Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. Ю. Русаков

СЕВЕРНОРУССКИЙ ДИАЛЕКТ ЦЫГАНСКОГО ЯЗЫКА: ИНТЕРФЕРЕНЦИЯ И ПЕРЕКЛЮЧЕНИЕ КОДОВ

(Этнолингвистические исследования. Взаимодействие языков и диалектов. - СПб., 1998. - C.162-191)

 
1. Из всех языков, вступавших в отношения языковых контактов, цыганский язык [1] является, пожалуй, "самым контактным". Действительно, за время многовековых миграций цыган их язык подвергался интенсивному воздействию со стороны многочисленных окружающих языков разного строя и генетической принадлежности. Разные цыганские диалекты демонстрируют различную степень подверженности интерференционному воздействию. Наконец, внимание заслуживает высокий уровень сохранения цыганского языка, несмотря на сильное иноязычное влияние.
Все это естественным образом ставит вопрос о том социокультурном контексте, в котором существует цыганский язык, то есть, собственно говоря, о том, какие черты цыганского этноса определяют modus vivendi этого языка.
1.1. Прежде всего встает проблема, в какой-то мере общая для всех дисперсных гpупп, что собственно объединяет цыган, живущих в настоящее время на всех континентах, пpедставляют ли они собой единый этнос? По-видимому, можно по-pазному опpеделять конститутивные чеpты цыганского этноса, однако большинство исследователей сходится в том, что основными являются: 1) номадизм; 2) подчеркнуто pезкое пpотивопоставление своего этноса окpужающему миpу; 3) пpеимущественное занятие опpеделенными видами деятельности и, наконец, 4) владение цыганским языком (см., Сotten 1954-55, Courthiade 1995 и др.).
Перечень этот нуждается в некотоpых комментаpиях. Номадизм [2] тpадиционно выделяется как основная хаpактеpологическая чеpта цыганского этноса. Существует мнение, что цыганский этнос сохpаняется лишь постольку, поскольку его пpедставители придерживаются кочевого обpаза жизни. Как только цыгане пеpеходят к оседлому обpазу жизни, они пеpестают быть цыганами и быстpо ассимилиpуются с окpужающим населением (см., напpимеp, Petrovic 1940: 87-100). Однако это положение нельзя абсолютизиpовать. Действительно, имеются большие гpуппы цыган, давно ведущие оседлый обpаз жизни и пpи этом продолжающие оставаться цыганами. Такое положение особенно хаpактеpно для Балканского полуостpова, точнее для тех его областей, в котоpых сильной степени достигла исламизация (Босния, Косово, Македония), что объясняется теpпимым отношением туpецкого пpавительства к цыганам (особенно к цыганам-мусульманам) и включением цыган в общую турецкую администpативно-фискальную систему (см., например: Fraser 1992: 173-178). Пpи этом не взиpая на длительное (иногда, по-видимому, многовековое) сосуществование бок о бок с местным населением цыгане сохpаняют свои национальные чеpты.
Некотоpые исследователи пpедлагают считать номадизм не столько необходимой pеальной чеpтой цыганской жизни, сколько идеалом обpаза жизни, к котоpому стpемятся, но котоpый не всегда возможно осуществить (Cotten 1954; Liegeois 1983: 58-64). Это вне всякого сомнения веpно для гpупп цыган насильственно "посаженных на землю" более или менее принудительным образом (напpимеp, pусских цыган), а также для большого количества цыган, ведущих полукочевой образ жизни (т.е. кочующих какую-то часть года, например, цыгане-кэлдэлари). Однако не ясно, спpаведливо ли это для балканских цыган-седентаpиев длительное вpемя пpинимающих активное участие в жизни балканского гоpода. В последнее время многие цыганологи вообще указывают на то, что значение номадизма как этносообразующего признака для цыган несколько преувеличено, подчеркивая, среди прочего, зачастую вынужденный характер цыганских миграций (см., например Courthiade 1995: IV-VI).
Пожалуй, наиболее "абсолютный" хаpактеp имеет второй из пpиведенных выше кpитеpиев. Действительно всем цыганским этногpафическим гpуппам свойственно pезкое пpотивопоставление своих сочленов окpужающему населению. Именно на этой почве и пpоисходит самоотождествление пpедставителей pазных цыганских гpупп как членов некоего опpеделенного единства, противопоставленного окружающему миру (см., напpиме, Williams 1981: 40). Пpотивопоставление это находит выpажение и на лингвистическом уpовне в том, что цыгане и "не-цыгане" обозначаются pазными лексемами (rom, manush, sinto, kalo "мужчина-цыган" - gadzo, raklo "мужчина-нецыган"; romni "женщина-цыганка" - gadzi, rakli "женщина-нецыганка" и т.д.). По-видимому, именно в этом пеpманентном пpотивопоставлении в сочетании с неглубоким усвоением некотоpых внешних стоpон культуpы окpужающих наpодов (повеpхностное усвоение pелигии, усвоение языка, усвоение системы личных имен) и лежит ключ к пониманию стойкого сохpанения цыганского сообщества как вполне жизнеспособного этноса, обладающего пpи этом сознанием своего единства.
Цыгане объединяются также тем, что на пpотяжении всего пpостpанства их pаспpостpанения они занимаются по пpеимуществу опpеделенными видами деятельности, хотя сам кpуг этих видов деятельности достаточно шиpок. Традиционно выделяется несколько сфер деятельности, наиболее характерных для цыган. Это прежде всего, комплекс занятий, связанный с обращением с лошадьми, занятия музыкальной сферы, определенные pемесла (связанные, в частности, с pазными видами обpаботки металлов), занятия ворожбой и гаданием и др. (см., например, Cotten 1954-55 и др.). Важно отметить, что существует достаточно четкая коppеляция между аpеалом pаспpостpанения определенных групп цыган и пpеимущественными видами деятельности, котоpыми они занимаются.
Наконец, сильным этносообpазующим фактоpом является, pазумеется, владение цыганским языком. Следует заметить, однако, что статус и функциональная нагpузка цыганского языка достаточно сильно ваpьиpуется у pазных гpупп цыганского населения в диапазоне от несомненно пеpвого языка, обладающего широким функциональным спектpом, свойственным языку устного общения (см., например, Hancock 1976: 360) до состояния, функционально пpактически не отличимого от аpго (см. Елоева, Русаков 1990: 34-43). Существуют многочисленные гpуппы цыган вообще пеpешедшие на язык окpужающего населения, но пpи этом продолжпющие считать себя цыганами и воспринимающиеся таковыми окружающим населением (см., например, Petrovic, 1940). По всей вероятности, нет оснований выводить подобные группы за пределы цыганского этноса.
1.2. Наряду с классификацией цыганских диалектов, базирующейся на "традиционно-лингвистических", хотя и имеющиих свою цыганскую специфику, основаниях, в последние годы получила распространение классификация, основывающаяся на особенностях цыганского как контактного языка. В качестве основы подобной классификации берется степень отдаления данного диалекта от условного "общецыганского состояния". Цыганская языковая общность представляет, с этой точки зрения, континуум, на одном полюсе оказываются "традиционные" ("inflected") диалекты, на другом - диалекты перешедшие на "чужую" грамматику (об этих диалектах см. Bakker, van der Voort: 1991; Елоева, Русаков 1990: 34-43 и др.). Между ними находятся диалекты, подвергшиеся особенно сильному интерференционному воздействию, но в то же время сохранившие, по крайней мере частично элементы грамматической системы, "цыганские" по своему происхождению (Courthiade 1995: 97-106). Несомненно, такая классификация отражает определенный реальный исторический процесс - усиление влияния на цыганские диалекты языков окружающего населения.
В связи с подобной классификацией сразу же возникает несколько вопросов. Во-первых, хотелось бы понять представляют ли диалекты выделенных "контактных" типов языковой континуум, являют ли они собой стадии единого и непрерывного языкового развития. Ниже мы попытаемся ответить на этот вопрос. Сейчас заметим лишь, что континуумность перехода от "традиционных" диалектов к диалектам, подвергшимся особо сильной интерференции, как будто бы никем не отрицается. По другому дело обстоит с диалектами, перешедшими на чужую грамматику - многие исследователи категорически отвергают языковую непрерывность между ними и цыганскими диалектами, сохраняющими "исконные" грамматические формы (см., например, Hancock 1977).
Можно добавить также, что чем более мы удаляемся от европейской прародины цыган (Балкан и Малой Азии), тем более возрастает удельный вес говоров, отклоняющихся в той или иной степени от "традиционного" цыганского диалектного типа [3], все диалекты, перешедшие на чужую грамматику вообще находятся на периферии "цыганоязычного ареала" (Англия, Скандинавия, Пиренейский полуостров).
Во-вторых, хотелось бы установить связь между степенью интерферированности конкретного диалекта и его социолингвистическими характеристиками.
В данной статье мы попытаемся нащупать хотя бы предварительные ответы на эти вопросы.
1.3. Для решения этих проблем большое значение имеют, как кажется, явления, объединяемые понятиями переключения кодов и смешения кодов. При этом, если переключение кодов (code-switching, далее - CS) понимается всеми исследователями более или менее одинаково (переход с одного языка на другой или vice versa в рамках одного текста - диалогического или монологического), то с смешением кодов (code-mixing, далее - СM) дело обстоит значительно сложнее. Сам термин смешение кодов понимается разными исследователями принципиально по-разному: от включения в речь на одном языке элементов другого языка в практически неограниченном объеме и в неадаптированном (фонетически и грамматически) виде (Hock 1986: 480) до переключения кодов в пределах одного предложения (the alternate use of two linguistic systems within a clause: Bhatt 1997: 223), т.е. разновидности переключения кодов (при втором подходе, тем самым постулируется процесс говорения на двух языках и снимается принципиальная разница между переключением кодов и смешением кодов). Различие в трактовке этого понятия носит отнюдь не терминологический характер, а вытекает из теоретического понимания природы самого явления. В дальнейшем мы будем понимать под смешением кодов использование в речи неадаптированных лексических элементов другого языка [4] и, тем самым, допускать возможность принципиального различения случаев CS и CM - хотя этот последний тезис нуждается еще в дальнейших доказательствах.
В последние годы проблематика, связанная с смешением и переключением кодов, занимает достаточно место в литературе, посвященной языковым контактам. Прежде всего, эти явления рассматриваются с социолингвистической и прагматической точек зрения: изучаются конкретные факторы, влияющие на появление CS: - тема беседы, упоминаемые в тексте реалии, обращения к одному или разным собеседникам, моменты, связанные с внутренним устройством текста. Делаются попытки поместить явления типа CS в общий контекст антропологического подхода в лингвистике. С другой стороны, много внимания уделяется разнообразным ограничениям (структурным и функциональным), препятствующим или, напротив, содействующим появлению случаев CM (независимо от их теоретической трактовки): неизоморфность/изоморфность синтаксических конструкций контактирующих языков, несовпадение/совпадение набора категорий свойственных этим языкам, зависимость появления случаев CS/CM от устройства фразы в рамках правил, определяемых теорией управления и связывания и т.д (из работ последних лет, посвященных CS и CM, см. Bhatt 1997; Auer 1998 и др). Мы сфокусируем внимание на ином аспекте проблемы - связано ли и, если да, то, как, преимущественное использование CS или CM и особенности их функционирования со степенью интерферированности прежде всего, грамматической [5], диалекта.
Основным объектом нашего анализа будет севернорусский диалект цыганского языка (далее - СРД), выбранный в качестве образца сильно интерферированного диалекта (о классификации цыганских диалектов см. Вентцель, Черенков 1976; Русаков в печати).
2.0. СРД входит в балтийскую диалектную группу, к которой также относятся диалекты цыган северной Польши, латышских и белорусско-литовских цыган (см. Вентцель, Черенков 1976: 287). Распространен в основном в северной части территории России. Одна из наиболее значительных групп носителей этого диалекта проживает на территории Ленинградской области. Согласно переписи 1989 г. в Ленинградской области проживало более 4 тыс. цыган, однако не все они являются носителями СРД.
Носители СРД традиционно вели кочевой образ жизни. По указу Президиума Верховного совета СССР "О приобщении к труду цыган, занимающихся бродяжничеством" (от 5 окт. 1956 г.) цыгане были вынуждены выбрать постоянное место жительство. Таборная жизнь носителей СРД была почти полностью прекращена (по крайней мере, в ее "классической" форме). В основном носители СРД живут в деревнях, основным населением которых являются русские, обычно тяготея к расселению по преимуществу в определенных частях этих деревень.
Практически все носители СРД являются билингвами, свободно владеющими русским языком. СРД является первым языком для цыганских детей.
Основным источником наших знаний о СРД (или о диалекте, чрезвычайно близком к СРД) является книга В.Н. Добровольского "Киселевские цыгане" (Добровольский 1908), содержащая записи подлинных фольклорных и бытовых текстов с их переводом на русский. Современные опубликованные полевые материалы, относящиеся к СРД крайне немногочисленны и ограничиваются текстами, собранными в 1984 г. Ф.А. Елоевой, Е.В. Перехвальской и А.Ю. Русаковым в Вырице (Лен. область, были записаны также ответы на синтаксическую анкету, см.: Елоева, Русаков 1990 [6]). В дальнейшем изложении мы базируемся на этих материалах, а также на материалах, собранными О.А. Абраменко (при участии А.Ю. Русакова) в 1996 г. в Михайловке (Ленинградская область, бытовые и фольклорные тексты и небольшая синтаксическая анкета) [7].
2.1. СРД подвергся сильному интерференционному воздействию со стороны русского языка, проявляющемуся практически на всех языковых уровнях. Фонологическая система СРД в сильной степени уподобилась русской (см. об этом, Елоева, Русаков 1990: 10-13). Очень велико интерференционное влияние русского на грамматическую, и, в частности, смысле морфологическую систему СРД.
Влияние это проявляется в нескольких направлениях (см. классификацию возможных интерференционных влияний в области грамматики в Boretzky, Igla 1991: 6)
2.1.1. Изменяется значение членов уже существующих грамматических категорий. Так, например, в СРД грамматическое значение падежей меняется под влиянием русского:
(1) мэ авава бутярняса (Instr.), ср. русск. я буду работницей (Тв.) (Вентцель 1964: 53).
2.1.2. В соответствии с русскими моделями происходит структурная перестройка формы выражения уже существующих морфологических категорий, к примеру, появляется аналитический футурум, образуемый с помощью настоящего времени глагола тэ лэс "брать" и конъюнктива основного глагола (1 л. ед.ч. лава тэ багав "я буду петь"). Возможно, что наряду с русской моделью на формирование данной конструкции могла оказать влияние и украинская модель: ходит-иму (букв. "возьму ходить"), существующая в украинском наряду с моделью, аналогичной русской (см. Boretzky, 1989, 369 см. там же и о возможных путях проникновения украинского влияния). В таком случае мы бы имели дело с любопытным случаем "контамиционного" влияние двух синонимичных моделей, при котором одна оказала влияние на синтаксическую структуру, а другая на "семантическое наполнение" модели в "принимающем" языке. В СРД существует и другая форма аналитического будущего (широко представленная в текстах Добровольского и лишь спорадически в наших материалах), полностью следующая русской модели: авава тэ багав букв. "буду петь" (тэ авэс "быть").
2.1.3 Имеет место в СРД и заимствование русских морфологических показателей. Иногда оно не сопровождается изменениями в системе грамматических категорий. Такую ситуацию мы наблюдаем в случае заимствования русского императивного маркера -те, который дублирует собственно цыганский показатель 2-го лица множественного числа императива -эн/-ан. -те является факультативным, но достаточно часто встречающимся в речи носителей СРД маркером: баг-ан-те "пойте" (подробнее см. Русаков 1990, 1992 [8]).
Значительно более интересный случай представляет собой характерное для СРД явление заимствования из русского языка практически полностью системы глагольных префиксов, с помощью которых образуются производные от исконных глаголов.
Явление это не является специфической особенностью СРД и отмечается в ряде цыганских диалектов, контактировавших с языками с развитой префиксальной системой (см. Boretzky, Igla 1991: 21-25). Практически каждый глагол в СРД может употребляться с таким же набором русских префиксов как и его русский эквивалент (тэ дэс "дать", тэ отдэс "отдать", тэ выдэс "выдать" и т.д.). Заимствованные префиксы приносят с собой всю свойственную им гамму грамматических свойств: видовое и акциональное значения, способность менять валентностную структуру глагола и т.п.
Массированное внедрение русских префиксов в глагольную систему СРД существенно изменило эту систему, прежде всего в плане выражения видо-временных отношений. Наряду с элементами старой (общецыганской) временной системы с аспектуальным противопоставлением аориста и имперфекта [9] и единой формой настоящего/будущего времени, реализующей видовые значения в зависимости от лексической семантики глагола и контекста:
(2) багалас "(он) пел" (имп.), багандя "(он) спел"
багала "поет, споет, будет петь" [10],
внедряются элементы новой (возникшей по влиянием русского) видо-временной системы с утратой противопоставления аорист : имперфект, с формой прошедшего времени, способной выражать видовые противопоставления с помощью заимствованных префиксов, и двумя типами будущего времени:
(3) багандя "он пел", сбагандя "он спел"
багала "он поет"
лэла тэ багал "он будет петь", сбагала "он споет" [11]
Надо отметить, что элементы старого и нового состояния сосуществуют. Возникший под влиянием русского способ выражения аспектуальных различий является лишь возможным, но не необходимым. Так, с одной стороны, форма багандя может значить и "пел", и "спел", с другой - значение " спою" может передаваться и как багава, и как сбагава [12].
Подобное сосуществование двух систем: "исконной" и новой, возникшей под влиянием окружающих языков вообще очень типична для цыганских диалектов (см., например, ситуацию с сосуществованием старых падежных - по происхождению послеложных - окончаний и новой предложной системы в различных цыганских диалектах (Boretzky, 1989, 371-372). Следует отметить в этой связи два существенных момента.
1. Разумеется, выделение двух систем является лишь исследовательским приемом, речь идет лишь о сосуществовании на синхронном уровне языковых элементов гетерогенных и вступающих в достаточно сложные отношения друг с другом. Элементы "новой" системы внедряются в языковую систему СРД с разной скоростью и играют в этой системе, по-видимому, различные роли. Так, например, аналитическое будущее типа ласа тэ багаc, по всей вероятности, относится к ядру глагольной системы СРД, тогда как выражение совершенного будущего с помощью приставочного глагола является пока что лишь возможным вариантом. То же самое относится и к обладающим разной степенью устойчивости вариантам "исконной" системы. Интересно было бы выяснить, насколько удельный вес появления "новых" и "старых" элементов зависит от индивидуальных и социальных характеристик конкретного носителя языка (возраст и т.п.) и от речевой ситуации и характера речевых текстов [13].
2. Для исследователя, изучающего историю цыганских диалектов Европы, особый интерес представляют, разумеется, сохранившиеся общецыганские элементы. Для нашей цели, напротив, существенны элементы "новые" - важно, что имеются способы выражения грамматических значений, максимально приближенные к русской модели, и при этом, инкорпорированные в грамматику СРД.
2.1.4. Что касается синтаксиса, то в СРД наблюдается чрезвычайно высокая степень изоморфизма синтаксических конструкций соответствующим русским. Это относится и к сложному предложению, при этом союзы и союзные слова почти полностью заимствованы из русского языка.
2.1.5. Большой интерес представляют собой интерференционные процессы, происходящие в цыганских диалектах и, в частности, в СРД на лексическом уровне. Не останавливаясь на этом вопросе подробно (см., в частности, Boretzky, Igla 1991: 25-39, Елоева, Русаков 1990: 20-22), отметим следующее.
Основной особенностью строения лексикона в цыганских диалектах Европы является четкое и последовательное противопоставление двух частей лексикона: исконной лексики и заимствований. Две части лексикона различаются по двум направлениям. 1. Исконные лексические элементы и заимствования обладают принципиально разной степенью устойчивости. Исконная лексика представляет собой своего рода замкнутую подсистему, относительно устойчивую и сравнительно хорошо сохраняющуюся в цыганских диалектах. Заимствования же, напротив, отличаются неустойчивостью и часто практически полностью заменяются при смене языка окружающего населения. 2. Заимствованная лексика оформляется особыми грамматическим аффиксами [14], не свойственными исконной лексике и входит (прежде всего, существительные и прилагательные) в особые словоизменительные классы.
Следует отметить, что, рассматривая способы грамматического оформления заимствованных слов, мы видим две тенденции. Первая заключается в формальном обособлении заимствованной лексики от исконной. Вторая тенденция выражается в том, что иноязычные заимствования подвергаются определенным преобразованиям, в результате которых они становятся все же цыганскими словами, хотя и отличающимися от исконной лексики. В целом можно сказать, что в цыганском имеется достаточно гибкий механизм адаптации иноязычной лексики. Внутри цыганского лексикона существует особый компонент, состоящий из заимствований, формально отличающийся как от исконной лексики, так и от лексики языков окружающего населения. Это, по-видимому, способствует сохранению в условиях экстремальных языковых контактов собственно цыганского языкового наследия и в то же время дает возможность неограниченно заимствовать лексику из местных языков, сменяя при миграциях целые лексические пласты.
2.2. CS и СM в СРД. В текстах на СРД встречаются случаи "классического" переключения кодов, где переход с одного языка на другой осуществляется на границе двух предложений. Однако наряду с этим имеются и явления другого порядка. Одной из ярких черт СРД, придающих ему общий колорит достаточно резко отличающий его от других (хотя не всех) цыганских диалектов является необычайно широкое использование его носителями в речи на цыганском неадаптированных грамматически русских лексических элементов:
(4) Да нет, мэ просто на думиндем, со мэ тут датэ встречу (ЕР84)
Да нет, я просто не думал, что я тебя тут встречу
Мы будем называть это явление смешением кодов (см. выше 1.3).
Для того, чтобы лучше понять этот феномен в СРД надо попытаться ответить по крайней мере на два тесно взаимосвязанных вопроса, уже упоминавшихся выше: 1) представляет ли собой текст на СРД с включением неадаптированных русских лексических элементов текст на одном языке и 2) существует ли принципиальная граница между подобными явлениями и классическими случаями переключения кодов?
2.2.1. Для того, чтобы попытаться ответить на эти вопросы, следует отметить некоторые характерные особенности употребления в речи носителей СРД русской лексики.
В СРД действует упомянутый нами выше адаптационный механизм придающий русским заимствованием цыганский характер. Подробно этот механизм описан в Елоева, Русаков 1990: 28, здесь же ограничимся лишь самой общей его характеристикой.
В номинативе единственного числа заимствованные существительные мужского рода принимают окончания -о (русские существительные среднего рода при адаптации входят в класс существительных мужского рода), женского рода -а, ударение в заимствованных существительных не может падать на последний слог, поэтому в соответствующих случаях происходит перенос ударения на последний слог основы. В косвенных падежах единственного числа заимствованные существительные мужского рода маркируются формантом -ос, женского рода -а без смягчения предшествующего согласного. Во множественном числе существительные всех родов принимают в прямом падеже окончание -ы, в косвенной форме формант -эн (без смягчения предшествующего согласного. Заимствованные прилагательные образуют в СРД, как и в других цыганских диалектах особый словоизменительный класс, маркерами которого служат возможный перенос ударения и отсутствие различий между формами мужского и женского рода (в исконных прилагательных данное различие сохраняется), в косвенных падежах перед окончанием вставляется суффикс -он-. Русские глаголы при адаптации маркируются специальным суффиксом -ин, вставляющимся между основой русского глагола и цыганскими словоизменительными элементами.
В целом в СРД мы можем наблюдать, таким образом, адаптационный механизм, типичный для цыганских диалектов.
2.2.2. Мы имеем здесь, однако, одну любопытную особенность. Русские имена употребляются в цыганской речи носителей СРД практически всегда в адаптированной форме:
(5) ту джяса дэ форо ... пэскирэ подругэнца уже (ЕР84)
ты пойдешь в город... со своими подругами уже
Напротив, русские глаголы употребляются, по большей части, в неадаптированной форме и спрягаются по русской модели:
(6) ту поедешь дэ форо, пишем по-романэс (ЕР84)
ты поедешь в город пишем по-цыгански [15]
Возникает естественный вопрос, как интерпретировать разницу в употреблении в речи носителей СРД русских глаголов - как будто бы типичный образец смешения кодов, и русских существительных и прилагательных, подвергающихся адаптации. Мы уже писали об этом в другом месте (см. Елоева, Русаков 1990: 29-31), поэтому здесь ограничимся самыми краткими соображениями.
По всей вероятности, исходя из здравого смысла и необходимости построить простую и психолингвистически правдоподобную модель, мы должны рассматривать случаи употребления русских имен и глаголов в СРД как явления одного лингвистического порядка. В обоих случаях мы имеем дело с проявлениями одного и того же механизма, позволяющего носителям СРД употреблять в своей речи на цыганском языке практически любые русские слова (об исключениях из этого правила см. ниже). В случаях употребления русских имен в грамматике нативных носителей СРД имеется дополнительное правило, действующее, по всей вероятности, на уровне порождения высказывания, а не на уровне лексикона [16].
В научной литературе неоднократно ставился вопрос о том, лежит ли в основе подобного "смешанного кода" одна глубинная грамматика или две грамматики с определенными правилами перехода от одной к другой (см. в этой связи: Sankoff, Poplack 1981; Woolford 1983, Bokamba, 1988). Представляется, что для сильно интерферированного языка, каковым является СРД, подобный вопрос как бы снимается. Для СРД мы можем констатировать практически полное совпадение его поверхностно синтаксических структур с соответствующими русскими, между конституентами морфологических категорий двух языков устанавливаются однозначные соответствия. Предложение в СРД как бы представляет собой просодическую, синтаксическую и семантическую рамку, совпадающую с соответствующим русским предложением [17]. В эту рамку можно с успехом "вставлять" как цыганские, так и русские лексические элементы, причем русские слова могут употребляться в русском же грамматическом оформлении.
2.2.3. Предположение о том, что случаи, которые мы определяем как смешанный код, можно интерпретировать как говорение по-цыгански с неограниченным включением русских лексических элементов подтверждается (по крайней мере, косвенно) языковой рефлексией носителей СРД. В ответах на синтаксическую анкету, которые предполагают говорение по-цыгански par exelence, встречается большое количество русских неадаптированных лексических элементов:
(7) мэ тася поеду дэ форо (А)
я завтра поеду в город
При этом подобные ответы часто сопровождаются комментариями типа:
(8) у нас так и говорят: поеду (А),
свидетельствующими с одной стороны о том, что случаи CM не меняют цыганский характер текста, с другой стороны, что "русскость" вставных элементов вполне осознается. Языковая рефлексия, провоцируемая ситуацией перевода с русского на цыганский, приводит к тому, что информанты начинают подбирать варианты, стараясь избежать русских элементов:
(9) атася мэ поеду дэ форо, атася мэ джава дэ форо, можно сказать, со традава дэ форо атася (А)
Часто подобный подбор вариантов также сопровождается комментариями на русском языке:
(10) А как быстрей так и говорят (А)
(11) Мы русские цыгане, у нас много русских слов (А)
(12) Редко, кто знает чисто цыганский язык, потому что мы живем среди русских и уже как-то само по себе слова перепутались (А)
Интересно при этом, что как русские включения опознаются не только неадаптированные, но и адаптированные русские лексические элементы:
(13) псирлас, - ходинэ, это по-русскому (А)
Это косвенно подтверждает высказанную выше гипотезу об "одноуровненности" бытования в СРД неадаптированных глаголов и адаптированных прилагательных.
2.2.4. Может быть, еще более ясно "единый" характер кода с включенными русскими элементами выступает при сравнениями с безусловными случаями переключения кодов. В текстах, записанных нами встречается достаточно большое количество случаев, когда рассказчик, рассказывая по-цыгански, переходит на русский язык, а затем обратно. Тут необходимо отметить следующее.
Можно выделить достаточно четко моменты, определяющие это переключение. Здесь следует отметить прежде всего переключение кодов в момент перехода от собственной речи рассказчика к прямой речи персонажа [18]:
(14) Якэ ев авья, стадина нахмурено лэстэ, надвинуто по шэро и до зало дорик, когда ев дэ пэскири комнато, о рай пал: ну што, што Петр, што ты такой? Как што, ведь она меня выгнала, вон отлупили меня плетками... (ЕР)
Ну вот он пришел, шапка напялена у него, надвинута на голову и в зал туда, когда он в свою комнату, а граф к (нему):
Такое переключение встречается очень часто в текстах повествовательного характера (рассказах, сказках и т.п.). В рассказах, записанных нами с переходом к прямой речи связано подавляющее большинство всех случаев типичного переключения кодов. Анализ подобных случаев показывает, что чаще всего это происходит с прямой речью персонажей-не-цыган [19]. Таким образом, переход на русский язык может объясняться прагматически. Однако, отнюдь не всегда переход к прямой речи персонажей не-цыган сопровождается переключением кодов. Представляется, что подобные случаи переключения играют своеобразную стилистическую роль, маркируя контраст между прямой речью персонажей (в том числе сказочных) и речью рассказчика. Любопытно, что часто такой переход совершается в наиболее важных, кульминационнных моментах рассказа. Так, в одной из записанных быличек на довольно распространенный сюжет о погребении живого человека, при достаточно многочисленных случаях употребления прямой речи (передающейся по-цыгански независимо от национальной принадлежности говорящего) мы имеем лишь один случай перехода на русский язык - в кульминационный момент истории: закопанный заживо парень обращается к откопавшим его грабителям. В этой связи стоит указать и на то, что часто переключением на русский язык маркируется и окончание рассказа:
(15) на этом и кончилось и т.п. (А)
Подтверждением того, что переключением кодов в рассказе маркируется стык стилистически различающихся фрагментов текста (и, следовательно, этот переход как бы скрепляет стилистическое единство текста) служит и имеющиеся в наших записях примеры перехода на русский язык после окончания прямой речи:
(16) Они то обняли ее и начали плакать: со туса кэрдяпэ мри чяйори
...что с тобой сделалось дочка [20]
Интересен вопрос, насколько осознанно осуществляется подобного рода переходы. Довольна типична ситуация, когда рассказчик после перехода на русский язык в прямой речи достаточно долго продолжает рассказ по-русски уже после того как прямая речь закончилась, а затем как бы спохватывается и после паузы переходит на цыганский:
(17) (говорит поп) "...если бы ты не сумела обмануть его, значит и ты бы там была бы, он бы тебя все равно, говорит, прибрал бы туда к рукам". ... Вишь што может быть. Ну сразу поехали, этот крестный туда поехал в ихние палатки.
Вообще, после прослушивания цыганских текстов возникает впечатление, что рассказчику в известном смысле все равно на каком языке рассказывать и переход с одного языка на другой осуществляется скорее в связи с потребностью стилистически разнообразить текст, а не вследствие осознанного стремления произносить определенные в жанровом отношении куски текста именно по-цыгански или по-русски [21]. Это не отрицает разумеется, того что сам переход осуществляется в определенные моменты (прямая речь, комментарии к тексту и т.п.). При этом, рассказчик, конечно, в каждый момент времени способен осознать, на каком языке он говорит, хотя, по всей видимости, может как бы забыть, перейдя в нашем случае на русский, о первоначальной установке говорения по-цыгански [22].
Несколько иную картину мы имеем в текстах бытового характера - достаточно аморфных по форме рассказах не о каких-нибудь конкретных жизненных эпизодах, а о жизни вообще. Здесь, как будто бы, переход на русский язык определяется не стилистическими, а скорее содержательными моментами. Определенные темы вынуждают рассказчика употреблять особенно много русских слов, а это в свою очередь определяет переход на русский язык - об этом легче говорить по-русски.
2.2.5. Теперь стоит вернуться ко второму вопросу, поставленному выше: существует ли принципиальная граница между случаями смешения кодов и случаями перехода с одного языка на другой внутри текста (переключение кодов). Многие специалисты отрицают возможность четкого разграничения этих явлений, подчеркивая, что мы имеем здесь дело скорее с континуумной ситуацией (см. Фридман, устное указание). Однако, в нашем случае можно хотя бы попытаться, исходя из сказанного выше, формально разграничить эти явления.
Поскольку явления типа CM свойственны лишь говорению носителей СРД по-цыгански (говоря по-русски, они как будто бы не используют в своей речи цыганских элементов), необходимо отграничить случаи говорения по-цыгански с включением русских лексических элементов от случаев говорения по-русски.
Предлагается следующий рабочий критерий определения "русского" характера текста и, следовательно, перехода на русский язык.
В речи носителей СРД существуют элементы, как бы маркирующие говорение по-русски. Подобные элементы никогда не употребляются в текстах, по поводу которых у нас есть основания полагать, что они произносятся по-цыгански. В "операциональном" смысле мы можем постулировать, что непосредственно предшествующие и следующие за подобными единицами в пределах одного предложения слова не могут оба быть цыганскими [23].
Прежде всего, такими элементами являются русские существительные в косвенных падежах в русском же грамматическом оформлении. Выше было сказано, что русские существительные практически всегда употребляются в СРД в косвенных падежах в цыганском грамматическом оформлении. Исключение представляют некоторые цельные наречные и предложные сочетания:
(18) со временем, рано утром, рундя голосом (A);
употребление косвенных падежных форм русских существительных в наречном значении:
(19) рундя голосом; (A)
зарыдал в голос
а также случаи употребления существительных с русскими числительными:
(20) ев доджиндя до сто лет. (A)
Для существительных в прямом падеже иногда невозможно определить "адаптированы" они или нет - это относится, прежде всего к русским существительным женского рода с неконечным ударением (типа дорога): "адаптационное" окончание совпадает с русским и перетяжка ударения не происходит [24].
Таким образом, если мы встречаем в речи носителей СРД формы русских существительных в русском же косвенно-падежном оформлении, у нас есть все основания подозревать, что данный кусок текста представляет собой фрагмент, произнесенный по-русски. Действительно, в записанных нами текстах практически нет случаев, когда бы русская косвенно-падежная форма была бы окружена цыганскими лексическими элементами [25].
Подобного же рода индикаторами русского характера текста являются русские личные местоимения, а также русские прилагательные, оформленные русскими грамматическими окончаниями.
Практически не встречаются в текстах произносимых по-цыгански формы русского бытийного глагола.
Существуют, однако, русские элементы, употребление которых в речи цыган не свидетельствуют о переключении кодов - они либо употребляются в отношениях свободного варьирования со своими "цыганизированными"/цыганскими вариантами, либо просто не имеют цыганских эквивалентов. К таким элементам относятся:
1) уже обсуждавшиеся выше неадаптированные русские глагольные формы. Как уже было указано выше, русские глаголы могут употребляться и в адаптированной форме, однако случаи неадаптированного употребления преобладают практически у всех информантов. Любопытно, что в текстах, записанных у самого старого информанта - 90-летней цыганки (Л.М. Степановой) количество употреблений адаптированных глагольных форм выше, чем у других членов ее семейства (см. ниже о возможности выделения в цыганских диалектов разных регистров или стилей). С другой стороны, возможно, что употребление адаптированных/неадаптированных форм зависит от индивидуальных лексических характеристик глаголов. Любой глагол может быть в принципе употреблен как в адаптированной, так и в неадаптированной форме, однако, есть глаголы, адаптированное употребление которых более часто, чем у других.
Так, относительно часто употребляются в адаптированной форме глаголы тэ ходинэс, тэ думинэс, тэ стукинэс. Любопытно, что глагол тэ думинэс тяготеет к употреблению в адаптированной форме и в текстах, записанных В.Н. Добровольским. Это позволяет поставить вопрос о том, нельзя ли трактовать по крайней мере некоторые из адаптированных глаголов как относительно старые заимствования, закрепившиеся в цыганском лексиконе [26].
2) То в адаптированной, то не в адаптированной форме употребляются в текстах наречия, образованные от прилагательных: см. быстро - быстрэс, какой-либо закономерности в распределении данных форм установить не удалось.
3) Достаточно сложные отношения вариативности существуют в СРД между цыганскими и русскими служебными словами. Так, некоторые союзы употребляются преимущественно в "русском варианте" - это относится, прежде всего к союзу и, его цыганский эквивалент тэ редок, и как кажется, употребляется лишь в речи информантов старшего поколения. Несколько иные отношения существуют в паре союзов где - кай - используются обе формы. Достаточно последовательно употребляется союз со "что" и его производные (со-то, со-нибудь), вместе с тем сложный союз потому что употребляется в "русской форме". Встречаются в наших текстах и употребления формы что в цыганском контексте. Множество союзов употребляются только в их "русском" варианте (например, союз когда). Впрочем, надо отметить, что проблема параллельного употребления исконно цыганских и русских служебных слов неотделима от более широкой проблемы параллельного употребления цыганской и русской лексики вообще.
Разумеется, приведенные выше приемы разделения цыганских и русских "кусков" в текстах носителей СРД являются предварительными, достаточно условными и не всегда дают однозначный результат. Рассмотрим, к примеру, следующую фразу:
(21) Когда ей мангэ пхэндя, со в общем такого-то числа, первого сентября, мол чтобы ты была дэ школа, мэ очень удивилася, мэ не могла представить, что такое школа. (ЕР)
Когда она мне сказала, что в общем такого-то числа, первого сентября, мол, чтобы ты была в школе, я очень удивилась, я не могла представить, что такое школа.
Первое придаточное предложение представляет собой несомненно цыганскую фразу. Далее после союза со, вводящего прямую речь, следует кусок текста:
(22) в общем такого-то числа, первого сентября, мол чтобы ты была...
который, по-видимому, следует интерпретировать как классический случай переключения кода, на это указывает русское местоимение ты. Следует заметить, что переключение кода вполне обусловлено здесь "текстовыми" моментами: мы имеем прямую речь носителя русского языка (учительницы). Прямая речь заканчивается, однако, обстоятельством, носящим цыганский характер (дэ школа). Надо заметить, что предлоги дэ (дрэ) "в" и пэ (по) "на" практически не заменяются соответствующими русскими предлогами. Последняя часть предложения однозначной интерпретации не поддается. Употребление русского союза что указывает как будто бы, что кусок фразы начиная со слов не могла... [27] можно рассматривать как случай переключения. Однако, возможно, что это просто скопление русских слов в цыганском тексте, то есть явлений типа CM.
2.2.6. Интересно, что ситуация с явлениями смешения кодов в современном СРД весьма близка состоянию, отраженному в сборнике Добровольского (Добровольский, 1908), относящемуся к концу прошлого столетия:
(23) а мы думали, сo рашай, ажно козло (Добровольский 1908 : 5)
мы думали, что это поп, а это козел
Имеются, однако, и некоторые различия. Так, русские существительные и прилагательные употребляются в текстах Добровольского практически всегда в адаптированной форме. Что касается глаголов, то соотношение употребления адаптированных и неадаптированных форм русских глаголов несколько отличается от того, что мы видим в современных текстах. В прозаических текстах книги Добровольского на примерно 80 случаев адаптированного употребления приходится 70 случаев неадаптированного. Одни и те же русские глаголы употребляются у Добровольского то в адаптированной, то в неадаптированной форме. Тем не менее некоторые глаголы демонстрируют тенденцию к употреблению в неадаптированной форме (например, уже упоминавшийся выше глагол тэ думинэс), тогда как другие практически всегда выступают в неадаптированном виде (например, мочь, должен и другие модальные и полуслужебные глаголы).
Интересно, что в прозаических текстах Добровольского практически отсутствуют случаи переключения кодов, несмотря на то: что в жанровом отношении многие из них достаточно близки текстам, записанным нами? Любопытно, однако, что два случая CS, все же зафиксированные у Добровольского, происходят также на стыке речи рассказчика и прямой речи персонажа:
(24) Лыя тэ щупинэ. "Щупинэ сыгыдыр, кричит на засеках седя, "Да у буе да гажес" (Добровольский 1908: 64)
Начал щупать. "Щупай скорей, кричит , сидя на засеках, черт бы подрал этого мужика".
Переходом на русский язык маркируется речь рассказчика.
2.2.7. Таким образом, как представляется, с одной стороны, носитель языка всегда знает на каком конкретно языке он говорит. С другой стороны, для большого количества случаев существует формальная возможность разграничить говорение по-русски и по-цыгански. Этому не препятствует тот факт, что существуют конкретные фрагменты текстов, порожденных носителями СРД, относительно которых мы не можем достоверно сказать, идет ли речь о говорении по-цыгански или по-русски. Не исключено, что этим фрагментам соответствуют своего рода "сбойные", не поддающиеся однозначной идентификации участки и в психолингвистической компетенции носителей СРД.
2.3.1. В связи с описанной выше ситуацией естественным образом возникают два вопроса:
1) Насколько положение с явлениями CS и, прежде всего, CM зафиксированное в СРД типично для других цыганских диалектов и для языков, находящихся в состоянии интенсивных языковых контактов вообще?
2) Можем ли мы утверждать, что подобное состояние свойственно СРД в целом, а не какому-то его определенному социальному варианту / регистру?
Отвечая на первый вопрос следует заметить, что явления типа CM фиксируются в некоторых других цыганских диалектах, в частности в исследованных А.П.Баранниковым говорах южнорусских и украинских цыган (см. Barannikov 1934: 139 и др.). Встречаются подобные явления и за пределами цыганских диалектах. Так, они довольно характерны для некоторых немецких говоров на территории бывшего Советского союза (см. Верещагин ; см. также Смирницкая, Баротов 1997: 83-96). В то же время для достаточно большого количества цыганских диалектов CM не является характерным, в то время как явления "классического" CS представлены практически во всех цыганских диалектах.
Весьма интересна ситуация в цыганских диалектах кабуджи в Албании и диалекте Айи Варвары в Греции см.: Cortiade 1992; Messing 1988). Когда-то носители этих диалектов находились в тесном контакте с носителями турецкого языка. В настоящее время турецкий язык (и то достаточно плохо) знают лишь представители старшего поколения носителей этих диалектов (см.: Cortiade 1992: 8; Messing 1988: 27-28). Тем не менее и в том и в другом диалекте в настоящее время используется достаточно часто турецкие по своему оформлению глаголы в турецком же грамматическом оформлении. Можно предположить, что на более ранних этапах истории этих диалектов в период интенсивных контактов с турецким языком в них были распространены явления типа CM. Затем после окончания этих контактов произошло нечто, аналогичное процессу грамматикализации - турецкие глаголы, став настоящими заимствованиями, составили отдельную парадигму. Любопытно, что современное состояние обоих диалектов как будто бы не характеризуется CM - в них не засвидетельствованы неадаптированные заимствования соответственно ни из албанского, ни из греческого.
Не находит однозначного ответа вопрос о том, присущи ли явления CM какому-то определенному варианту (социальному или стилистическому) СРД или это свойство диалекта в целом. Практически все информанты, с которыми нам пришлось общаться используют в своей речи CM. Ситуация в диалекте, описанном Добровольским, свидетельствует о стойкости и своего рода "институциональности" этого явления. Тем не менее мы, разумеется, не можем отрицать возможности существования варианта СРД с отсутствием употребления неадаптированных русских заимствований [28]).
Для некоторых цыганских диалектов постулируется наличие двух "стилей" или регистров - "высокого" и "низкого". В частности, такая ситуация приписывается диалекту финских цыган (см. Valtonen 1972). При этом, "высокий" стиль представляет собой языковое состояние, близкое к "традиционным" цыганским диалектам, в то время как понятие "низкий стиль" "относится к более современному, грамматически упрощенному цыганскому, в сильной степени испытавшему влияние финского" (Vuorela, Borin, 1994: 10-11). Отмечается, однако, что эти языковые формы представляют собой скорее языковой континуум, и употребление более или менее интерферированного варианта зависит от индивидуальных характеристик носителя языка, прежде всего - возраста (Vuorela K., Borin L., 1994: 11).
Не исключено, что СРД также представляет собой своего рода континуум. На это указывает как будто бы то, что несмотря на то, что нами практически не зафиксированы тексты без случаев CM, количество употреблений неадаптированных русских лексем достаточно сильно колеблется в зависимости от информанта [29] и характера текста.
К сожалению, нашего материала явно недостаточно, для того чтобы сделать какие-либо статистически обоснованные выводы. Представляется, однако, что подобная ситуация может быть описана с помощью предложенной В. Лабовым модели, использующей языковые переменные. Было бы интересно в этой связи провести подробное социолингвистическое и лингвистическое исследование СРД и посмотреть как языковые переменные (и в том числе использование неадаптированных русских лексем / адаптированных заимствований / собственно цыганских слов) варьируют в зависимости от социальных характеристик информантов и различных ситуаций общения.
Такое исследование возможно помогло бы более точно ответить на вопрос, обладают ли психолингвистической реальностью, с одной стороны, модель переключения кодов, предполагающая двуязычие индивида и использование им двух языковых систем "попеременно", и, с другой, "лабовианская" модель, рассматривающая одноязычного индивида, использующего в своей речи переменные правила (см. Лабов 1975). Первая модель в таком случае соответствовала бы "переключению кодов", а вторая "смешению кодов". Можно предположить также, что конкретный носитель языка может использовать в своей речевой деятельности обе стратегии.
2.3.2. В начале статьи был также поставлен вопрос о том в каких отношениях находятся диалекты типа СРД, с одной стороны, и диалекты, "перешедшие на чужую грамматику" [30], с другой. Ситуация с диалектами, подобными диалекту финских цыган показывают, что постепенный переход от просто сильно интерферированного диалекта к диалекту, полностью теряющему "исконный" грамматический компонент, по крайней мере, не исключен. Не исключено, что подобная же ситуация имела место в английском цыганском 19 века (см. Елоева, Русаков 1990: 39-40). Это как будто бы противоречит достаточно распространенной точки зрения, согласно которой "парацыганские" диалекты, представляют собой искусственные или полуискусственные образования типа арго (обзор теорий происхождения подобных диалектов см. в: Bakker, van der Voort 1991).
Как представляется, здесь надо достаточно четко разделять историю происхождения "парацыганских диалектов" и их современное состояние. Действительно, по крайней мере некоторые из парацыганских диалектов представляют из себя языковые состояния, по многим параметрам очень очень близкие к арго как с функциональной, так и со структурной точки зрения. Они:
- используются как тайные языки;
- они не являются первым языком, осваиваемым детьми;
- номинативный компонент этих диалектов во многом напоминает соответствующий компонент арго (широкое использование описательных конструкций, специфическое употребление определенных словообразовательных суффиксов, "криптолалические" образования и др.) (см. Елоева, Русаков 1990: 41-43, Bakker 1995: 134).
Совсем другой вопрос заключается в том, каким путем парацыганские диалекты достигли своего нынешнего состояния. Наиболее привлекательной нам представляется точка зрения Д. Кенрика, считающего, что современное состояние англо-цыганского диалекта является результатом градуального развития цыганского диалекта, заключающегося во все большем внедрении английских грамматических элементов в языковую систему (Kenrick 1979, близкой точки зрения придерживаются и Thomason & Caufman 1998: 103-04). Возникает вопрос, можем ли мы считать диалекты типа СРД определенным этапом на пути перехода к парацыганским диалектам? Другими словами, может ли широкое распространение CM явиться шагом на пути к "заимствованию" грамматической системы языка окружающего населения?
Можно представить себе, что парадигмы, вошедшие В СРД "вместе" с неадаптированными русскими лексическими элементами могли быть "перенесены" затем на собственно цыганские слова. Однако, как кажется и явления CM и "переход на чужую грамматику" следует рассматривать в рамках все большего уподобления цыганского диалекта языку окружающего населения. Языковая система СРД становится все более похожей на русскую (хотя процесс этот, как было показано выше, реально проявляется в конкуренции старых элементов и элементов, индуцированных интерференцией). Устанавливается полная эквивалентность цыганских и русских средств выражения грамматических значений. С какого-то момента система диалекта стала "допускать" в использование наряду с цыганскими лексическими элементами русских, обладающих теми же синтаксическими функциями. Можно представить себе что в других цыганских диалектах достигнутая эквивалентность между цыганскими и не-цыганскими грамматическими элементами могла привести на определенном этапе развития диалекта к допущения их вариативного употребления в цыганских текстах. Затем цыганские средства грамматического выражения вытесняются не-цыганскими [31].
Детали этого процесса остаются, однако, по-прежнему не ясными. Не понятно, в частности, как именно происходит практически полное вытеснение "исконной" грамматики. В этой связи хотелось бы отметить два момента.
1. С психолингвистической точки зрения "парацыганские" диалекты представляют собой крайнюю точку на пути достижения того языкового состояния, которое еще в начале нашего столетия Щерба прозорливо назвал "одним языком с двумя терминами" [32]. Не совсем ясно даже можем ли мы говорить в данном случае о билингвальной (в широком смысле слова) ситуации или перед нами одна язковая система с лексическими языковыми переменными (в понимании Лабова). Во всяком случае необходимость психолингвистического исследования цыганских диалектов разных типов достаточно очевидна.
2. С социолингвистической точки зрения и диалекты с высоким уровнем CM и "парацыганские" диалекты несомненно представляют собой этапы движения к состоянию, изящно называемому в последние десятилетия "языковой смертью" (библиографию см. в Вахтин 1998). Причины достаточно стойкого сохранения подобных состояний цыганских диалектов очевидны - это потребность сохранения цыганского как особого, тайного языка, непонятного окружающим (см. Thomason & Caufman 1998: 103-04, см. также 1.1) при очень высоком уровне билингвизма и, как следствие, интерференционных процессов. В этой связи очень интересными представляются соображения Н.Б. Вахтина о возможности сохранения языка как этнического идентификатора вне зависимости от драматических изменений, которые этот язык претерпевает. Интересно было бы поставить вопрос о роли сознательных (в той или иной степени) усилий членов языковой общности в деле сохранения языка (в несколько ином плане см.: Вахтин 1998: 122). Так полное вытеснение цыганских по происхождению грамматических элементов в "парацыганских" диалектах могло бы объясняться тем, что на определенном этапе развитие этих диалектов могло бы пойти по арготическому типу, что ни в коей мере не противоречило бы задаче сохранения этих диалектов именно как диалектов цыганских.
2.4. Возвращаясь к сформулированным в начале статьи (1.2) вопросам можно было бы сформулировать следующее.
1. У нас нет абсолютно надежных примеров языковых состояний, промежуточных между сильно интерферированными диалектами, демонстрирующими CM, и "парацыганскими" диалектами. Представляется, однако, что и то и другое языковое состояние представляют собой результаты одного и того же языкового процесса - чрезвычайно сильной интерференции при специфических социолингвистических условиях. В этом смысле возможность наличия промежуточных, континуумных состояний, по крайней мере, не исключена (см. также выше о финском цыганском и англо-цыганском).
2. Связь между грамматической интерференцией и CM очевидна. Как представляется, CM (по крайней мере ее тип, представленный в диалектах, подобных СРД) невозможна без сильного грамматического уподобления языковой системы цыганского диалекта системе языка окружающего населения. С другой стороны, CM, "внедряя" в язык грамматические форманты другого языка является в свою очередь мощным средством усиления грамматической интерференции.
 

Примечания

1. Термин цыганский язык мы используем, не вкладывая в него никакого социолиннгвистического смысла, в качестве синонима более громоздкого термина "совокупность цыганских диалектов Европы". В понятие цыганского языка не включаются диалекты так называемых переднеазиатских и армянскихх цыган, представляющие собой, по всей видимости, особые индоарийские диалекты лишь отдаленно родственные цыганскому языку (см. Hancock 1988: 195-198).

2. Собственно говоря, в отношении цыган речь может идти о специфическом типе номадизма, не связанном с традиционными для номадов занятиями скотоводством.

3. Это относится, однако, лишь к цыганским диалектам первой волны миграции цыган с территории Балканского п-ва (15 в., более подробно о проблемах, связанных с классификацией цыганских диалектов см. Hancock, 1988; Русаков в печати). Сильная волна цыганской миграции с румынских территорий в середине 19 века в значительной степени нарушила эту картину.

4. Возможно, более точным эквивалентом английскому code mixing в нашем понимании был бы термин "смешанный код", предполагающий говорение на одном языке, однако мы будем придерживаться традиционного перевода.

5. Вопрос этот до сих пор мало привлекал внимание исследователей. Так получилось, что проблематика, связанная с CS, с одной стороны, и с интерференционными явлениями, с другой, оказалась как бы разведенной по двум разным разделам теории языковых контактов. Интересно, что в монографии Кауфман и Томасон (Thomason & Caufman 1988) - наиболее полном и подробном своде современных представлений, относящихся к теории языковых контактов, сам термин CS упоминается всего три раза.

6. Ряд текстов для этого издания была предоставлена Арво Сурво.

7. В данной статье примеры из издания Елоева, Русаков 1990 обозначаются как ЕР, примеры экспедиции 1984-88 гг., не вошедшиев это издание как ЕР84, примеры, записанные О. Абраменко как А.

8. Интересно, что императивный маркер -те является одной из крайне немногочисленных агглютинативных морфем в русском языке. Это хорошо согласуется с высказывавшейся еще Вайнрайхом идеей о том, что чем свободней грамматический маркер, тем больше у него шансов быть заимствованным (Вайнрайх, 1979: 63-70). Интересно, что совершенно аналогичную СРД ситуацию мы имеем в арлийском (балканская группа) цыганском диалекте Призрена (Косова), там зимствуется албанский по происхождению постфикс -ni (traine-ni "молчите"!). Интересно, что албанскийй формант также имеет выраженно агглютинативный характер (Boretzky, Igla 1991: 42).

9. Следы общецыганского плюсквамперфекта в СРД не фиксируются.

10. Надо отметить, что не существует "общецыганского" способа грамматического противопоставления настоящего и будущего времени. В некоторых диалектах это противопоставление реализуется как противопоставление так называемых кратких (настоящее) и долгих (будущее) форм: kerav "я делаю" - kerava "я сделаю, буду делать", в других - будущее время выражается аналитическими формами, представляющими собой (также как и в СРД) результат интерференционного влияния со стороны окружающих языков. Интересно отметить, что в новоиндийских языках в целом также не существует единой модели образования будущего времени (см. Зограф 1976: 223-227).

11. Имперфект в чисто временном значении (формы имперфекта употребляются в значении условного наклонения или омонимичны ему) сильно суживает сферу своего употребления и обозначает (достаточно редко) повторяющееся действие в прошлом.

12. Борецки (1989: 368) справедливо указывает в этой связи на невозможность имперфективации в СРД и других диалектах, заимствовавших префиксы; см. также: "Некоторые цыганские диалекты развили род префиксального способа действия, похожий на тот, который представлен в славянском или германском, но это не приводит к формированию настоящей superordinate видовой системы" (Friedman, 1985, 387).

13. Интересно отметить в этой связи, что в одном из записанных нами текстов (Елоева, Русаков 1990: 46-47) при обращеннии рассказчицы к повествованию о существовавшем в прошлом традиционном цыганском укладе в ее речи появляются формы имперфекта в временном значении, полностью отсутствовавшие в остальных текстах. Как представляется, появление этих форм определяется, с одной стороны грамматическими моментами (речь идет о повторяющемся действии в прошлом), с другой стороны, "традиционнностью" самого текста. Так, в синтаксической анкете повторяющиеся действия в прошлом часто передаются формами аориста.

14. Как правило, эти форманты либо являются заимствованными, либо представляют собой контаминацию исконнных и заимствованных элементов.

15. Так, в синтаксическом вопроснике (экспедиция 1984-88 гг.) мы имеем 103 случая неадаптированного употребления русских глагольных форм на 17 случаев адаптации, в одном из записанных текстов на 35 случаев неадаптированных глагольных форм не приходится ни одного случая адаптации.

16. Это подтверждается и случаями независимой адаптации форм единственного и множественного числа существительного: друго, друзьи. Другой вопрос представляют причины различной трактовки русских имен и глаголов. В Елоева, Русаков 1990: 29-30 предлагается объяснение, исходящее из более простого характера адаптационных правил, применяемых при адаптации имен по сравнению с глагольными.

17. См. аналогичные взгляды, высказывавшиеся Пфафф относительно условий, благоприятных для осуществления переключения кодов (Pfaff 1979, ср. Thomason & Caufman 1988: 154).

18. Отметим, однако, что большинство анализируемых текстов достаточно однородны в жанровом отношении и представляют собой рассказы на определенную тему: сказки, былички, рассказы жизни и т.д.

19. Следует заметить, однако, в этой связи, что "гадже" вообще являются очень распространенными персонажами цыганских историй и в двух самых больших по объему текстах, записанных или опубликованных нами ("История графа Черного" и "История о брате и сестре"), вообще не действуют цыгане.

20. Следует учитывать, конечно, и фактор собеседника-исследователя, русского по национальности. Это может провоцировать переход на русский, контролирующийся в то же время установкой на говорение именно поцыгански, установкой, определяемой все тем-же собеседником.

21. Однако, иногда создается впечатление, что расказчику легче говорить по-русски и что, он как бы забывает возвращаться на цыганский язык.

22. Любопытно, что переходы на русский язык фиксируются слушателями цыганами как таковые и часто следует совет вернуться к рассказу по-цыгански.

23. Мы исходим при этом из естественного допущения, что не может быть случаев классического переключения кодов (типа L1 - L2 - L1), ограничивающихся одним словом.

24. Что касается русских существительных мужского рода в прямом падеже, то как отмечалось выше, они обычно оформляются адаптационным оконнчанием -о. Имеются, однако, и случаи употребления таких существительных без окончаний (то есть без "материальных" проявлений механизма адаптации). В нашей синтаксической анкете (1984-88) соотношение употребления существительных на -о и без -о - 29 к 7. По всей видимости, однако, случаи употребления существительных мужского рода без -о не указывают на русский характер текста. Скорее мы имеем здесь своеобразное "нарушение" адаптационного механизма, аналогичный тому, который мы имеем в случае неадаптированного употребления русских глаголов. Употребление существительных без -о поддерживается по всей видимости распространением подобной модели среди исконной цыганской лексики (слова типа ром и т.д.).

25. Одним из немногих исключений из сформулированного правила представляет как будто бы фраза: ей продавщицей работает дэ торгово кова да (ЕР) "она продавщицей работает в торговой точке". Чисто формально мы можем трактовать этот случай как переключение кодов. Более вероятно однако, что употребление "русской" формой существительного определяется "сильным" харатером управления русского глагола. Любопытно, однако, что в этом примере и в некоторых случаях: рассмотренных выше (рундя голосом) мы встречаем формы русского творительного падежа. Возможно, это связано с особым (посравнению, скажем, с винительным, родительным и дательным) статусом творительного падежа в русском языке - его частым "сирконстантным" употреблением и особой степенью "идиоматичности" глагольного управления творительным.

26. Это ставит вопрос о том, нельзя ли рассматривать строение лексикона СРД (возможно, и других цыганских диалектов) скорее как трехчастное. В первую часть входит исконная лексика (и ранние иранские, армянские и меньшая часть греческих заимствований). Вторую составляют заимствования из европейских языков, сюда же входит и определенное число старых русских заимствований. Следующую группу составляет то, что мы относим к явлению "смешения кодов" и что не входит, собственно говоря, в лексическую систему СРД. Интересно, что глагол тэ ходинэл, также часто употребляющийся в адаптированной форме, образует определенную квазиаспектуальную пару с цыганским глаголом тэ джяс "идти", пару абсолютно аналогичную паре русских глаголов идти - ходить, противопоставленную по признаку однонаправленности - неоднонаправленности. Что касается глагола тэ стукинэс, то о его относительной интегрированности в лексическую систему СРД свидетельствуют встречающиеся в наших текстах формы типа стукинапэ "стучится", образованные не от конкретных словоформ русского глагола (ср. выше о формах типа друго - друзьи, ср. также формы свиснинэ - свищинэ от глагола свистеть, см. русск. формы свищу, свиснул - у Добровольского), а непосредственно от глагольной основы стук-. (о попытках более дробного представления строения цыганского лексикона см. Cortiade.

27. Для обозначения модальности возможности всегда используются русские средства выражения.

28. Образцом такого варианта является достаточно искусственнный "литературный цыганский язык", созданный в Советском Союзе на базе СРД в 20-е годы. Любопытно, однако, что в написанных на этом языке пьесах И. Рома-Лебедева, то есть, в жанре, в наибольшей степени ориентированном на живую речь, случаи CM присутствуют:
(25) Гадженгирэ буты кэрна, косят, жнут... (Ром-Лебедев 1931: 29)
Не-цыганскую работу делают, ...
Не адаптированные русские глаггольные формы употребляются здесь в случае русских глаголов, заведомо малоупотребительных у цыган. О литературном языке на базе на базе СРД см. Rusakov 1997.

29. Так случаев CM явно меньше в текстах нашего старейшего информанта, уже упоминавшейся Л.М. Лобановой.

30. В последнее время для таких диалектов используется обычно термин pararomani - "парацыганские" диалекты.

31. Мы говорили выше о совпадении интерферированной цыганской грамматической системой и системой языка окружающего населения в диалектах типа СРД. Можно предположить, что в "парацыганских" диалектах грамматика совпала с грамматиками окружающих языков уже и на поверхностно-морфологическом уровне - на уровне материально выраженных показателей грамматических категорий.

32. В современной психолингвистической теории Щербовским представлениям более или менее соответствует понятие смещанного (compound) билингвизма.

Литература

Белугин А.Д., 1977. Сопоставительный анализ падежных систем диалекта финских цыган и финского языка // Советское финно- угроведение. Т. 13, № 4.
Бескровный В.М., 1971. О вторичной префиксации глагола в индоарийском языке (на материале цыганского языка) // Восточная филология. М.
Вайнрайх У., 1979. Языковые контакты. Киев.
Вахтин Н.Б., 1998. Исчезновение языка и языковая трансформация: заметки о метафоре языковой смерти ..Типология. Грамматика. Семантика. К 65-летию Виктора Самуиловича Храковского. Спб., 1998.
Вентцель Т.В., Черенков Л.Н., 1976. Диалекты цыганского языка // Языки Азии и Африки. Т .1, М.
Вентцель Т.В., Цыганский язык (севернорусский диалект). М.
Добровольский В.Н., 1908. Киселевские цыгане.
Елоева Ф.А., Русаков А.Ю., 1990. Проблемы языковой интерференции. Цыганские диалекты Европы. Л.
Зограф Г.А., 1976. Морфологический строй новых индоарийских языков. Л.
Лабов У., 1975. Исследование языка в его социальном контексте // Новое в лингвистике. Вып. 7, Социолингвистика. М.
Ром-Лебедев И., 1931. Кхам дро блато. Москва.
Русаков А.Ю., 1990. Об одном случае выражения значения совместного действия в севернорусском диалекте цыганского языка // Функционально-типологические аспекты анализа императива. Ч. 1. Грамматика и типология повелительных предложений. М.
Русаков А.Ю., 1992. Императив в севернорусском диалекте цыганского языка // Типология императивных конструкций. СПб.
Русаков А.Ю., (в печати). К вопросу о классификации цыганских диалектов Европы.
Смирницкая С.В., Баротов М.А., 1997. Немецкие говоры Северного Таджикистана. Спб.
Auer P. (ed.), 1998. Code-Switching in Conversation. Language, Interaction and Identity. L.
Bakker P., van der Voort H., 1991. Para-Romani languages: an overview and some speculations on their genesis // In the Margin of Romani: Gypsy Languages in Contact. Amsterdam.
Barannikov A.P., 1934. The Ukrainian and South Russian Gypsy Dialects. L.
Bhatt R.M., 1997. Code-switching, constraints, and optimal grammars // Lingua, V. 102.
Bokamba E.G., 1988. Code-Mixing, Language Variation and Linguistic Theory // Lingua. V. 76.
Boretzky N., 1989. Zum Interferenzverhalten des Romani // Zeitschrift fur Phonetik, Sprachwissenschaft und Kommunikationsforschung. B., 42, H. 3
Boretzky N., Igla B., 1991. Morphologische Entlehnung in den Romani- Dialekten (Arbeitspapiere des Proektes "Prinzipien des Sprachwandels", Nr. 4). Essen
Bubennik V., 1995. On typological changes and structural borrowing in the history of European Romani // Romani in Contact. Amsterdam
Сotten R.M., 1954-55. An anthropologist looks at gypsiology // Journal of the Gypsy Lore Society, 3rd Ser., V. 33-34.
Cortiade M., . Romani and Gadzikani: Where is the Boundary? A typological approach to the lexical intercourse between a minor tongue and the surrounding linguistic milieu //
Cortiade M., 1992. I Rom in Albania. Un profilo storico e sociale // Lacio Drom, Vol. 28, 1992.
Courthiade M., 1995. Phonologie des parlers rrom et la diasysteme graphique de la langue Rromani. These pour le doctorat. Paris.
Frazer A., 1993. The Gypsies. Oxford UK & Cambridge USA.
Friedman V., 1985. Balkan Romani Modality and Other Balkan Languages // Folia Slavica, V. 7, № 3.
Hancock I.F., 1976. The Acquisition of English by American Romany children // Word, V. 27.
Hancock I.F., 1977. The Social and Linguistic Development of Anglo-Romani // Working Papers in Sociolinguistics, № 38.
Hancocq I., 1988. The development of Romani linguistics // Languages and Cultures. Studies in Honor of Edgar C.Polome. Berlin - New York - Amsterdam.
Hock C., 1986. Principles of Historical Linguistics. Amsterdam.
Kenrick D., 1979. Romani English // Romani Sociolinguistics. The Hague.
Liegeois J.-P., 1983. Tsiganes. P.
Messing G.M., 1988. A Glossary of Greek Romany as Spoken in Agia Varvara (Athens).Ohio.
Pfaff C.W., 1979. Constraints on language mixing // Language, V. 55.
Petrovic A., 1940. Contributions to the study of the Serbian Gypsies // Journal of the Gypsy Lore Society, 3rd Ser., V. 19.
Rusakov A., 1997. The education of Russian Gypsies: The problem of dialects // Education of Gypsies. Development of Teaching Material. Athens, 1997
Sankoff D., Poplack Sh, 1981. A formal grammar for code-switching // Papers in Linguistics, V. 14.
Thomason S.G., Caufman T., 1988. Language Contact, Creolization, and Genetic Linguistics. Berkeley.
Valtonen P., 1977. Trends and special traits in Finnish Romani // Studia Orientalia, V. 47.
van der Voort H., 1991. The Romani dialect(s) of the Finnish Gypsies // In the Margin of Romani: Gypsy Languages in Contact. Amsterdam.
Vuorela K., Borin L., 1994. The Finnish Gypsies and Finnish Romani (mans.)
Williams P., 1981. La Societe // Les Populations tsiganes en France. P.
Woolford E., 1983. Bilingual code-switching and syntactic theory // Linguistic Inquiry, V. 14.

Источник текста - личная страница А.Ю. Русакова.