Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

О. Н. Трубачев

ЯЗЫКОЗНАНИЕ И ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН. ДРЕВНИЕ СЛАВЯНЕ ПО ДАННЫМ ЭТИМОЛОГИИ И ОНОМАСТИКИ (окончание)

(Вопросы языкознания. - М., 1982. - № 5. - С. 3-17)

Славянский и «древнеевропейская» гидронимия

Далеко еще недостаточно изучен вопрос об отношении славян к «древнеевропейской» гидронимии. Автор этой концепции Краэ несколько априористически, на основании неполноты сведений выразил в своих работах тенденцию как бы вытолкнуть славян из «древнеевропейского» гидронимического ареала [95]. В последнее время это положение коренным образом пересматривается в науке и выдвигаются данные, свидетельствующие об участии славянского в древнеевропейской гидронимии [96, 97], о вхождении также топонимии Правобережной Украины в центральноевропейский топонимический ареал к северу от Альп [98]. В свое время мы уже указывали на это, приводя конкретные соответствия: др.-европ. Oumena - укр. Умань [75, с. 113-114]; Talamone (Италия), Tolmin (Словения) - Телемень / Товмень (Украина) [75, с. 232]; др.-европ. *Arman-tia, Armeno (Триент), литов. Armenà - Ромен (Украина) [75, с. 209]. Название Солучка на верхнем Днестре реконструирует как др.-европ. *Salantia с соответствием в Швейцарии Удольф вслед за Трубачевым [6, с. 635]. Некоторые факты в этом духе можно найти в работах В. П. Шмида, однако к его преувеличенной балтоцентристской ориентации всей древней индоевропейской гидронимии Европы следует сделать некоторые критические замечания, отметив в первую очередь наличие в наиболее фондовом минимуме «древнеевропейской» гидронимии (еще у Краэ) ряда случаев, которые в ответ на дилемму - балтийский или славянский - соотносятся только со славянскими апеллативами, причем в балтийском точные лексические соответствия отсутствуют, например, др.-европ. *alisā, *amā - слав. «Wasserwörter» *olьxa (*alĭsā), *(j)ama (*amā). К отмечаемому В. П. Шмидом на балтийской территории важному гидрониму Venta, который он в общем верно относит к русск. («Fluss im Gebiet von Minsk») Вяча < *Ventiā [93, с 16], необходимо добавить, что предыдущие исследователи убедительно указывали на небалтийское, славянское происхождение данного гидронима [4, с. 309 и примеч. 10]. Лакуна между древнеевропейской гидронимии и славянским постепенно заполняется, и вместе с тем обогащается само понятие древнеевропейской (= древнеиндоевропейской) гидронимии Европы. Одновременно крепнет сознание древних связей славян с Центральной Европой, с локализацией и судьбами всего древнеиндоевропейского языкового конгломерата.

Праиндоевропейский ареал

Несмотря на неутихающие споры вокруг «древнеевропейской» гидронимии (этому понятию летом 1982 г. исполнилось 20 лет), нам ясно принципиальное значение этого достижения и связанные с ним далекоидущие перспективы, их важность в решении вопроса всего индоевропейского лингвоэтногенеза. Поскольку последний, в свою очередь, теснейшим образом связан со славянским лингвоэтногенезом и пространственной локализацией праславянского (отныне не скованной схемами балто-славянского языкового единства или постулируемых отношений западнобалтийского «отца» - праславянского «сына»), здесь уместно высказаться кратко и по этому вопросу вопросов, ограничившись лишь самым главным. Дело в том, что для древней локализации славян вовсе не безразлично, как казалось бы, откуда задолго до того пришли индоевропейцы и приходили ли они вообще в Европу издалека. Небезразличны, например, теории вторичной «курганизации» (= индоевропеизации) якобы первоначально неиндоевропейской Европы с Востока в V тыс. до н. э. [99]; по этому поводу мы не станем повторять, что культура и этнос не идентичны, а напомним лишь, что распространение культурных волн (которые всегда были больше сродни моде [100], чем обычно думают) не предполагает всякий раз перемещения самих носителей культуры, самой среды. Обязательно ли с перемещением, скажем, боевых топоров перемещались и сами этносы-носители культуры? Может быть, здесь типологически уместно вспомнить опыт теории волн в сравнительном языкознании и подобно распространению языковых явлений и слов при сохранении устойчивых языковых границ представлять себе распространение артефактов благодаря моде, культурному обмену при сохранении границ этносов? Небезразличны для нас, далее, и новые или реновированные теории малоазиатско-передневосточной прародины индоевропейцев [101-104]. Индоевропейский и даже архаический характер отдельных хеттских гидронимов древней Анатолии мало что меняет, и он не может отменить дохеттской (западнокавказской?) принадлежности субстратного языка хаттов. Допускаемая и по этой теории вторичная северопонтийская, европейская прародина индоевропейцев Европы, пришедших сюда очень давно будто бы в результате миграции путем West by East в обход Каспийского моря или через Кавказ, тоже не удовлетворит нас, потому что при этом не объясняется главное: образование древнеевропейской гидронимии. Существенно, что ничего отдаленно напоминающего этот компактный ономастический ландшафт нет ни в Малой, ни в Большой Азии, хотя там ее зафиксировали бы древнейшие письменные традиции передневосточных цивилизации [18]. Компактный древнеиндоевропейский ономастический ареал мы находим только в Европе, и диагностическое значение этого факта трудно переоценить в вопросе древней локализации индоевропейцев. Его не могут ослабить попытки отыскать доиндоевропейские элементы в индоевропейском слое [106-108], сами по себе не очень убедительные (почему, например, нужно считать *kar- «камень» доиндоевропейским?), хотя, как мы теперь знаем (выше), инородные включения в праязыковом ареале - нормальное явление. Его не могут дискредитировать, с другой стороны, наивные попытки найти «das letzte Indogermanisch» в «северо-западном блоке» на нижнем Рейне (ареал гидронимов на -apa, некельтских и негерманских), который (Indogermanisch) якобы не выдержал трудных условий жизни в зоне германско-римских военных действий к началу н. э. [109].

Дунайский регион

Предполагая, таким образом, тесную взаимосвязь и значительное совпадение ареалов древнеевропейской гидронимии и собственно праиндоевропейского ареала заселения, мы считали бы целесообразным прислушаться к мнениям тех ученых разных специальностей, которые давно Обратили внимание на дунайский регион, ср. констатируемую антропологами иррадиацию дунайского круга еще в неолите [110], вскрываемые археологами балканско-дунайские влияния и распространение отсюда в Северное Причерноморье злаков, скота, металла в V-IV тыс. до н. э. [111]. Существенно, что на Среднем Дунае и на Украине отмечается раннее одомашнивание лошади (V-IV тыс. до н. э.) [112]. Конечно, здесь ведутся споры, причем по самому главному вопросу - считать древний придунайский (дунайско-балканский) очаг цивилизации этнически индоевропейским или доиндоевропейским. Однако мнения об индоевропейской принадлежности, скажем, ареала линейно-ленточной керамики V-IV тыс. до н. э. (в том числе - трипольской культуры) не единичны. Наиболее радикальное выражение этих взглядов - теория дунайской прародины индоевропейцев [113, с. 19]. Разумеется, сознаваемая ныне с особенной остротой сложность проблемы реконструкции древних лингвоэтнических отношений, а также сложность самих этих отношений (а не простота и исходное единство, о чем - выше) побуждают не идти дальше (признания несколько расплывчатого древнего ареала обитания, т. е., скажем, допущение древнего индоевропейского дунайско-балканского ареала отнюдь не исключает отнесения сюда же части территории Украины и, возможно, других соседних областей, как не исключает оно и присутствия неиндоевропейских элементов хотя бы в части этого ареала. Но дилемма - праиндоевропейская Европа или Азия - лингвистически решается все-таки в пользу Европы. Центральноевропейская локализация отвечает и структурно-типологической характеристике индоевропейского - между уральскими и севернокавказскими языками [114] [19]. Весьма существенные ограничительные критерии получаем мы и с другой стороны. До тех пор, пока датировка индоевропейской дифференциации и расселения не шли вглубь дальше II-III тыс. до н. э., археологи и индоевропеисты особенно немецкой школы (или школ) всерьез считались с возможностью северноевропейской (прибалтийской) прародины, полагая, что конец оледенения на Севере очень далек и его можно не принимать в расчет [115]. Но сейчас индоевропейские датировки углубляются и удревняются, они практически современны концу очищения Северной Европы ото льда - около 4000 г. до н. э., а это делает просто невозможной северную локализацию прародины. Север стал заселяться только после этой даты и только с юга [116], что лишь увеличивает шансы Центральной Европы.

Праславяне на Дунае

С концепцией центральноевропейского ареала древних индоевропейцев связана и теория дунайской прародины славян, как она традиционно называлась и по распространенному мнению отвергалась наукой нового времени. Между тем заложенное в ней рациональное ядро дает право возвратиться сейчас к рассмотрению ее фактической возможности и к исторической увязке с другими разновременными ареалами обитания славян. Дунайская теория, впрочем, никогда не утрачивала полностью своей привлекательности, и голоса в пользу ее реабилитации раздавались и прежде и недавно в нашей литературе, но это были, например, выступления этнографов, слабо или просто недоброкачественно обоснованные лингвистически [117, 118]. Предмет объективно труден, и не приходится думать о едином решении, всех сложных вопросов, но материал для конкретных суждений и для пересмотра все-таки накопился, и не в интересах науки надолго откладывать его обсуждение.

Славяне восточные, западные, южные

О восточных славянах справедливо сказано (Б. А. Рыбаков), что для них история начиналась на юге. В самом начале мы уже говорили о народной памяти о Дунае, все еще живущей среди восточных славян. Конечно, вопрос о древнем среднеднепровском ареале славян продолжает стоять и сохраняет свое значение, особенно как исходный ареал для дальнейшего развития собственно восточного славянства. Единственное, на чем, видимо, не следует настаивать, - это (в свете изложенного ранее) на его четкой отграниченности и универсальности для всех времен и для всех славян. Не исключено, что для каких-то предшествующих периодов (см. отчасти выше) среднеднепровский ареал славян был лишь частью (периферией) более крупного, иначе локализованного пространства [20].
Польские (и шире - лехитские) территории были освоены славянами лишь вторично, и обратного не удалось доказать польской этногенетической и лингвистической школе, несмотря на наличие здесь ярких достижений и эффектных разработок, включая введение сравнительного частотного анализа текстов. Есть серьезные доводы, которые сводят на нет результаты польского автохтонизма. Меньше всего могут рассчитывать на успех крайние точки зрения, например, стремление обязательно доказать славянское происхождение названий рек Wisła, Odra, Noteć и др. [7, с. 323]. Впрочем, и среди польских сторонников прародины славян по Одеру и Висле признается спорность происхождения и вторичная славизация ряда гидронимов этого района, указывается на неоспоримость единственно того факта, что гидронимия по Одеру и Висле носит индоевропейский характер, а это равносильно допущению возможности пребывания здесь также других племен [120]. Конечно, мы далеки от мысли прибегать в этом дискуссионном вопросе о висло-одерской прародине славян к старой (и не оправдавшей себя) аргументации, доказывавшей автохтонность этноса через отсутствие инородных названий в ареале обитания; мы знаем, что и присутствие таковых не исключает само по себе возможной исконности пребывания данного этноса. Просто ставка Лер-Сплавинского и его школы на исконнославянскую принадлежность макрогидронимов Польши оказалась вдвойне ненадежной: 1) гидронимы эти допускают более широкую индоевропейскую (скорее всего - не славянскую) мотивацию, 2) макрогидронимы, как указывается в последнее время, этногенетически не показательны. Таким образом, возможность исконнославянского пребывания и тем более - конституирования славянского этноса на польских землях - не самая вероятная из возможностей. В этой связи приобретают значимость различные сигналы о вторичности появления славян на польских и шире - большей части западнославянских земель, ср., например, выдвинутый нами ранее тезис о вторичной окцидентализации серболужицких языков, прослеживаемой на составе лексики, отличном от других западнославянских [79, с. 391-392]. (Серболужицкие территории заселялись славянами в значительной степени с юга [121], а не с востока, как ожидалось бы по висло-одерской теории. Видимо, и польские земли заселялись славянами с юга, как об этом рассказывает Повесть временных лет в эпизоде о волохах, древним характером которого мы займемся ниже. Отношение этнонима вислянских (польских) полян и схожего, но темного, дославянского племенного названия буланы, Βούλανες (Птолемей) (ср. [122, с. 45]) говорит о славизации, а не об автохтонности. Тем более сомнительны попытки трактовать северо-западное славянство как родину сначала восточных, а потом - южных славян [123-124]. Отутствие пражской керамики, земляночных жилищ и урновых погребений - сожжений между Одером и Вислой [125] довершает сомнительность изначально славянского характера именно этих территорий.

Славянская ономастика Подунавья; сравнительный возраст этнонимии и антропонимии

Южные славяне - пришельцы на Балканах, но пришли они, по-видимому, из относительно ближайших мест, откуда они могли проникать путем ранней инфильтрации и на Восток и на Север. Еще Копитар думал о праславянах на Дунае и о Паннонии как центре их миграции [126]. Считается, что Нидерле положил конец этой старой теории, хотя, строго говоря, ни археология, ни историческое языкознание (ономастика) не могли тогда (да вряд ли смогли бы и позже) предоставить в распоряжение Нидерле систематическую и полную отрицательную аргументацию. Впрочем, и Нидерле готов был допустить существование островов славян среди иллирийцев и фракийцев с первых веков нашей эры и признавал славянское происхождение названий Vulka, Vrbas, Tsierna, Pathissus [127], как и опровергаемый им Шафарик [122, с. 118 и сл.]. Версия о приходе славян «откуда-то» родилась в свое время из неправильно истолкованного молчания греческих и римских авторов о славянах как таковых. Шафарик справедливо оспорил ложный вывод о том, что славян в ту эпоху не было вообще [128]. Мы сейчас в состоянии достаточно конкретно оценить эту ситуацию, считая, что этноним (аутэтноним) славяне (который, кстати, уже у Шафарика правильно связан со слово при помощи аналогии др.-русск. кличане [129]) - категория историческая, он существовал не всегда, был естественный период в жизни праславян, когда такой макроэтноним еще не требовался, без него прекрасно обходились. Этнонимия моложе антропонимии и вообще представляет собой относительно самый молодой раздел ономастики, потому что предполагает развитое коллективное самосознание. Здесь у напомнить, что у славян и антропонимия оказывается более новой, молодой по составу и образованию на индоевропейском фоне [130], что вполне уживается с архаической характеристикой языка славян. Эту историческую особенность антропонимии, пожалуй, упускают из виду даже сами ономасты, делая прямые заключения на основе, скажем, отсутствия славянских личных имен в античной северопонтийской эпиграфике об отсутствии в этих местах самих славян. Точнее было бы теперь сказать так: славянская антропонимия в нашем понимании тогда еще не сложилась, а сами славяне бывали и в этих местах, о чем, кажется, говорят славяно-иранские связи скифского времени, а также возможные славяно-индоарийские связи приблизительно той же эпохи. Молодость славянской антропонимии удобна для нас своей датирующей потенцией: наличие в ней иранских влияний говорит о том, что эти влияния (славяно-иранские контакты) не следует слишком рано датировать. Относительно неустоявшийся характер как этнонимии, так и антропонимии дунайских славян уже в довольно позднее время явствует из примера личного имени моравского князя Pribina, которое мы реконструируем и этимологизируем как кличку *prijĕbina, поскольку о Прибине доподлинно известно, что он - filius ex alia coninge [131], ср. сюда же словен. prijebiš «внебрачный» (Pletersnik).
Таким образом, в жизни славян (на Дунае и в прилегающих землях) был период, когда этноним *slovĕne отсутствовал, и это зафиксировали античные писатели. Когда писатели византийского времени упоминают о славянах-склавенах, они связывают это имя опять-таки с населением околодунайских районов; особенно четко это представлено у Иордана, где говорится, что севернее склавен живут венеты, а к востоку, за Данастром, - анты. Периферийные венеты, венеды и анты - тоже славяне, но они названы заимствованными именами, как часто бывает в пограничных районах, а срединные склавены-славяяе носят свой исконный аутэтноним.
Венгры, осваивая свою страну, застали там густое славянское население и славянскую топонимию. Разнообразие типов последней показывает ряд примеров из книги Я. Станислава (в венгерской, румынской графике и реконструкции автора): Tîrnava, Sztruga, *Въrzъ, *Rĕčina, *Bystrica, *Sopot, *Toplica, *Kaliga, *Bĕlgrad, *Prĕvlak, *Konotopa, *Dъbricinъ, *Požega, *Črъnъgradъ [132]. Эти и подобные им названия распространены в Паннонии и Потисье, т. е. по обе стороны Дуная. Особенно обращает на себя внимание водная номенклатура, топонимия Потисья, ее преемственность с давнего времени. Основной гидроним района - название реки Тиса, левого притока Дуная, затем группа территориально и структурно близких гидронимов - Марош, левый приток Тисы, Самош, также приток Тисы, Темеш, река в Банате. Название Тиса (венг. Tisza, рум. Tisa, нем. Theiss) - очевидно, продолжает форму *Tīsā, индоевропейского происхождения, скорее всего неславянского [133, с. 87 и сл.]. Весьма любопытно, что древняя запись Pathissus, -um у Плиния (I в. н. э.) отражает не столько название реки, сколько название местности на ней, типично славянское сложение с префиксом ра- = ро-, ср., Поморье, Полабье, Подунавье, Посулье [122, с. 118 и сл.] (прочие записи, скорее дефектные, и иные объяснения здесь опускаем). Марош (венг. Maros, рум. Mureş) известен, начиная с геродотовской формы Μάρις и в общем единогласно возводится к и.-е. *mori «море» [133, с. 92; 134, с. 408], а суффикс, также индоевропейского происхождения, имеет, по-видимому, славянскую огласовку (-is-io- > -išь), к тому же объединяющую несколько гидронимов только этого района, а именно упомянутые также Темеш (венг. Temes) с не вполне ясной историей, но, по-видимому, через промежуточное слав. *tьm-išь «темная (река)», связанное с близким иноязычным индоевропейским названием, ср. англ. Thames, древнее, доанглосаксонское Tamesis; наконец, Самош (венг. Szamos, рум. Someş), без соответствий за пределами славянского; в последнем случае Георгиев допускает образование от слав. *somъ «сом, Silurus glanis» [133, с. 93].
Древний возраст этой гидронимической группы очевиден, а также вероятно конкретное участие славянских основ и формантов в ее образовании, как, впрочем, и тесное славянско-индоевропейское взаимодействие, затрудняющее даже различение разноязычных компонентов и их атрибуцию (балканско-индоевропейский? кельтский?). Необходимо отметить, что современный исход на -š (Марош, Самош, Темеш) унаследован венграми от прежде живших здесь славян [135; 132, с. 162], в языке которых он явился преобразованием более древнего -sjo-.
К славянскому топонимическому фонду относится, вероятно, название населенного пункта «на границе Венгрии и Валахии» Tsierna (римская надпись II в. н. э.), Διερνα (Птол.), Tierna (Tab. Peut.), на что обратил внимание уже Шафарик в связи с местонахождением Tsierna на реке Черна [122, с. 118 и сл.], хотя Георгиев видит здесь дакское Tsierna, Tierna < и.-е. *kuer(d)sna «черная» [136].
Совершенно особую проблему в этом ряду представляет венгерское название исторической области в верховьях Тисы - комитата Máramaros, Мармарош, рум. Maramureş, первоначально - название небольшой местной реки. Высказывалось мнение, что здесь представлено удвоение все того же и.-е. *mori «море» [134, с. 404]. Конечно, близость вышеназванного гидронима Maros бросается в глаза, но состав целого требует объяснения, которое может оказаться несколько иным. Невольно вспоминается тут загадочное название «северного океана», которое Плиний, с чужих слов, приписывает кимбрам - Morimarusa: Philemon Morimarusam a Cimbris vocari, hoc est mortuum mare «Филемон (сообщает), что он (северный океан) у кимбров называется Morimarusa, то есть мертвое море» (С. Plm. Sec. Nat. hist. IV, 13). Кимбры - германское племя, но выражение Morimarusa - явно негерманское. Описываемые Плинием здесь же «берега Скифии» и выбрасываемый волнами янтарь свидетельствует о том, что речь идет о Балтийском море, а сведения получены с Янтарного пути, который пролегал через Среднее Подунавье. Отсюда, видимо, и происходит в результате неточно паспортизованной информации и плиниевское Morimarusa, о котором можно довольно уверенно сказать, что это выражение на индоевропейском (негерманском) языке и глоссируется оно у Плиния весьма правдоподобно: «mortuum mare, мертвое море». На основании глоссы членить его следует как mori marusa, выражение из двух слов, первое из них - и.-е. *mori, а второе, видимо, носитель значения «мертвое», без натяжек идентифицируется как прич. прош. на -us- («умершее»). Название моря в этой форме могло быть у кельтов, которые бывали на Среднем Дунае, но в кельтском не было причастий на -ues, -uos, -us, известных в индоиранских, греческом, балтийских, славянских [137]. Нам остается лишь высказать гипотезу, что Máramaros = Morimarusa и что здесь Отражено праслав. *mor'e mьrъše (или раннепраслав. *marimrusja?) «умершее море». Исследователи отмечают существование в Потисье значительного района затопления вплоть до недавнего времени [132, с. 164] [21]. Очень близкую к славянской форму названия моря имел, по-видимому, также фракийский, ср. сложный этноним Μαριανδυνοί Mariandyni, название обитателей приморского района Малой Азии - от *marian «море», но Morimarusa - не фракийское название. Морская семантика и.-е. *mori применена в нем к внутриконтинентальному разливу фигурально, ср. и (фигуральное) употребление здесь причастия «умершее».
Мнение о том, что праславянская территория была значительно ближе к балканско-анатолийским культурам, чем принято обычно думать, высказывал Будимир [138]. Вообще проблема дунайской прародины славян имеет сторонников в югославской исторической и археологической науке [22]. К этому следует добавить отмечавшееся и в нашей литературе большое совпадение ареала пражской (достоверно славянской) керамики и распространения склавен по Иордану в основном на Среднем Дунае [140; 118, с. 77].

Кельты и славяне

С середины I тыс. до н. э. для славян, как и для других племен, живших в Дунайской котловине, возникла кризисная ситуация в связи с экспансией кельтов. На территорию Чехии и Подунавья проникли бои и вольки-тектосаги (вольки - «любители странствий»). Последние, выйдя из Галлии и двигаясь на восток вдоль южных границ тогдашнего германского ареала, приобрели известность под германизированным именем (герм. *Walhōz < галльск. Volcae [82, с. 43]. Экспансии кельтов сопутствовал их культурный подъем в гальштатское и позднее - в латенское время IV-III вв. до н. э. В Чехии, Моравии и Паннонии возник симбиоз местного населения с кельтами. С этого момента начался контакт славян с волохами, как назвала кельтов начальная русская летопись, отразив германскую форму. Верную мысль Шафарика о том, что волохи - это кельты [122, с. 80, 99, 103; см. еще 117, с. 13, 37], не смогло расшатать позднейшее комментаторство. Помимо культурного влияния кельтов в условиях мирного симбиоза, дело не обошлось и без военного нажима, в результате чего значительная часть славян была потеснена на север. Этот важнейший фрагмент славянской и европейской истории запомнила славянская народная традиция и отразила спустя больше тысячи лет в русской летописи. Лаврентьевская летопись. Повесть временных лет (ПСРЛ, 2-е изд. Т. I. Л., 1926), л. 2об - л. 3: Волхомъ бо нашедшемъ на Словѣни на Дунайскиiа, [и] сѣдшемъ в них. и насилѧщемъ имъ. Словѣни же ωви пришедше сѣдоша на Вислѣ, и // прозвашасѧ Лѧхове. Ипатьевская летопись (ПСРЛ, 3-е изд. Т. II. Вып. 1, Пг., 1923), л. 4: Волохомъ бо нашедшим на Словены. на Дунаискые. и сѣдшимъ в нихъ. и насилѧющимъ имъ. Словѣни же ωви пришедше и сѣдоша. на Вислѣ, и прозвашасѧ Лѧховѣ. - Ушли не все славяне, и летопись, далее, рассказывает, что угри (венгры), придя сюда долгое время спустя, - (Лавр, лет., л. 8об): ...почаша воевати на жиоущаiа ту. Волхi и Словѣни сѣдѧху бо ту преже Словѣни. и Волъхве. приiаша землю Словеньску посемь же Оугри прогнаша Волъхи. и наслѣдиша землю [ту]; Ипат. лет., л. 10: ... и почаша воевати на живущаiа ту сѣдѧху бо ту преже Словене. и Волохове. переiаша землю Волыньскую (вар. словенскоую).
Ко времени венгерского пришествия содержание этнонима волохи, конечно, могло измениться, но сводить его только к обозначению романизированного населения [141-142] было бы не совсем верно, как о том свидетельствуют возможные кельтские остатки в языке самих венгров. Так, в венгерском сохранилось старое обозначение славян, живущих в Венгрии, словом, tót / *tout, первоначально «(простой) народ», ср. др.-ирл. tūath «народ, племя, страна», кимр. (уэльсск.) tūd «страна» (*teutā); слово прослеживается и в иллирийской ономастике, но венграми вполне могло быть перенято у кельтов-волохов, обозначавших им местных славян. Другой возможный реликт - венг. mén «жеребец», стар. Menu-, считаемое неясным [143]; ср. mannus, галльское название низкорослой лошади (в латинском), также с возможными иллирийскими связями.
Славяне, отступившие к северу, на Вислу, увлекли за собой кельтов. В Южной Польше констатируются сильные кельтские влияния, в частности, в металлургии, следы сосуществования кельтов со славянами [144], топонимия кельтского происхождения, например, название гор Pieniny, которое происходит, конечно, не от славянского названия пены, а занесено кельтами и этимологически тождественно названию гор Pennine в Англии от кельт. pennos «голова». Археологи связывают прямо с кельтами наблюдаемый в погребениях пшеворской культуры обычай сгибания загробных даров и прежде всего - оружия, мечей [145, 146]. Невольно при этом вспоминается лексическая группа слав. *gybnoti, *gybĕlь «гибнуть», «гибель» из первоначального «сгибать», «сгибание». Не ограничиваясь этим районом, кельты и кельтские влияния шли также на восток, на территорию Правобережной Украины и Северного Причерноморья. Галатов, т. е. галлов, упоминает буквально у стен Ольвии эпиграфический декрет Протогена III в. до н. э. [147]. Спицын обнаружил много предметов гальштатской культуры на Немировском городище скифского типа в Подолье, уместно вспомнив при этом, что Эфор называл кельтов соседями скифов [148]. Не удивительно поэтому наличие на Украине древних следов кельтов в географических названиях, как, например, Καρραδουνον (буквально «каменный город», кельт.), отождествляемое с Каменец-Подольском [149]. В этой связи название Галич, Галичина, Галиция вероятно сближать с именем галатов [23]. Присутствие определенного латенского компонента также в среднеднепровской зарубинецкой культуре [152] вызывает у исследователей предположение о ранней инфильтрации кельтов вместе со славянами и в пределы Правобережной Украины.
Кельтско-славянские языковые и этнические отношения - традиционно весьма дискуссионная проблема. Для их обсуждения явно недоставало реальной исторической базы, чем была вызвана неудача обширных построений Шахматова [153], отождествившего кельтов с венедами древних авторов и поместившего кельтско-славянские контакты у Балтийского моря. Висло-одерская теория Лер-Сплавинского тоже, скорее, противоречила его же допущению кельтско-славянских контактов, которые могли стать тесными только на более южных территориях. В результате можно сказать, что мы все еще плохо представляем себе эти отношения. Выше уже говорилось кратко, что «кентумными» элементами своего словаря славянский обязан в значительной степени кельтам, что было продемонстрировано на вероятном примере кельт. carvos «олень» - праслав. *korva «корова». Еще одним возможным случаем этого рода является праслав. *konь «конь, лошадь», до сих пор не имеющее удовлетворительной этимологии (каковой едва ли можно считать попытку объединить В одной парадигме *kom(o)nь, *kobnь, *kobyla). Кажется более перспективным привлечь кельт, (галльск.) *kankos / *konkos «лошадь», сохранившееся в остаточных формах и в антропонимах и родственное др.-исл. Há- «лошадь», hestr, др.-в.-нем. hengist, нем. Hengst «жеребец» [24], сюда же литов. šankùs «проворный, быстрый», все вместе - из и.-е. *k'a(n)k- «скакать», с носовым инфиксом. Кельт. *kanko-/*konko- «скакун» было интерпретировано при заимствовании как славянский деминутив на -k- суффиксальное, почему первичными можно считать славянские формы *konikъ, *konьkъ, откуда лишь вторично, на славянской языковой почве - слав. *konь. Кельтский мир не однажды обогащал своих соседей лошадиной терминологией, ср. уже упоминавшееся галльско-латинское название пони - mannus из кельт. *mandos и, конечно, нем. Pferd из греческо-кельтского гибрида paraverēdus.

Проблема невров

Без обращения к кельтскому, видимо, не решить важнейшую проблему древней истории и этногенеза славян - проблему невров. Кто были невры? - В ответах на этот вопрос царит удивительное разнообразие.
В древней этногеографии Северного Причерноморья, дошедшей до нас благодаря Геродоту, невры располагались на запад от скифов, на рубеже с агафирсами, т. е. балканским миром. Это определяло этническую идентификацию невров последующими учеными. Шафарик видел в них «виндов», т. е. славян [122, с. 125], как и в наше время - Лер-Сплавинский, Мошинский, ряд советских археологов [5, с. 13; 4, с. 98 и сл.; 155, с. 175; 156]. Кипарский и вначале Чекановский, сопоставив названия Νευροί и ziemia Nurska на границе Польши и Украины, сочли невров неразделившимися балтославянами эпохи до перехода дифтонга eu в балт. jau и слав. (j)u, причем Кипарский даже проэтимологизировал название этих балто-славян как «понурый, печальный», ср. литов. niaurus [157] [25]. В последнее время все больше видят в неврах балтов, даже - восточных балтов [159]. А между тем после изложенного выше о кельтах и их передвижениях всего естественнее допустить кельтскую принадлежность геродотовских невров, указав на связь их названия с названием племени Nervii в Галлии [160; 118, с. 30], тем более, что ни у балтов, ни у славян мы не знаем этнонима, близкого имени невров. Различие форм Νευροί и Nervii - скорее диахронического и диалектного характера. К тому же в литературе уже указывалось, что у Аммиана Марцеллина упоминаются нервии у истоков Борисфена (Припяти?), а у Плиния в тех же местах - невры [155, с. 172, примеч. 38].
Кроме того, из античной поэзии известно весьма любопытное и показательное описание невра: te modo viderunt iteratos Bactra per ortus, / te modo munito Neuricus hostis equo. Sex. Propertii. Elegiarum IV, 3, 7-8 (recensuit M. Schuster. Lipsiae, MCMLIV, p. 142); в русск. переводе: Видели Бактры твое многократное в них появленье. Видел и невр-супостат, в броню одевший коня... - Согласимся, что невр, восседающий на бронированном коне (munitus equus), о котором пишет «нежная Аретуза» в письме своему Ликоту на восточный фронт, - мало похож на раннего славянина, по данным, которыми располагает наука. Зато известно, что кельты латенского времени были искусными металлургами, железоделателями и кузнецами. И германцы, и затем - славяне переняли кельтское название нагрудного панциря [161, 162].
Как уже было сказано выше, из Галлии в Подунавье проникают бои и вольки-тектосаги. Дальше - на Висле и в Галиции, на Волыни - вольки прямо уже не прослеживаются, выступают невры, племя под другим названием. Однако вот что рассказывает о неврах Геродот: «Скифы и эллины, живущие в Скифии, говорят, что раз в год каждый из невров превращается в волка на несколько дней и снова обратно становится тем, чем был» (Herodoti historiae IV, 105.Rocognovit С. Hude. Oxonii, 1976). Можно, конечно, как это нередко и делается, находить здесь корни славянских поверий о волколаках, вурдалаках. Но вполне вероятно, что дело здесь не столько в суевериях вокруг ликантропии, сколько в ритуально поддерживаемой и обновляемой памяти этноса о своих родственных связях. Периодическое «превращение» невров в волков обращает наше внимание на тот факт, что кельтский этноним Volcae этимологически значил «волки» (иные объяснения, например, к ирл. folg «проворный, живой» [163], неубедительны), и это несмотря на то, что и.-е. *ulku-os «волк» почти повсеместно и очень рано вытеснено в кельтских языках, очевидно, по мотивам табуизации, за вычетом слабых реликтов в антропонимии и т. д., а также несмотря на то, что собственно кельтское (древнеирландское) продолжение индоевропейского слова для волка имело бы форму *flich-/*flech- [154, с. 380]. Табуизация и вообще маркированность этнонимии объясняют присутствие в таких случаях как бы «перекрестных изоглосс» (термин В. И. Абаева), объясняющих построение термина «волк» и этнонима «волки» как бы не совсем по правилам своего языка (вспомним «неправильное» лат. lupus, вместо правильного *volcus, *vulcus). Вольки-тектосаги распространились в Подунавье неподалеку от племен даков (этимологически - тоже «волки»). У даков, как позднее и у румын, видимо, на эту почву легли представления о волках-оборотнях [164]. Не лишено интереса то, что слав. *vьlkъ «волк», полностью отсутствующее в антропонимии большинства славянских языков, выступает в личных именах части южных славян - у сербов, хорватов [26].

Языковые связи и культура (славяне, кельты, иранцы, индоарийцы)

Кельты к северу и к востоку от Карпат совершенно растворились среди славян. В этом конечный смысл эпизода невров, в котором не участвовали балты. Очень многое сгладилось за тысячелетия, прошедшие с тех пор, хотя несколько слов, которые породило кельтское влияние, до сих пор занимают важное место в славянском словаре. Эта лексика и это влияние, как мы отчасти рассмотрели выше, касались почти исключительно материальной культуры, почти не затронув идеологии, и в этом - полное отличие от славяно-иранских контактов, которые, сохраняя также свою проблематичность в ряде вопросов, несомненно затронули в первую очередь идеологию, религиозную и социальную сферу жизни праславян, но не их материальную культуру. Не очень отличаясь по времени от кельтско-славянских отношений (особенно если учесть реальность даже непосредственных кельтско-скифских контактов, как бы перекрывающих славянское пространство, ср. выше свидетельство Эфора и данные археологии), славяно-иранские отношения не только фиксировались на восточной периферии славянства, где постепенно, как полагают, дело дошло до симбиоза славян и иранцев в черняховской культуре первых веков нашей эры [80, с. 100], но и проявлялись в результате глубоких проникновений иранских племен в славянский ареал, что ярким образом, хотя и косвенно продемонстрировало существование ранних праславянских диалектов задолго до того времени, для которого о них считала возможным говорить славистика 50-60-х годов (ср. [165]). Часть древних иранизмов не вышла за пределы (части) предзападнославянских диалектов. В этом смысл феномена, который был в свое время мной описан и приблизительно обозначен как *«polono-iranica» [166], когда, например, лексический (социальный) иранизм *(gъ)panъ «господин» охватил только часть западнославянского (без серболужицких). Иранских влияний ожидали только с востока и на востоке, поэтому понятна реакция Кипарского, который в беседе о моих polono-iranica сказал мне: «Вы поставили все с ног на голову». Однако археологии давно известны набеги скифов в область лужицкой культуры (заходившей и на территорию современной Чехословакии), которые были вызваны, как полагают, походом персидского царя Дария на скифов в 512 г. до н. э. [27].
Славяно-иранские отношения начались, по-видимому, в основном около середины I тыс. до н. э. Они заметно коснулись славянской антропонимии, которая в это время только еще конституировалась, отделяясь от апеллативной лексики; во всяком случае, если в славянском и существовали унаследованные древние индоевропейские двухчленные антропонимические модели, их лексическое наполнение (и грамматическая модификация) испытали в эту эпоху иранское влияние [130, с. 63, 99, 206, 218]. Характер этого влияния отражал воздействие религиозно-социальной сферы, свойственной иранцам, скифам того времени. Но до глубокого воздействия на строй и звуковой состав праславянского языка дело, по-видимому, не дошло. Славянское х, которое нередко рассматривают как продукт славяно-иранских контактов [168], в значительной степени случайно совпало с иранским h, x. Достаточно сказать, что в иранском это результат абсолютного перехода старого s (аспирация), в славянском - позиционно обусловленный процесс, объяснимый только условиями славянского языкового развития, которое привело к возникновению новых согласных, причем отчасти - в условиях сходных (стадия аффрикаты): ks > х; (и.-е. k' >) ts > s. Тенденция к постепенному повышению звучности, впоследствии так ярко выразившаяся в гласном облике славянской речи, задолго до того проявила себя в праславянских консонантных инновациях (здесь - дезаффрикация).
Правобережная Украина по крайней мере в I тыс. до н. э. уже была частью (периферией) праславянского лингвоэтнического пространства. Поскольку сейчас сложность древней этногеографии Скифии вырисовывается все более настойчиво и мы приходим к констатации реального сохранения на части (частях) ее территории, наряду с иранским (скифским), индоарийского (праиндийского) ее компонента или его реликтов, встает уместный вопрос о реальности также славяно-индоарийских контактов приблизительно в скифское время [169, 170]. Эта констатация, опирающаяся на систематизированные аргументы и факты, при всех спорах, которые она породила и еще может породить, способна продвинуть науку вперед в этом вопросе, проливая новый свет на известные факты и выявляя новые. Достаточно назвать славянский теоним *Svarogъ и его выразительно древнеиндийское соответствие (источник) svargá- «небо» [28]. Отмечается, таким образом, индоарийский вклад в праславянскую теонимию, что само по себе характеризует уровень этих контактов, отчасти напоминающих славянско-иранские; далее, отмечается такой индоарийский компонент в составе ранней славянской этнонимии, как название народа *sьrbi, сербы [172], его возможное вхождение (при сколько угодно крутой смене этнического состава самих носителей) в праславянский ареал со стороны Побужья (геродотовская Старая Скифия с ее индоарийскими, «староарийскими» связями). Иную крутую траекторию проделал славянский этноним *xъrvati, хорваты - от иранского (сарматского) Приазовья до Адриатики, от иранского антропонима - до славянского этнонима. Основной корпус остальных славянских этнонимов своими структурными особенностями (-n-, -t- суффиксация) тяготеет к иллирийской и фракийской этнонимии, возвращая нас, таким образом, в Подунавье (173].
В славяно-иранских (и славяно-индоарийских?) отношениях был возможен момент симбиоза. Иначе складывались пограничные контакты балтов, обосновавшихся в Верхнем Поднепровье, и иранцев, - контакты, лингвистически и археологически вполне реальные [64] [29] как финал относительно поздней экспансии балтов в юго-восточном направлении, но в чем-то отличные, скажем, от славяно-иранских (схождения в лексике материальной культуры, высокая сфера не затронута).
На этом можно закончить очерк древних и древнейших языковых и этнических отношений праславян, их лиигвоэтногенеза по данным языкознания, главным образом - этимологии и ономастики, - очерк, вынужденно краткий и схематичный, но с установкой на максимальную конкретность и выяснение отдельных узловых моментов, например, балто-славянских отношений и некоторых других, от которых подчас зависела решение всего комплекса вопросов. О решении всех вопросов говорить, естественно, не приходится, но можно сказать, что проблему собственного индоевропейского прошлого славян мы ставим более уверенно.
Хотя праславянские индоевропейцы видятся нам прежде всего как носители языка, и мы, лингвисты, выявив древнюю языковую ситуацию, можем считать свою задачу выполненной, было бы крайне неутешительно остановиться только на этом, когда так велик соблазн пойти дальше. Конечно, идти в глубь веков целесообразно, на каждом шагу отдавая себе отчет в достижимости реконструкции, возможностях метода (или методов). Эти возможности велики, ответим мы охотникам их преуменьшать, но пока не беспредельны. В общем я согласен с мнением, что «... для палеолита и мезолита... нет оснований допускать образования языковых общностей, следы которых дожили до исторических времен [113, с. 16].
Спорность определенного (значительного) числа этимологии - не повод для скепсиса или иронического неверия, но лишь обычная ситуация для наук объясняющих (не описательных). А для нас это сигнал, что надо упорно искать дальше. Конечно, в случаях диаметрально противоположных выводов прав скорее всего кто-то один, например, и.-е. *guer-n- «жернов» - классический пример исконной лексики ввиду комплектности аблаута и полной мотивированности (Дресслер [176]) или и.-е. *guer-n- менее мотивировано, чем его предполагаемое соответствие в семитском и потому заимствовано оттуда (Гамкрелидзе - Иванов [103, с. 13])? Этимология апеллативной лексики и ономастики может очень многое и уже сделала многое, поэтому мы должны быть внимательнее и бережливей к традиции, чем это имеет место. Например, в современной индоевропеистской литературе мы едва ли встретим указание, что славянский сохранил следы и.-е. *ak'uā «вода» или *ek'uos, -ā «лошадь», а между тем еще Розвадовский довольно убедительно показал наличие слав. *osva «вода», а также вероятность связи *ek'uos и *ak'uā, причем и то и другое - к и.-е. *ōk'u- «быстрый»; эти следы были выявлены в гидронимах Осва, Освица на балтийской периферии от Припяти до Западной Двины, но ничто не мешает принять славянский характер *osva из и.-е. *ak'uā, поскольку древний балтийский рефлекс и.-е. k' был шипящим [177] [30]. Не требует особых доказательств, что название реки Ока [178] сюда не относится.
В случае с некоторыми другими словами традиция, наоборот, упорно держатся неверного пути или ищет неверный выход из тупиковой ситуации как, например, с этимологией слав. *korabjь «(преимущественно MOftCKoe) судно» - из греч. *καράβιον [179], из семитских [180]. Единственно вероятное здесь - предположить развитие ложного полногласия *kor-a-bjь < *korb-io- «корзиночный», ср. лат. corbita «грузовое судно» < corbis «корзина». Относительно названного фонетического и словообразовательного явления могут быть приведены такие примеры, как серб.-хорв. корак «шаг»: крак «нога», польск. kołatać : klocić и др., предполагающие еще праславянский возраст явления - до метатезы плавных. Это - из области отношений праславян к воде, морю. На суше жили праславяне в селениях нередко круглой формы, о чем наряду с археологией [181] свидетельствует этимология *obitьjь из первоначального «круглый» [182].

Начальные города славян (Киев)

Актуален вопрос о городах у славян. Точка зрения, согласно которой лишь с X в. у них стабилизируется оседлый образ жизни, а с ним и топонимы, обозначающие города [183], устарела. Сейчас наличие славянских городов, вернее - укрепленных городищ, предполагается уже в VI в. [184], в науке активно разрабатывается понятие зародышей городов («предгорода»), «протогородских» поселений, ранних городов у славян [185, 186]. Весьма перспективными представляются проблема «начальных городов» у славян, понятие «полицентрического типа» этих городов. Ситуация «полицентрического типа», конечно, возникала при образовании старых крупных центров - например, Киева. Это объясняет - на первый взгляд - странные показания древней ономастики, когда вначале до нас доходят (довольно смутные) сведения как будто о нескольких названиях древнего города, по крайней мере двух (*Kyjevъ - *sovodъ), потом второе рано исчезает и остается единое - Киев. Объяснение может быть одно: первоначально это были обозначения топографически разных мест, *Kyjevъ - городища Кия, а *sovodъ - Σαμβατάς Константина Багрянородного - местности близ слияния Десны с Днепром (ср. там гидроним Сувид). Слившись, они (а, вероятно, еще и другие с ними) образовали единый город, один из ранних городов славян.
 

Примечания

18. Спор о том, повторяется или нет древнеевропейский гидронимический ландшафт в древней Анатолии (contra - А. Шерер и pro - [105], не может считаться оконченным, т. е. решенным в положительном смысле, как это попытался представить Б. Розенкранц в указанной статье. Трудолюбиво собранные им материалы дают повод для несколько иных заключений. Во-первых, бросаются в глаза серьезные отличия: присутствие в древней Анатолии редуплицированных, или итеративных гидронимов (Sigašiga, Ululuua), совершенно чуждых гидронимии древней Европы. Во-вторых, почти половина древнеевропейских гидронимических основ, конкретно - 12-13, из 28, отсутствует в древней Анатолии [см. 105, с. 143, таблица], причем богатство хеттской письменной документации делает случайные пропуски маловероятными. В-третьих - и это главное - находят соответствие в Анатолии те из древнеевропейских форм, которые имели живую опору в хеттской грамматике (парадигма -r-/-n-/-nt-), словообразовании (суф. -iia-, -l-, -s-) и лексике (ḫapa- «река»), и, наоборот, отсутствуют анатолийские соответствия важнейшим др.-европ. гидронимическим основам *adu-/*adru, *akuā, *dreu-/*dru-, *ned-/*nod-, *neid/*nid-, *pol-, *ueis-/*uis-, *albh-, *arg-, *og-, *oudh-, *ner/*nor-. И.-е. основа *danu- выразительно размещается только на нехеттском западе Малой Азии, а также в возможной южной зоне и.-е. проникновений! с Запада в Палестине («морские народы»? пеласты/пеласги/филистимляне?), ср. Jor-dan при др.-европ. Rho-danus, Danubis, Tanais, и в Передней Азии. Бросается в глаза то, что в случае с древнеевропейской гидронимией факт прямой мотивировки ее со стороны конкретного языка отсутствует и о последнем возможны лишь косвенные суждения на базе самой гидронимии Древней Европы, а это, в наших глазах, показатель большей древности древнеевропейской гидронимии, чем явно вторичной индоевропейской гидронимии Анатолии, с чем, кажется, соглашается и Розенкранц [105, с. 144].

19. Аналогично раньше Трубецкой.

20. Ср. указание антропологии на высокий процент средиземноморского типа у восточных славян [119], как, впрочем, и в Польше.

21. Со ссылкой на Э. Моора.

22. О находках в Северной Венгрии и на средней Тисе материальных следов культуры «скифского характера» см. [139, с. 260]; симбиоз Umenfelderkultur и элементов скифской культуры в Паннонии, откуда - народ, «называющий себя паннонцами» (Dio Cass. XLIX, 36), в котором автор видит славян, сопротивляющихся римской оккупации I в. н. э., частично остающихся или уходящих из этого района; отсюда - стремление ушедших вновь вернуться в старую отчизну, см. [139, с. 267].

23. Об обнаружении в Галиции кельтского археологического комплекса, со ссылкой на работу Л. И. Крушельницкой, см. [150]; объяснение др.-русск. Галичь от галица (Фасмер, I, с. 388) все-таки не бесспорная этимология; еще более сомнительна этимология Галиция < балт. *gal- «предел», см. [151].

24. Отнесение к кельт. *konko-, вслед за А. Шерером, laetum equino sanguine Concano у Горация, Carm. Ill, 4, 34 см. [154, с. 428]; к галльск. *kankos «лошадь» тот же автор относит собственные имена Cancius, Cancilis, Cancia, см. [154, с. 429, примеч. 1150].

25. Со ссылкой на [158, с. 124], где Чекановский о своей точке зрения 1927 г. относительно невров как недифференцированных балто-славян; с. 116: невры - предки восточных балтов, ср. также с. 123: невры - балты по языку, по мнению «большинства ученых».

26. Ср. серб.-хорв. Vukobrat, Vukoman, Vukomil, Vukomir, Vukosav, Vukovoj, Bjeloruk, Dobrovuk, Milovuk см. [130, с. 73].

27. О кладе скифских вещей начала V в. до н. э. в Феттерсфельде (Нижняя Лужица), исследованном Фуртвенглером, см. [167]; о скифских находках в области лужицкой культуры, даже в Чехии и Моравии, см. [5, с. 112].

28. М. Энриетти отводит обычно принимаемую версию об иранизме *Svarogъ (ожидалось бы начальное h-, х-) и говорит о возможности прямого заимствования в славянский из индоарийского в Северном Причерноморье, ср. др.-инд. svargá- «небо»; при этом он опирается на теорию О. Н. Трубачева об индоарийском лингвоэтническом компоненте Скифии, давая довольно полный и объективный обзор работ Трубачева на эту тему, см. [171, с. 75]. Сближение *Svarogъ - svargá- в духе заимствования из индоарийского в Северном Причерноморье уже дано у меня в статье для журнала «Ponto-Baltica», 1981, 1,р. 127.

29. Против теории балто-иранских контактов - [175, с. 73 и сл.] (мнение автора о том, что археологи до сих пор не нашли в Посемье следов скифов, устарело, ср. работы В. В. Седова).

30. Розвадовский вскрывает следы др.-инд. *aśvā, иран. *aspā «вода».

Литература

95. Krahe H. Unsere ältesten Flussnamen. Wiesbaden, 1964, S. 33.
96. Udolph J. Alteuropa an der Weichselmündung. - Beitrage zur Namenforschung, 1980, 15, S. 97.
97. Udolph J. Ex oriente lux. Zu einigen germanischen Flußnamen. - Beitrage zur Nämenforschung, 1981, 16, S. 105.
98. Гiдронiмiя Украiни в ii мiжмовних i мiждiалектних зв'язках. Вiдп. ред. Стрижак О. С. Киiв, 1981, с. 32.
99. Gimbutas M. The first wave of Eurasian steppe pastoralists into Copper Age Europe. - The Journal of Indo-European studies, 1977, 5, p. 277 и сл.
100. Мерперт Н. Я. Древнеямная культурно-историческая область и вопросы формирования культур шнуровой керамики,- Б кн.: Восточная Европа в эпоху
камня и бронзы. М., 1976, с. 121-122.
101. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Проблема определения первоначальной территории обитания и путей миграции носителей диалектов общеиндоевропейского языка. - В кн.: Конференция по сравнительно-исторической грамматике индоевропейских языков. Предварительные материалы. М., 1972, с. 19 и сл.
102. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В, Древняя Передняя Азия и индоевропейские миграции. - Народы Азии и Африки, 1980, № 1, с. 64 и сл.
103. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Древняя Передняя Азия и индоевропейская проблема. Временные и ареальные характеристики общеиндоевропейского языка по лингвистическим и культурноисторическим данным.- ВДИ, 1980, № 3, с. 3 и сл.
104. Гамкрелидзе Т. В., Иванов В. В. Миграция племен - носителей индоевропейских диалектов - с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии. - ВДИ, 1981, № 2, с. 11 и сл.
105. Rosenkranz В. Fluß- und Gewässernamen in Anatolien. - Beitrage zur Namenforschung. Neue Folge, 1966, Bd. I, S. 124 и сл., с библиографией.
106. Tovar A. Krahes alteuropäische Hydronymie und die westindogermanischen Sprachen. Heidelberg, 1977.
107. Schmid W. P. - IF, 1977, 82, S. 314 и сл.- Rec: Tovar A. Krahes alteuropäische Hydronymie und die westindogermanischen Sprachen. Heidelberg, 1977.
108. Udolph J. - Kratylos, XXII, S. 123 и сл.- Rec: Tovar A. Krahes alteuropäischeHydronymie und die westindogermanischen Sprachen. Heidelberg, 1977.
109. Kuhn H. Das letzte Indogermanisch (- Akademie der Wissenschaften und der Literatur. Abhandlungen der Geistes-und Sozialvissenschaftlichen Klasse. Jahrg.
1978, Nr. 4). Mainz - Wiesbaden, 1978, S. 22, 26.
110. Kóźka W. Zagadnienie etnogenezy ludów Europy. Wroclaw, 1958, s. 100.
111. Кузьмина Е. E. О балканском или центральноазиатском пути миграции индоевропейских народов. - В кн.: Античная балканистика. Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. Предварительные материалы: Тезисы докладов. М., 1980, с. 35.
112. Bökönyi S. The earliest waves of domestic horses in East Europe. - The journal of Indo-European studies, 1978, 6, p. 17 и сл.
113. Горнунг Б. В. К вопросу об образовании индоевропейской языковой общности (Протоиндоевропейские компоненты или иноязычные субстраты?). М., 1964, с. 19 (с литературой).
114. Scherer A . Das Problem der indogermanischen Urheimat vom Standpimkt der Sprachwissenschaft. - In: Die Urheimat der Indogermanen. Darmstadt, 1968, S. 301.
115. Neckel G. Die Frage nach der Urheimat der Indogermanen. - In: Die Urheimat der Indogermanen. Darmstadt, 1968, S. 160-161.
116. Slovenská archeólogia, ročn. XXIX, č. 1. Bratislava, 1981, s. 28, 33, 34; 105 и сл.; 177 и сл.
117. Толстое С. Л. «Нарцы» и «волхи» на Дунае (Из историко-зтнографических комментариев к Нестору). - Советская этнография, 1948, № 2, с. 8 и сл.
118. Кобынее В. П. В поисках прародины славян. М., 1973.
119. Алексеева Т. И. Этногенез восточных славян но данным антропологии. М., 1973.
120. Rysiewicz Z. О praojezyźnie Slowian. - In: Rysiewicz Z. Studia językoznawcze. Wroclaw, 1956, s. 81.
121. Eichler E. Die slawische Landnahme im Elbe/Saale- und Oder-Raum und ihre Widerspiegelung in den Siedlungs- und Landschaftsnamen.- In: Onomastica Slavogermanica, 1976, X, S. 70.
122. Шафарик П. И. Славянские древности. Т. 1. Кн. II. М., 1837.
123. Eichler E. Beziehungen zwischen Südslawisch und Westslawisch im Lichte der Toponomastik. - Македонски jазик, 1974, XXV, S. 87 и сл.
124. Eichler E. Westslawisch-siidslawische Beziehungen im Lichte der Toponomastik. - Onomastica Jugoslavica, 1976, 6, S. 71 и сл.
125. Herrmann J. Probleme der Herausbildung der archäologischen Kulturen slawischer Stämme des 6.-9. Jh.-In: Rapports du III-е Congrès International d'archéologie slave. Bratislava, 7-14.IX.1975. Bratislava, 1979, S. 53.
126. Куркина Л. В. Некоторые вопросы формирования южных славян в связи с паннонской теорией Е. Копитара. - ВЯ, 1981, № 3, с. 85 и сл.
127. Нидерле Л. Славянские древности. М., 1956, с. 56.
128. Шафарик П. И. Славянские древности. Т. I. Кн. 1. с. 77, 79.
129. Шафарик П. И. Славянские древности. Т. II. Кн. 1. М., 1848, с. 73.
130. Milewski Т. Indoeuropejskie imiona osobowe. Wroclaw - Warszawa - Kraków, 1969, s. 216.
131. Гавлик Л. Моравская народность в эпоху раннего феодализма. - В кн.: Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976, с. 170.
132. Stanislav J. Slovenský juh v stredoveku. I. diel. Turčiansky sv. Martin, 1948, passim.
133. Georgiev V. Theiss, Temes, Maros, Szamos (Herkunft und Bildung). - Beitrage zur Namenforschung, 1961, XII, № 1.
134. Kiss L. Földrajzi nevek etimólogiai szótára. Budapest, 1978, 408 old.
135. Moor F. Die slawischen Ortnamen der Theissebene. - Zeitschrift für Ortsnamenforschung, 1930, VI, № 2, S. 131.
136. Georgiev V. Sur l'ethnogenese des peuples balkaniques: le dace, l'albanais et le roumain. - Studie clasice, 1961, III, p. 24.
137. Brugmann K. Kurze vergleichende Grammatik der indogermanischen Sprachen. Strassburg, 1904, S. 316.
138. Будимир М. Protoslavica. - В кн.: Славянская филология. II. IV Международный съезд славистов. М., 1958, с. 134.
139. Trbuhović V. Južne kulture i narodi prema lužičkoj kulturi, Praslovenima i Slovenima. - In: I Międzynarodowy kongres archeologii slowianskiej. Warszawa, 14-18. IX.1965. Wroclaw - Warszawa - Kraków, 1968.
140. Седов В. В. Ранний период славянского этногенеза. - В кн.: Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976, с. 106-107.
141. Королюк В. Д. Волохи и славяне «Повести временных лет». - Советское славяноведение, 1971, № 4, с. 41 и сл.
142. Королюк В. Д. К вопросу о месте известий о волохах в «Повести временных лет». - Советское славяноведение, 1972, № 1, с. 76 и сл.
143. A magyar nyelv történeti-etymológiai szótár. II. k. Budapest, 1970, 887 old.
144. Филип Я. Кельтская цивилизация и ее наследие. Прага, 1961, с. 115.
145. Kostrzewski J. Celtyckie elementy w kulturze slowiańskiej. - Slownik starożytnosci Slowiańskiej, t, I, s. 228.
146. Третьяков П. Н". Восточнославянские племена. 2-е изд. М., 1953, с. 132-134.
147. Latyschev В. Inscriptiones orae septentrionalis Ponti Euxini. V. I. Petropoli, MDCCCLXXXV, p. 38 (№ 16), 39-40.
148. Спицин А. Скифы и Галыптатт. - В кн.: Сборник археологических статей, поднесенный А. А. Бобринскому. СПб., 1911, с. 160-161, 164, 166.
149. Vasmer M. Schriften zur slavischen Altertumskunde und Namenkunde. Hrsg.von Brauer. H. Bd. II. Berlin, 1971, S. 565-566.
150. Мачинский А . Д. Кельты на землях к востоку от Карпат. - В кн.: Кельты и кельтские языки. М., 1974, с. 35. 36.
151. Иванов В. В., Топоров В. Н. О древних славянских этнонимах. - В кн.: Славянские древности. Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980, с. 43-44.
152. Максимов Е. В. 3арубинецкая культура. - В кн.: Проблемы этногенеза славян. Киев, 1978, с. 55 (с литературой).
153. Schachmatov A. Zu den ältesten slavisch-keltischen Beziehungen. - AfslPh, 1911, ХХХШ, S. 51 и сл.
154. Birkhan H. Germanen und Kelten bis zum Ausgang der Römerzeit. Wien, 1970.
155. Мельниковская О. Н. Племена Южной Белоруссии в раннем железном веке. М., 1967.
156. Рыбаков Б. А. Геродотова Скифия. М., 1979, с. 146, 189.
157. Кипарский В. - В кн.: IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. Т. II. Проблемы славянского языкознания. М., 1962, с. 488.
158. Czekanowski J. Wstęp do historii Slowian. Wyd. 2. Poznań, 1957.
159. Седов В. В. Славяне верхнего Поднепровья и Подвииья. М., 1970, с. 36.
160. Менгес К. Г. Восточные элементы в Слове о полку Игореве. Гл. 1. Очерк ранней истории славян. Л., 1979, с. 30.
161. Kluge F. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 20. Aufl. Bearb. von Mitzka W. Berlin, 1975.
162. ЭССЯ, вып. З, с. 55.
163. Holder A. Alt-celtischer Sprachschatz. Bd. I I I . Graz, 1962, Sp. 436.
164. Свешникова Т. И. Волки-оборотни у румын. - В кн.: Balcanica. Лингвистические исследования. М., 1979, с. 208 и сл.
165. Бернштейн С. Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. М., 1961, с. 68.
166. Трубачев О. Н, Из славяно-иранских лексических отношений. - Этимология. 1965. М., 1967, с. 78 и сл.
167. Minns E. H. Scythians and Greeks. Cambridge, 1913, p. 150, 236, 237.
168. Golоb Z, The initial x- in Common Slavic: a contribution to prehistorical Slavic-Iranian contacts. - In: American contributions to the Seventh International congress
of slavists. Warsaw, Aug. 21-27, 1973. V. 1, p. 129 и сл.
169. Трубачев О. Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. Индоарийцы в Северном Причерноморье. - ВЯ, 1977, № 6, с. 24 и сл.
170. Трубачее О. Н. «Старая Скифия» ('Αρχαίη Σκυθίη) Геродота (IV, 99) и славяне. Лингвистический аспект. - ВЯ, 1979, № 4, с. 41-42.
171. Enriettl M. Slavo Svarogu. - In: Studi in onore di Ettore Lo Gatto (отд. отт.).
172. Трубачее О. Н. Некоторые данные об индоарийском языковом субстрате Северного Кавказа в античное время. - ВДИ, 1978, № 4, с. 41-42.
173. Трубачее О. Н. Ранние славянские этнонимы - свидетели миграции славян. - ВЯ, 1974, № 6, с 59.
174. Абаев В. И. Скифо-европейские изоглоссы. На стыке Востока и Запада. М., 1965, с. 134.
175. Arumaa P. Baltes et Iraniens. - In: Studii Linguisici in onore di V. Pisani. Brescia, s. a.
176. Dressler W. Methodische Vorfragen bei der Bestimmung der «Urheimat». - Die Sprache, 1965, Bd. XI, S. 43-44.
177. Rozwadovski J. Studia nad nazwami wód slowiańskich. Kraków, 1948. s. 176 и сл.
178. Фасмер, III, с. 127.
179. Фасмер, II, с. 321.
.180. Hyrkkänen J. und Salonen E. Über die Herkunft des slawischen *korabjь, griechischen karabos/karabion (в печати).
181. Рыбаков Б. А. Новая концепция предыстории Киевской Руси (тезисы). - История СССР, 1981, № 1, с. 60.
182. Трубачее О. Н. История славянских терминов родства. М., 1959, с. 168.
183. Шмилауэр В. - В кн.: IV Международный съезд славистов. Материалы дискуссии. Т. II. Проблемы славянского языкознания. М., 1962, с. 483.
184. Королюк В. Д. «Вместо городов у них болота и леса...» (К вопросу об уровне славянской культуры в V-VI вв.). - Вопросы истории, 1973, № 12, с 198.
185. Котляр Н. Ф. К вопросу о генезисе восточнославянских городов (на материалах Галичины и Волыни). - В кн.: Славянские древности. Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980, с. 132.
186. Седов В. В. Конгресс но славянской археологии. - Вестник АН СССР, 1981, № 5, с 98, 101.