ограниченность выглядит особенно впечатляюще в стенах театра, учреждения, которое было для немцев XVIII в. воплощением идеи единого национального демократического искусства. В театральном эпизоде глупость абдеритов обретает грозную общественную значимость. Описание судебного процесса из за тени осла (книга IV) и рассказ о лягушках Латоны (книга V) - две широких сатирических панорамы немецкого общества в целом, каким это общество представлялось проницательному взору Виланда.
История конфликта Демокрита с его земляками привлекла внимание Виланда, по крайней мере, за несколько лет до того, как он приступил к работе над романом. Абдеритская тема упоминалась мимоходом в начале поэмы Виланда "Жизнь - сон" ("Das Leben - ein Traum", 1771). Две первые книги романа увидели свет в "Немецком Меркурии" за 1774 г., потом были отдельно напечатаны в Веймаре и Бонне. В последующие годы в журнале продолжали публиковаться главы романа, пока в 1781 г. не появилось первое полное его издание, вновь переработанное автором.
В некоторых эпизодах "Истории абдеритов" содержатся намеки на реальные события. Так, театральная тема III книги была связана с попыткой Виланда поставить на сцене известного театра в Мангейме оперу на свой текст "Розамунда" ("Rosemunde"); музыку написал композитор Антон Швейцер. Писатель столкнулся при этом с чиновничьей и театральной рутиной, с равнодушием аристократической публики. В письмах этого времени он называет нравы мангеймского театра абдеритскими. Веймарский ученый и литератор К. А. Беттигер вспоминал, что в разговоре с ним Виланд сравнил однажды театр в Мангейме с театром Абдеры. Предпринимались многочисленные попытки установить, кого именно подразумевал Виланд под тем или иным персонажем своего романа. Некоторые предполагаемые прототипы указываются в наших примечаниях. Можно добавить, что в фигуре Салабанды видели пародию на супругу биберахского бургомистра Хиллерна, которая решала городские дела вместо мужа. Мангеймского книгопродавца Кристиана Швана сравнивали с Гриллом и Флапсом, поскольку он подвизался в литературе, и т. д. [37]. В этих догадках была доля истины, хотя Виланд едва ли задавался целью высмеять только конкретных лиц. Он не желал, чтобы его роман считали собранием портретов современников. "Вопрос о том, какой немецкий драматический писатель скрывается под именем Гипербола, Флапса и других - это абдеритский вопрос, не достойный ответа", - писал он [38].
Приведенные выше слова писателя взяты из "Немецкого Меркурия". В I томе журнала за 1776 г. Виланд поместил ответ критикам, которые обвиняли автора "Истории абдеритов" в неуважении отечественных законов и обычаев, в оскорблении почтенных бюргеров. Наиболее известным из выступлений против Виланда было письмо некоего швабского бургомистра, напечатанное в журнале "Немецкий музей" ("Das deutsche Museum") в начале того же года. Письмо было примечательно откровенной неприязнью ко всему, что грозит нарушить раз и навсегда заведенный порядок жизни немецкого обывателя. Жалобы автора письма на беспощадность Виланда по отношению к немецкому бюргерству можно было бы принять за искусно составленную пародию, если бы не было известно, что письмо было написано с самыми серьезными намерениями. Литератор И. Г. Шлоссер, приславший письмо в "Немецкий музей", подтвердил против своей воли, что сатира Виланда достигла цели: немецкие филистеры узнали себя в абдеритах. "Нельзя сказать "тут Абдера, там Абдера", - заявил Виланд в ответе Шлоссеру, - Абдера везде… и все мы в какой то степени дома в Абдере" [39].
Виланд иронически отмечал, что в его "достопочтенном отечестве" во второй половине просвещенного XVIII в. можно сплошь и рядом натолкнуться на абдеритов и абдериток [40]. На страницах его романа рождались типы, вбиравшие в себя характерные черты эпохи и социальной среды. Это не была еще типизация, свойственная реалистической литературе позднейшего времени, однако форма иносказания, античная "одежда" романа позволяла Виланду создавать образы, современная сущность которых одновременно и подчеркивалась и прикрывалась гротескными и живыми масками абдеритов. Освобожденная от просветительской назидательности, проза Виланда готовила, с одной стороны, основу для будущего немецкого романа на современные темы и - с другой, вела к боевой политической сатире немецких демократов конца XVIII в. (Л. Векрлин, А. Книгге, Г. Ф. Ребман) [41].
Мягкая на первый взгляд насмешка Виланда разила противника без промаха. Даже Веймар, приютивший писателя и ставший для него родным городом, не был избавлен от его сатирических стрел. Духовной ограниченности Виланд не прощал никому. "Глава об абдеритском театре, - писал Вилапд упомянутому К. Швану в сентябре 1778 г., - годится для Берлина и Вены, и для Гамбурга, и для Готы, и даже для Веймара" [42]. Отвечая в июле 1776 г. композитору Глюку, обратившемуся к нему с просьбой написать либретто для лирической оперы, Виланд вынужден был отказаться от этого предложения: "Конечно, если бы мне работать подле вас, на ваших глазах, согреваясь у вашего огня, заимствуя ваше могущество над всеми силами музыки! - Но здесь, в Веймаре!" [43]. В годы расцвета творчества Гете и Шиллера маленькую столицу Саксен-Веймарского герцогства величали иногда "немецкими Афинами". Заметим, что во второй главе I книги виландовского романа "вторыми Афинами" названа Абдера. Как пишет советский исследователь, Виланд обнаруживал подчас значительную прозорливость [44].
Сатирическим зеркалом немецкого бюргерства Виланд избрал Абдеру. Можно догадываться, что первоначально его натолкнули на тему романа не только древние авторы, упоминавшие этот злополучный город (они перечислены в "Предуведомлении", первой главе I книги и в примечаниях к ним). Абдера и ее жители появлялись в литературе, более близкой по времени к Виланду.
Отрывок из "Сентиментального путешествия" Стерна, где пересказывался Эпизод из сочинения Лукиана "Как следует писать историю", был переведен Виландом и включен в текст двенадцатой главы III книги романа. Ранее Стерна об абдеритах вспомнил Жан Лафонтен. В басне "Демокрит и абдериты" (1678) обыгрывался анекдот, восходящий к одному из писем, приписываемых Гиппократу. В письме рассказывалось, что жители Абдеры сочли безумным своего великого земляка Демокрита, поскольку он утверждал, что вселенная бесконечна и состоит из атомов. Абдериты пригласили в город знаменитого врачевателя Гиппократа, чтобы он излечил несчастного. Гиппократ же признал безмозглыми самих абдеритов. Нетрудно заметить, что отсюда выросло содержание двух первых книг романа, а переданный Стерном рассказ Лукиана о трагикомическом безумии, которое охватило абдеритов после представления "Андромеды" и "Андромахи" Еврипида, лег в основу книги III. Виланд опирался, таким образом, на определенную, хотя и не очень богатую, традицию сатирической разработки темы.
Литературная история темы абдеритов имеет мало общего с подлинной историей древнего города государства, носившего название Абдера, или Абдеры, как они названы у Геродота. Город располагался на фракийском побережье Эгейского моря, восточнее устья реки Нест (нынешняя Места, или Карасу в северной Греции) и был известен уже в глубокой древности. Кроме авторов, упомянутых Виландом, об Абдере писали Страбон, Аполлодор, Диодор. До IV в. до н. э· абдерская республика была влиятельной участницей Афинского союза. Впоследствии она страдала от нашествий с севера и востока, так как лежала на путях передвижения кочевых народов. Поселение на месте Абдеры существовало и в средние века под именем Полистили.
Историческая Абдера была родиной двух выдающихся мыслителей - Демокрита и Протагора. Следовательно, культурная жизнь города должна была находиться на высоком уровне. Расцвет Абдеры совпал, очевидно, с веком Перикла в Афинах; между центром и отдаленной северной окраиной Древней Греции поддерживались культурные связи.
Немногие сохранившиеся факты биографии Демокрита свободно обыграны в романе. Согласно одной версии, Демокрит долго странствовал по Элладе и Востоку, посетил Малую Азию, Египет, Персию, Халдею. По другой версии, персидский царь Ксеркс, захвативший Абдеру, жил в богатом доме отца Демокрита и повелел своим мудрецам магам посвятить мальчика в тайны их учения. Жители города гордились своим ученым соотечественником и, по возвращении его из странствий, собрали для него 500 талантов, что было весьма значительной суммой. Последние годы жизни Демокрит посвятил научным занятиям, отойдя от городских дел, которым прежде уделял много внимания. Ни о каких столкновениях Демокрита с горожанами историки не сообщают.
Встреча Демокрита с Гиппократом являлась, однако, вполне возможной. Современник и ровесник великого сына Абдеры, Гиппократ тоже много путешествовал, добираясь даже до далекого Дамаска. Известно, что в Афинах он успешно боролся с эпидемией чумы. С этой же целью, - а, конечно, не для того чтобы лечить Демокрита, - его могли призвать и абдерские жители. В этом случае Гиппократ и Демокрит, "первый энциклопедический ум среди греков" [45], два ученых, чтимых всеми эллинами, могли встретиться как равные приблизительно так, как описывается у Виланда.
Об истоках дурной славы абдеритов нельзя сказать ничего определенного. Отношение к ним как к чудакам зародилось, по видимому, в античные времена. Не исключено, что начала этих насмешек содержались в древнем фольклоре. Древние греки посмеивались над обитателями различных местностей - над жителями Беотии и Аркадии, над горожанами из Ким, что в Эолии, над причудами выходцев из малоазийского города Алабанды. Существовали комические истории, связанные и с Абдерой. След одной из них сохранился в отрывке комедии Махона из Сикиона (II в.), где рассказывалось, будто в Абдере каждый житель может иметь собственного глашатая и провозглашать публично любую глупость. По всей вероятности, это была насмешка над уходящим в прошлое народным собранием. Но все же не случайно насмешка относилась именно к абдеритам. Виланд включил в роман старый анекдот о статуе богини, которую жители Абдеры поместили на такой высокой колонне, что снизу невозможно было ничего рассмотреть (I, 1). Абдеру и "абдеритство" упоминал Цицерон, критикуя порядки, принятые в сенате Рима. О глупости абдеритов писали Овидий и Марциал [46]. Строки из Лукиана и Ювенала, посвященные Абдере, приведены у Виланда.
Тема абдеритской глупости соединилась в романе Виланда с мотивами немецкого фольклора, типологически близкими ей. В первой же главе писатель сравнил абдеритов с шильдбюргерами, обитателями вымышленного "города дураков" - Шильды. Не забыл он и подобных же персонажей швейцарского фольклора - жителей анекдотического Лаленбурга. Сборники комических историй шванков о шильдбюргерах и лаленбуржцах появились с конца XVI столетия в виде народных книг [47]. Народные книги давали материал для сатирической литературы еще до Виланда. К ним обращались крупнейшие немецкие сатирики XVII в. Г. Я. К. Гриммельсгаузен и Г. М. Мошерош [48]. Тема шильдбюргеров появилась в написанной Г. В. Рабенером вымышленной деревенской хронике (1742).
Если обратиться к русской литературе, то и в ней обнаруживается преемственность между народным рассказом анекдотом и литературной сатирической хроникой. "Анекдоты древних пошехонцев", изданные в Петербурге в 1798 г., послужили одним из источников для "Истории одного города" M. E. Салтыкова Щедрина. На фольклор опирался и великий автор "Истории села Горюхина" [49].
Сопоставление "Истории абдеритов" с "Историями" Пушкина и Щедрина помогает получить представление о месте виландовского романа в развитии европейских литератур. Сатирические хроники русских писателей реалистов превосходят роман Виланда точностью и глубиной социального обличения. Но у всех этих произведений общий источник - народная сатира, точка зрения народных масс на несправедливости общественного устройства. "История абдеритов" явилась просветительским вариантом той демократической литературной традиции, которая шла от фольклора к критическому реализму XIX в., к Пушкину, Щедрину, Анатолю Франсу.
Связь с народным анекдотом и близкой к нему басней о животных особенно заметна в двух последних книгах "Истории абдеритов". Сюжет тяжбы из за ослиной тени мог быть подсказан сатирическими произведениями Апулея (II в.) и Лукиана, где пресловутое животное выступало в подобных же трагикомических ролях. Но у Виланда отчетливее виден иносказательный, басенный смысл истории об осле. Тяжба из за ослиной тени не просто иллюстрирует глупость абдеритов. Она становится развернутой метафорой, при помощи которой писатель показывает полную нелепость и деградацию абдерского общества. В лягушачьей "эпопее" V книги проступают черты животного эпоса, античной "Батрахомиомахии", поэмы о войне мышей и лягушек (упомянутой, кстати, в девятой главе I книги романа). Но Виланд опирался и на немецкую народную традицию осмеивания человеческих пороков под масками зверей. Интерес литераторов к народной животной сказке в эту эпоху подтверждается созданием в 1794 г. поэмы Гете "Рейнеке Лис", возникшей на основе народного животного эпоса. Виланд умело пользовался такими сатирическими приемами, как употребление значащих имен, пародирование судебных разбирательств, философских диспутов, церковной службы. Эти черты стиля связывают "Историю абдеритов" с многовековой традицией демократической литературы.
Антицерковная сатира, столь широко и изобретательно развернутая в романе Виланда, одинаково характерна как для гуманистической литературы, так и для фольклора Германии. В рассказе о нашествии лягушек читатель, даже если он не был знаком с античной литературой, мог без труда угадать намек на засилье церкви, особенно католической [50]. Впрочем, Виланд относился с одинаковой неприязнью и к католическим и к протестантским церковникам - это видно в романе достаточно отчетливо. Портреты главных жрецов двух соперничающих между собой абдерских храмов, очерченные Виландом в шестой главе IV книги, страшные в своей реальности, выходят за рамки прежних обличений церкви. Эта сатира перестает быть только антицерковной, она почти уже антирелигиозна.
Позиция, с которой Виланд выступал обличителем нравственного убожества и политического застоя в Германии XVIII в., была в общих чертах намечена нами выше, в связи с его романами "История Агатона" и "Золотое Зеркало". Однако роман об абдеритах дополнил ее новыми, существенными чертами, каких мы не найдем, пожалуй, больше ни в одном произведении этого писателя.
В "Истории абдеритов" присутствует тема народа, народной массы, так или иначе воздействующей на ход событий. Известно, что деятели Просвещения относились к народу настороженно. Виланд не был исключением из общего правила, предостерегая читателей в двенадцатой главе IV книги от "ярости зверя", разрывающего свои путы. Но отношение Виланда к народу имело свой оттенок, которого не было, например, у Шиллера, осудившего в "Песни о колоколе" (1799) всякое революционное насилие. Разумеется, народ и для Виланда оставался наивной толпой, действующей под влиянием минутных настроений. Тем не менее писатель считал, что следует внимательнее присмотреться к причинам, толкающим народ к возмущению. Вспомним, как толпа, устремившись на площадь Абдеры, заставляет трепетать нерешительных и неразумных правителей города, не знающих, как спасти республику от бед (V, 10). Признавая необходимость сословного деления общества, Виланд задумывался над тем, справедливо ли это с точки зрения просветительского гуманизма. "Вообще говоря, удивительное дело - эти разные сословия и виды занятий в человеческом обществе, - писал он одной из своих корреспонденток. - Если посмотреть внимательнее, то увидишь, что находящиеся в самом низу и самые пренебрегаемые - это как раз и есть те, от кого главным образом зависит все в целом" [51].
Народ Абдеры изображен в романе общими чертами, дифференциации его характеров от Виланда еще нельзя ожидать. Все же едва ли мастер Пфрим, старшина цеха сапожников и зубных лекарей, был для автора подлинным предводителем и представителем "находящихся в самом низу". Виланд не пожалел сатирических красок для портрета этого воинствующего филистера и демагога. Можно догадываться, что в сознании писателя уже намечалось какое то разделение между самодовольным бюргером, абдеритом в полном смысле этого слова, и тружениками, стоящими ниже его на социальной лестнице. Но этот оттенок в "Истории абдеритов" лишь чуть намечен.
Народная стихия и затхлое обывательское болото представлялись Виланду Сциллой и Харибдой, между которыми лежал путь развития общества. Единственной возможностью прогресса оставалось в таком случае нравственное совершенствование каждой отдельной личности. Идею нравственного самосовершенствования разрабатывали Лессинг и его последователи - Гердер, Гете, Шиллер. Она была знакома немецкой философии (Кант, Фихте). Но Виланд и ей придал свое особое истолкование.
Воспитание общества зависело, по мнению Виланда, от деятельности людей, достигших душевной гармонии и сумевших подняться над уровнем обывательского сознания. Таков путь виландовских героев - Агатона, Диогена и Аристиппа, таковы Демокрит и Гиппократ в "Истории абдеритов". Но Виланд не удовлетворялся тем, что показывал читателям достоинства этих "прекрасных душ". Его герои деятельны, активно вторгаются в общественную жизнь. В их поведении отразились черты характера самого писателя, постоянно искавшего способов практического влияния на окружающий мир. В "Истории абдеритов" Виланд отстаивал мысль о необходимости объединения выдающихся людей, для того чтобы они могли успешнее противостоять косному обществу и с большей уверенностью бороться за его просвещение и переустройство. Идею создания своего рода "республики ученых", возникшую еще в древности, у Платона, пропагандировали Клопшток (в проекте академии наук, поданном Иосифу II в 1768 г.) [52] и Лессинг (в диалоге "Эрнст и Фальк", 1778-1780 гг.). Виланд придал этому просветительскому проекту художественную форму: его Демокрит и Гиппократ сразу узнают друг в друге единомышленников. Демокриту ближе приезжий ученый, чем собственные соотечественники. Ему, точно так же, как и Гиппократу, глубоко чужд ограниченный местный "патриотизм" жителей Абдеры. Иронизируя над приверженностью абдеритов нелепым местным обычаям, Виланд отнюдь не отрицал значения любви к родине. Напротив, его идея объединения философов и ученых из разных греческих государств (Виланд имел в виду, конечно, германские государства своего времени) являлась, в сущности, глубоко патриотической идеей, так как была направлена против наследия феодального средневековья - культурной отсталости и политической раздробленности Германии. Объединение гуманистов, болеющих за судьбу всего человечества, было противопоставлено в романе Виланда немецкому провинциализму, этому абдеритскому, буржуазно мещанскому началу, широкое распространение которого автор с такой язвительностью описал в "Ключе" к роману.
Гуманистические и демократические принципы мировоззрения Виланда скрыто присутствуют даже в самых сатирических эпизодах "Истории абдеритов". Иногда они как бы прорываются на поверхность, при этом писатель рискует впасть в противоречие с нарисованной им же самим картиной абдеритской глупости, однако не может упустить повода, позволяющего сообщить читателю некоторые принципиальные авторские мысли. Так, в театральном безумии абдеритов есть трогательная черта увлеченности театром, изображенная с явным сочувствием. Виланд подробно и совершенно серьезно рассуждает о том, как действует на зрителя вдохновенная игра актеров [53]. В другом месте романа он заставляет Демокрита читать абдерским жителям целые лекции о шекспировском театре (I, 8). Древнегреческий философ защищает у Виланда новейший для XVIII в. принцип относительности, национальной обусловленности прекрасного (I, 4). Убеждая абдеритов, что эстетические представления эфиопов столь же правомерны, как и представления европейцев, Демокрит перекликается с Гердером, страстным защитником идеи равноценности национальных культур [54]. Виланд в зародыше отвергает весьма свойственную абдеритскому образу мыслей склонность пренебрежительно относиться к другим народам.
Много внимания уделено в "Истории абдеритов" педагогике как сфере практического применения просветительской философии. В замечаниях Виланда о способах воспитания человека оптимизм писателя гуманиста борется со скепсисом педагога практика, не раз видевшего бесплодность самых благородных педагогических начинаний. Виланд смеялся над "физиогномикой" швейцарца Лафатера, пытавшегося из особенностей внешнего облика делать выводы о природных задатках людей. Порицая тех, кто в изучении человеческой личности ставил чувство и интуитивное начало выше разума, Виланд вообще отвергал руссоистскую педагогику, которая добивалась свободного, естественного развития человека. Последняя глава романа (V, 10) оканчивалась саркастическим выпадом против "педагогических сочинений, которыми нас так щедро одаривают вот уже в течение двадцати лет", т. е. против "Эмиля" Руссо (1761) и работ педагогов руссоистов Базедова [55] и Песталоцци. В споре с новым педагогическим течением, так же как и в полемике со штюрмерами, Виланд не всегда улавливал передовые идеи. Но все же для его скептицизма, как мы видели, имелись основания. В феодально мещанском, "абдеритском" обществе самые прогрессивные начинания вырождались в свою противоположность. Подобно тому как новаторство "бурных гениев" выродилось там в пошлую драматургию Августа Коцебу, учение Руссо, Базедова и Песталоцци исказилось в мертвой дидактике закрытых привилегированных пансионов и причудах частных гувернеров.
Роман Виланда завершается примечательным суждением, в котором выражается, несмотря ни на что, надежда на лучшее будущее человечества, когда "никто уже больше не будет походить на абдеритов". "Это время уже скоро наступит. - говорит писатель, - если только дети первого поколения девятнадцатого века будут настолько же мудрыми, насколько считали себя таковыми дети последней четверти восемнадцатого века по сравнению с мужами века предыдущего…". Последовавшие вскоре революционные события в Европе придали еще больше весомости этим словам.
* * *
Судьба "Истории абдеритов" в немецкой литературе позднейшего времени не похожа на шумный триумф. О романе упоминали с известной осторожностью: его "взрывная сила" внушала уважение и подчас опасение. Но произведение продолжает жить и сегодня. К нему обращались в своем творчестве Генрих Гейне и Готфрид Келлер [56]. Эпизоды из романа неоднократно инсценировались - вплоть до современной радиопьесы Ф. Дюрренматта "Процесс из за тени осла. (По Виланду, но не очень)" [57]. Об "Истории абдеритов" говорил Гете в речи, произнесенной в веймарской масонской ложе после похорон Виланда. Правда, он поостерегся называть роман перед чопорной публикой, но смысл его слов был ясен. Виланд, сказал Гете, "восстал против всего, что мы привыкли понимать под словом "филистерство", против косного педантства, провинциализма, жалкой внешней благопристойности, ограниченной критики, притворной скромности, пошлого уюта, заносчивого самомнения и всех прочих злых духов, которым имя легион" [58].
В России имя Виланда было хорошо известно читателям XVIII в. В 90 х годах почти одновременно появились два полных перевода "Истории абдеритов": один - в Москве в 1793-1795 гг., другой - в Калуге, подальше от недреманного ока цензоров Екатерины II, под любопытным заглавием "Зеркало для всех, или Забавная повесть о древних абдеранцах, в которых всяк знакомых без колдовства увидеть может. Переведена с того языка, на котором писана" (1795). Переводчиком этого издания был писатель демократ В. А. Лёвшин, тонко уловивший социальную направленность сатиры Виланда. Третий перевод был опубликован также в Москве в двух частях, одна из которых увидела свет в 1832, а другая - лишь в 1840 г., вероятно, из за цензурных препятствий. Публицистика и сатира Виланда находили понимание в кругах русских вольнодумцев [59]. В 1815 г. в Петербурге издавался сатирический журнал "Демокрит", названный по герою виландовского романа. "История абдеритов" оказалась вовлеченной в полемику, развернувшуюся в 1825 г. вокруг комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума". Чацкого сравнивали с Демокритом, а московское светское общество - с обитателями Абдеры [60]. После Великой Октябрьской социалистической революции в издательстве "Academia" был подготовлен трехтомник сочинений Виланда в новых переводах. Он не увидел света из за того, что вскоре после его завершения началась Великая Отечественная война. Отрывки из "Истории абдеритов" в переводе И. В. Волевич были включены в "Хрестоматию по западноевропейской литературе" (1938).
Интерес к творчеству Виланда особенно велик в Германской Демократической Республике. Там издается академическое полное собрание сочинений и переводов писателя, его огромная переписка.
Не все в обширном наследии Виланда может сегодня живо заинтересовать читателя. Однако среди произведений этого автора есть такие, которые безусловно заслуживают нашего внимания. Прежде всего это - "История абдеритов". Роман Виланда не устарел до сих пор и не устареет, пока не исчезнет из мира общество классового неравенства, социальной несправедливости - буржуазное общество, со своим верным спутником - косной обывательщиной. Закончим статью пророческими словами создателя "Истории абдеритов":
"Судьба моя, наверное, всегда будет такой - меня станут либо слишком уж хвалить, либо отвергать слишком сердито. Хорошо еще, что ни за то, ни за другое мне отвечать не придется. Среди потомков, да и среди современников, я надеюсь обрести друзей, которые поймут, чего собственно я добивался, и осознают разумом, ощутят сердцем глубокое родство со мной. Это будет означать, что влияние мое на потомство сохранится; и если это влияние станет помогать, а не препятствовать распространению гуманности, то у меня могли бы иметься все основания быть довольным" [61].
Произведения Виланда продолжают и сегодня выполнять свою гуманистическую задачу.
 

Литература

1. В речи, посвященной памяти писателя (1813). См.: Goethes Werke in 60 Bänden, Sophien Ausgabe, Bd. 36. Weimar, 1893. S. 318.

2. Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 18, с. 575 (курсив мой. - Р. Д.)

3. Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения. Л., 1962, с. 125.

4. Письмо к Ф. Ю. Риделю от 15 декабря 1768 г. См.: Auswahl denkwürdiger Briefe von С. M. Wieland. Bd. 1. Wien, 1815, S. 234.

5. См.: Тронская M. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 11 и след.; Пуришев Б. И. Виланд. - В кн.: История немецкой литературы в пяти томах, т. 2. М., "Наука", 1963, с. 179-202.

6. Биографические данные о Виланде см. в указанной выше работе Б. И. Пуришева, а также в кн.: Bohm H. Einleitung. - In: Wielands Werke in vier Bänden, Bd. 1. Berlin, Weimar, 1969, S. III - XLII; Prohle H. Wielands Leben. - In: Wielands Werke, Teil I (Deutsche Natianal Literatur, Bd. 51). Berlin, Stuttgart, o. J., S. IX - C; Sengle Fr. Wieland. Stuttgart 1949.

7. См. об этом: История немецкой литературы в пяти томах, т. 2, с. 163.

8. Shakespeare theatralische Werke. Aus dem Englischen übersetzt von Herrn Wieland, VIII Bande. Zurich, 1762-1766.

9. Auswahl denkwürdiger Briefe, Bd. 2, S. 292. Известие о смерти английского писателя вызвало в одном из писем Виланда настоящий гимн Стерну. "Среди рожденных женщиной не было автора, чувства которого, юмор и образ мысли полнее совпадали бы с моими; который так наставлял бы меня; который так прекрасно выражал бы то, что чувствовал я тысячу раз, не умея или не желая выразить этого" (там же, т. 1, с. 231-232).

10. См.: Михайлов А. В. Эстетический мир Шефтсбери. - В кн.: Шефтсбери. Эстетические опыты. ( Литературные памятники ). М., "Наука", 1975, с. 7 - 76. О влиянии Шефтсбери на Виланда см.: Stettner L. Das philosophische System Shaftesburys und Wielands Agathon. Halle, 1929.

11. Второе издание романа - 1773 г., третье - 1798 г.

12. О воспитании личности писали и до Виланда (Фенелон, Рамсей и др.), но он отличался умением лепить живые характеры. См.: Wildstake К. Wielands "Agathon" und der französische Bildungsroman von Fönelons "Telemach" bis Barthälemys "Anacharsis". München, 1933.

13. Антируссоистские сочинения Виланда были собраны в "Очерках тайной истории человеческого разума и сердца" ("Beitrаge zur geheimen Geschichte des menschlichen Verstandes und Herzens", 1801).

14. Auswahl denkwürdiger Briefe, Bd. 1, S. 35.

15. Письмо к С. Геснеру от 18 октября 1769 г. (там же, с. 98).

16. О критических выступлениях против Виланда см.: Kluth К. Wieland im Urteile der vorklassischen Zeit. Greifswald, 1927.

17. Гете ранее высмеял писателя в драматическом фарсе tBora, герои и Виланд" (1774). Об отношениях Виланда и Гете см.: SengU Ft. Arbeiten zur deutschen Literatur, 1750-1850. Stuttgart, 1965, S. 24-45.

18. См.: Hirzel L. Wielands Beziehungen zu den deutschen Romantikern. Bern, 1904,

19. См.: Anger A. Literarisches Rokoko. Stuttgart, 1962.

20. Русский перевод романа носил название "Новый Дон Кишот" (М., 1782). Фрагмент этого произведения вновь переведен в кн.: Немецкие волшебно-сатирические сказки. Изд. подготовил А. А. Морозов ("Литературные памятники"). Л., "Наука", 1972, с. 5 - 59.

21. Подробную характеристику их см.: Пуришев Б. И. Виланд, с. 187-190.

22. Кроме Виланда, который являлся автором большинства сказок, в издании принимали участие Ф. Г. Эйнзидель и И. А. Либескинд.

23. С этой мечтой, однако, Виланду было трудно расстаться. В 1804 г. в беседе с писательницей Ж. де Сталь он с горечью признал безуспешность попыток "хвататься за спицы колеса" современных событии. Но в письме к другу оп, тем не менее, повторил, что не перестает надеяться на то, что книги в конце концов повлияют на поступки государственных деятелей. См.: Literarische Zustände und Zeitgenossen. In: Schilderungen aus K. A. Bottigärs handschriftlichen Nachlasse, hrsg. von K. W. Bottiger, Bd. I. Leipzig, 1838, S. 263-204.

24. О восприятии античного искусства в Германии XVIII в. см.: История немецкой литературы в пяти томах, т. 2, с. 106 и след.; Ephraim Ch. Wandel des Griechenbilders im achtzehnten Jahrhundert. Berlin, Leipzig, 1936.

25. Goethes Werke in 60 Bänden, Bd. 37. Weimar, 1896, S. 232.

26. Виланд скончался в Османштедте 20 января 1813 г.

27. Карамзин Н. И. Избр. соч. в двух томах, т. 1. М. - Л., 1964, с. 171. В нарисованном здесь портрете Виланда заметна разочарованность русского писателя: Карамзин мечтал увидеть "серафического" поэта, каким Виланд давно уже не был. Восторженное отношение к Виланду как к чувствительному моралисту было выражено в письме Карамзина к нему от 4 декабря 1789 г. См. мою работу: Виланд в русской литературе - В кн.: От классицизма к романтизму. Из истории международных связей русской литературы. Л., "Наука", 1970, с. 338-350.

28. Подробнее о жанре "Разговоров" см.: Пуришев Б. В. Виланд, с. 188-201. Часть рукописи "Разговоров с глазу на глаз" автор подарил К. Моргенштерну, профессору Дерптского университета. Таким образом, политические работы Виланда попадали в пределы Российской империи при жизни писателя, минуя жестокую цензуру Екатерины II и Павла I.

29. См.: Auswahl denkwürdiger Briefe. Rd. 1, S. 152-154.

30. См.: Literarische Zustände und Zeitgenossen, Bd. I, S. 140.

31. Виланд относил Лукиана, Рабле и Стерна к своему "настольному чтению". См. там же, т. I, с. 166.

32. Слова Ф. Энгельса (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 469).

33. Goethies Wcrke in 60 Bänden, Bd. 36, S. 327.

34. Тронская M. Д. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 126. См. также: Steinberger J. Lucians Einfluss auf Wieland. Göttingen, 1902.

35. Стерн Л. Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена. Перевод и примечания А. А. Франковского. М. - Л., 1949, с. 223.

36. О композиции "Истории абдеритов" см.: Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 137.

37. О связях эпизодов "Истории абдеритов" с фактами биографии Виланда см.: Тройская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 123 и след.; Seuffert В. Wielands Abderiten. Berlin, 1878.

38. Цит. по кн.: Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 133.

39. Там же, с. 132. Ср. вариант этой же мысли в "Ключе к истории абдеритов".

40. См.: Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 132.

41. См. там же, с. 12. Виланд считал свой роман "обобщающий картиной глупостей и чудачеств всего рода человеческого, а в особенности нашей нации и нашего времени" (см. там же, с. 124). Ближайшими предшественниками Виланда в этом роде антифеодальной сатиры являлись X. Л. Дисков (1701-1760) и Г. В. Рабенер (1714-1771), однако создатель "Истории абдеритов" намного превосходил их своим мастерством.

42. Там же, с. 133.

43. Answahl denkwürdiger Briefe, Bd. 1, S. 317.

44. См: Пуришев Б. И. Виланд, с. 192.

45. Слова К. Маркса из "Немецкой идеологии" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 126).

46. О теме Абдеры в литературе см.: Hermann К. F. Gesammelte Abhandlungen and Beiträge zur klassischen Literatur und Altertumswissenschaft. Gфttingen, 1849, S. 90 112.

47. Об этом жанре см. статью Ф. Энгельса "Немецкие народные книги" (Маркс К. и Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956, с. 344-352).

48. В письме к Ф. Ю. Риделю от 26 октября 1768 г. Виланд записал имя Мошероша рядом с именем Рабле и своим собственным (Auswahl denkwürdiger Briefe, Bd. 1, S. 219).

49. См.: Сиповский В. В. К литературной истории "Истории села Горюхина". В кн.: Пушкин и его современники, вып. 4. СПб., 1906, с. 47-58.

50. Виланд принимал участие в издании сатирических "Писем о монашестве" (Цюрих, 1787), в которых монахи изображались в виде "толстых лягушек" (см.: Тронская U. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 143). Монахи высмеяны в "Золотом зеркале" (ч. I, гл. 6).

51. Auswahl denkwürdiger Briefe, Bd. 1, S. 137-138.

52. См. об этом: Неизданные письма иностранных писателей XVIII-XIX веков из ленинградских рукописных собраний. Под ред. акад. М. П. Алексеева. М. Л., Изд-во АН СССР, 1960, с. 157-160.

53. Анализ этого эпизода см.: Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 135.

54. См.: Dinkel H. Herder und Wieland. Munchen, 1959.

55. В одном из писем к писательнице Софии Ларош Виланд издевался над "филантропическим бесом воспитания", намекая на основанное Иоганном Бернгардом Базедовом в 1774 т. училище "Филантропин". См.: Auswahl denkwurdiger Briefe, Bd. 1, S. 160.

56. См.: Тронская М. Л. Немецкая сатира эпохи Просвещения, с. 145. Исследователь творчества Виланда Ф. Зенгле отмечал, что в 1949 г. власти препятствовали распространению романа в Западной Германии. См.: Sengle Fr. Wieland, S. 333.

57. Перевод см.: Звезда, № 4, с. 107-125.

58. Goethes Werke in 60 Bänden, Bd. 36. S. 322.

59. Напротив, издания Виланда вызывали неприязнь официальных инстанций. Мотивируя в 1798 г. запрещение журнала "Новый немецкий Меркурий", цензор писал, что издатель "защищает крамольников французских с едкими выражениями противу правления монархического" (ЦГИАЛ, оп. 1, д. № 193, л. 162 об.).

60. См. в моей работе: Виланд в русской литературе, с. 358-359.

61. Цит. по кн.: Bock W. Die ästhetischen Anschaungen Wielands. Berlin, 1921.