Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Ю. К. Кузьменко

К ВОПРОСУ О НЕИНДОЕВРОПЕЙСКИХ СУБСТРАТАХ В ГЕРМАНСКОМ

(Индоевропейское языкознание и классическая филология - XVII (чтения памяти И. М. Тронского). - СПб., 2013. - С. 511-535)

 
The arguments for and against the hypotheses about prehistoric substrates in Germanic are discussed. The hypotheses are verified by new genetic and archeological data. The hypotheses about 30% of substrate words in Germanic (Feist) or 75% of words from a Vasconian (Basque) substrate in the Indo-European languages of western Europe, including Germanic (Vennemann) can not be accepted because of the clear Indo-European etymology of the most words from both lists, and also because of the fact that a great number of phonological and structural features but only a very small number of words can be borrowed by a language shift. However, some words designating local landscape, flora and fauna can be considered as borrowings from an unknown substrate. As an archeological correlate to the substrate language(s) the Funnel-Beaker culture (4000-2700) can be suggested, and for a genetic correlate one could suppose the chromosome haplogroups I1 and probably I2b.
The Basque (Vasconian) hypothesis of Güntert/Vennemann though not fully acceptable in its lexical part, can be accepted in its structural (cf. vigicimal counting and two verbs “to be”) as well as in its hydronymic part. As an archeological correlate to this substrate the initial period of the Bell-Beaker culture (2800-1900) and the cultures preceding the Bell-Beaker culture can be considered, and for the genetic correlate one could suggest the haplogroup R1b characteristic of the population of western Europe and of the Basques.
The Finno-Ugric substrate in Germanic can be traced in some phonological features. Some of these features have a prosodic character (initial stress and different accentuation of VCC-sequence), the others are connected with the Finno-Ugric stadium gradation, which is also connected with prosodics (the increased number of long consonants, Verner’s law and other consonant alternations). As expected the great number of prosodic borrowing is followed by a small number of lexical borrowings. The archaeological correlate to this substrate could be the Pitted Ware Culture and Pit-Comb-Ware Culture (4000-2000), the genetic correlate could be the mitochondrial haplogroups U.
Other linguistic hypotheses about a substrate in Germanic (cf. Hamp, Wagner/Kylstra) can not be verified by the genetic and archeological data.
 
Предположение о том, что германский образовался в результате смешения с какими-то другими языками, отличными от тех языков, которые мы бы сегодня назвали индоевропейскими, была высказана уже основателем индоевропейского языкознания сэром Вильямом Джоунзом в его известной лекции 1786 года (Jones 1799: 26). Однако наиболее последовательно гипотезы о субстратах [1] в германском разрабатывались в двадцатом веке. Рассмотрим подробнее эти гипотезы и попытаемся определить, насколько они соответствуют археологическим и генетическим данным.

1. Неиндоевропейский «морской» субстрат в протогерманском

Гипотеза о неизвестном «морском» субстрате, следы которого в виде заимствованной лексики есть только в германских языках, связана с именем немецкого филолога Зигмунда Фейста (см., напр., Feist 1919), который предположил, что треть германских слов, не имевших во времена Фейста однозначной германской этимологии, является словами из исчезнувшего языка, носители которого переняли индоевропейский язык, сохранив значительную часть своего словарного запаса (ibid.: 49). Причем поскольку прародина индоевропейцев по Фейсту находилась вдали от моря, именно слова морской тематики были заимствованы формирующимся германским из языка местного населения, когда будущие германцы появились у Балтийского моря. Фейст назвал двадцать четыре существительных и один глагол «морской семантики», которые он интерпретировал как заимствования из неизвестного субстрата: ср. нем. See ‘море’, Segel ‘парус’, Sturm ‘буря’, Strand ‘берег’, Netz ‘сеть’, Klippe ‘скала’, Ebbe ‘отлив’, Laich ‘икра’, Bord ‘борт’, Fels ‘скала’ и ряд других слов (Feist 1919: 49). Гипотеза Фейста о субстратном характере германских слов морской семантики была подхвачена многими германистами, которые стали дополнять список Фейста (см., напр., Tschirch 1966; Gysseling 1987). Кроме слов, связанных с морским ландшафтом, к списку субстратных слов относили и целый ряд других слов с неясной этимологией, в том числе ряд сильных глаголов, названия птиц и рыб, частей тела и другие слова, (ср. нем. Adel ‘род, происхождение’ Winter ‘зима’, Grund ‘дно’, Ort ‘место’, Zehe ‘палец ноги’, Bein ‘кость, нога’, Dieb ‘вор’, Weib ‘женщина’, Tag ‘день’, arg ‘злой’, arm ‘бедный’, fliehen ‘обращаться в бегство’, laufen ‘бежать’, trinken ‘пить’ и т. д. [2] и соответствующие слова в других германских языках.
Однако уже во времена Фейста высказывались сомнения в субстратном характере слов из списка Фейста. Критики исходили в основном из методологических недостатков гипотезы Фейста, отмечая, в частности, необязательность предположения о заимствованном характере германского слова при отсутствии его индоевропейской этимологии и типологическую маловероятность заимствования большого количества слов из языка субстрата (Hirt 1921: 101, 121). Герман Гирт, в частности, обратил внимание на то, что из субстрата (т. е. при смене языка) заимствуются в первую очередь не слова, а фонология и синтаксис, а лексических заимствований бывает мало (ibid.: 129). Действительно типология субстратов показывает, что количество субстратных слов минимально и их значение связано обычно с особенностями природы и деятельности населения, сменившего язык.
Начиная с середины прошлого века и для многих считавшихся раньше субстратными германских слов была найдена приемлемая индоевропейская этимология, см., особенно Neumann 1971; Kluge/Seebold 1999: 185, 501, 572, 675. Новый этимологический словарь протогерманского языка В. Орла (Orel 2003) фактически не оставляет ни одного слова из расширенного списка Фейста без индоевропейской этимологии, ср., напр., этимологии протогерманских *saiwiz/saiwaz (нем. See), *seglan (Segel), *nakwon (Nachen), *keulas (Kiel), *burðan (Bord), *dammaz (Damm), *sturmaz (Sturm) и т. д. (Orel 2003: 63, 68, 98, 147, 213, 280, 314, 380 381, 384). Резкой критике (см. Polomé 1989) [3] были подвергнуты и доиндоевропейские этимологии ряда германских слов, предложенные Гисселингом (Gysseling 1987).
Таким образом, предположение о том, что треть германского лексического состава не имеет отношения к индоевропейскому и была заимствована из языка субстрата не выдерживает критики. Однако даже самые активные критики субстратного списка отмечают наличие в германском неиндоевропейских терминов, характерных для некоторых семантических полей, замечая, однако, что многое еще предстоит сделать для окончательного выяснения этого списка (Mees 2001: 28), с чем нельзя не согласиться.
Вполне допустимо предположение о том, что общегерманские названия местности, животных, птиц и трав, не имеющие даже гипотетической индоевропейской или германской этимологии, могли быть заимствованы из исчезнувшего языка. К таким словам относятся: нем. Eule, др.-в.-н. ūwila, др.-англ. ūle, др.-исл. ugla < *uwwalōn, ‘сова’; нем. Aland, др.-в.-н. alunt, др.-сакс. alund ‘язь’, др.-исл. ölunn ‘скумбрия’ < *alunþa-; нем. Marder ‘куница’, др.-в.-н. mard, др.-англ. mearþ, др.-фр. merth, др.-исл. mörðr; нем. Wiesel ‘ласка’, др.-в.-н. visula, visel, др.-англ. weosule, др.-исл. (hreysi)visla, шв. vessla; нем. Dachs, др.-в.-н. dahs, норв. (svin)toks ‘барсук’ < *þak-s; нем. Porst, др.-исл. pors ‘багульник’, Trespe ‘костёр’ (бот. лат. Bromus), голл. dreb, drеp, норв. drap ‘райграс’ (растение из рода плевел). Все вышеприведенные слова являются общегерманскими, и ни для одного из них не предлагались даже гипотетические индоевропейские или германские этимологии. Часть слов без этимологии характерна только для западногерманских языков, таких, например, как нем. Hering ‘сельдь’, др.-в.-н. hāring, hering, др.-англ. hæring, др.-сакс. hering, часть только для скандинавских, ср. др.-исл., норв., дат. sild, шв. sill [4]. Напомним, что именно слова подобной семантики (флора, фауна, природные явления) чаще всего заимствуются из субстрата.
Основным критерием Фейста и его последователей при определении субстратности словарного запаса являлось отсутствие индоевропейской этимологии. В дальнейшем в качестве показателей субстратов стали использовать и особые фонологические изменения. Одним из таких изменений был переход /o/ > /a/ в германском и ряде других индоевропейских языков.

2. Северо-европейский субстрат языка «яблока» (гипотеза Хэмпа)

Идея о субстратном происхождении изменения /o/ > /a/ в ряде индоевропейских языков (германском, балтийском и албанском), которую разрабатывал Гюнтерт (Güntert 1934), была подхвачена Хэмпом, который считал, что это изменение связано с существованием субстратного языка, в котором не было оппозиции /о/ - /а/, а единственный краткий гласный низкого подъема выглядел как что-то среднее между /а/ и /о/ (отсюда его рефлексы и в виде /а/ и в виде /о/) (Hamp 1979: 162-164; Hamp 1990: 296). Кроме изменения /о/ > /a/ Хэмп соотносит с этим субстратом и две морфологических особенности, частое конечное u в основе (ср., напр., *əbl-u, *ged-u) и суффикс -g-, реконструируемый им для обозначения одушевленных существительных в германских, балтийских и славянских языках (Hamp 1990: 298).
В качестве доказательства существования общего субстрата в ряде северных индоевропейских языков Хэмп приводит ряд слов, которые не имеют соответствий в «южных» индоевропейских языках. Особое место в его гипотезе занимает название яблока и яблони в германском, кельтском, балтийском и славянском (ср. др.-ирл. ubull ‘яблоко’, aball ‘яблоня’; лит. obuolas ‘яблоко’, obelis ‘яблоня’; ст.-слав. jablъко, jablanь; др.-исл. epli ‘яблоко’ < *apljaN, apaldr ‘яблоня’ < *apal(n), др.-сакс. appul ‘яблоко’, которые восходят к реконструированным формам *ablu ‘яблоко’, *abal-n- ‘яблоня’ (Hamp 1979: 159, 164-166; 1990: 296-297). Эту гипотезу он развил в ряде своих публикаций, предположив, что, кроме яблока есть целый ряд других слов, общих для северных индоевропейских языков (см. библиографию работ Хэмпа по этой тематике в Hamp 1990) [5]. Некоторые из этих слов имеют отличную от индоевропейской фонотактику, ср., напр., англ. cut ‘резать’, др.-исл. kvett ‘кусок мяса’, kjöt ‘мясо’ < *ketu < *gedu, форма с двумя звонкими смычными или двумя глоттализованными (Hamp 1990: 298) [6]. К языкам, испытавшим влияние неизвестного северного индоевропейского субстрата, Хэмп относит германский, балтийский, славянский и албанский, который он считает потомком иллирийского, а также фракийский и отчасти греческий.
Субстратный список Хэмпа, однако, не убеждает. Отсутствие ряда корней в тохарском, анатолийских или индоиранских языках вряд ли может быть основанием для признания их субстратными в германском, балтийском, славянском, греческом и кельтском. Кроме того, поскольку было найдено хеттское соответствие северно-европейскому слову для обозначения яблока (samluua-), стало очевидным, что яблоня была известна индоевропейцам и обозначалась именно тем словом, которое сохранилось в кельтском, германском, балтийском, славянском и хеттском языке [7]. У многих из приводимых Хэмпом слов существуют хорошие индоевропейские этимологии. Что касается субстратного происхождения изменения /о/ > /a/, то подобное изменение настолько типологически частотно, что вряд ли может быть использовано как единственное фонологическое доказательство существования субстрата.

3. Другие современные гипотезы о неизвестных северо-европейских субстратах

Современные исследователи при поиске следов исчезнувших языков, которые могли быть субстратами германского, обращают внимание не только на отсутствие приемлемой индоевропейской этимологии, но, прежде всего, на фонологическую или морфонологическую форму слов, происхождение которых они связывают с субстратами. Боуткан, анализируя ряд слов из списка Фейста, обратил внимание на то, что эти слова двусложные и имеют чередование гласных во втором слоге (Boutkan 1998) [8], что, по его мнению, свидетельствует об их субстратном характере. Однако и двусложность и аблаутные чередования гласных в суффиксах никак нельзя считать субстратными явлениями, причем именно суффиксальные чередования характерны и для индоевропейских языков и сохраняются в германских языках (ср., напр., чередования u (< 0) - a (< o) - i (< e) в древнеисландском в суффиксах прилагательных -ug/ag/ig-: auðigr ‘богатый’, blóðugr ‘кровавый’, heilagr ‘святой’).
Гипотеза об общем северном неизвестном субстрате, который оставил следы в ряде северных индоевропейских языков, разрабатывалась и Бииксом. Основанием для выделения такого субстрата служат по Бииксу частотность /а/, необычный аблаут с варьированием долгих и кратких гласных, частотность /b/ (или /p’/), другая система смычных, допускающая отличную от индоевропейской фонотактику, в частности сочетание двух звонких (или глоттализованных) смычных (gVd-), сочетание глухого (или аспирированного глухого) со звонкой аспиратой (kVdh-), возможность начального непалатального /k/ и особые неиндоевропейские суффиксы (Beekеs 1996: 218-221, 230-232). Субстратный язык или языки по Бииксу имели и особый ряд смычных, которые были интерпретированы в протоиндоевропейском как звонкие аспираты (ibid.: 218).
В последнее время гипотеза о неиндоевропейском северном субстрате в северных индоевропейских языках разрабатывалась главным образом голландскими учеными (см. напр., Kuiper 1995; Boutkan 1998; Schrijver 1997, 2001, 2003). Куйпер различает три слоя субстрата в германском. Следы двух из них, которые он обозначает А1 и А3, есть и в соседних индоевропейских языках - в балтийском, славянском, кельтском и италийском, а один субстрат (А2) оказывается исключительно германским. Для субстрата А1 характерен гласный /а/ в корне (см. напр., *bhardh- ст.-сл. брада, др.-англ. beard, лат. barba; *bhares- ст.-сл. брашьно ‘еда’, др.-исл. barr ‘ячмень’, лат. far ‘полба’ и т. п. (Kuiper 1995: 66). Третий субстратный слой А3 представлен гидронимами, которые Краэ считал древнеевропейскими (но индоевропейскими), a Феннеманн интерпретирует как васконские (см. ниже). Для этого субстрата также характерен гласный /а/ (ср. гидронимы типа ala, albh, am и т. п.) - (ibid.: 72-76). Наконец, для субстрата, следы которого есть только в германском, Куйпер реконструирует гласные /a, u, i/, начальные сочетания kn- и kl- и особые чередования согласных. Однако предположение о субстратной природе начальных германских kn- и kl- вряд ли справедливо (см., германское kl- в словах типа нем. Klei, др.-англ. clæg, др.-в.-н. klenan, др.-исл. klínan ‘обмазывать’, восходящее к индоевропейскому gl-, см. и.-е. *glei-, лат. glūten ‘клей’, лит. glieti ‘обмазывать’ и германское kn- в словах типа др.-в.-н. knio, др.-англ. cnēо, др.-исл. kné ‘колено’, соответствующее нулевой безударной ступени индоевропейского *gеn- (< и.-е. *genu-, ср. хетт. genu-/ganu-). Гипотеза же о субстратной природе особого чередования согласных (ср. *klīv- - *klimb- - *klib- - *klipp- - *klimp- - ibid.: 70-71) вполне вероятна. Однако, поскольку сходные явления характерны для саамских языков, таким субстратом может быть не гипотетический неизвестный язык, как полагал Куйпер, а язык, фонологическая структура которого соответствовала бы саамскому (см. ниже).
Идеи Куйпера развивались Схрейвером, предположившим субстрат, который он назвал «языком геминат», и следы которого он находит не только в германском, но и в других языках Северной Европы (Schrijver 2001). Вторым субстратным языком по Схрейверу языком был язык, который назван им «языком названий птиц» (Schrijver 1997; 2001). Сопоставляя валл. mwyalch, лат. merula, др.-в.-н. amsla, amasla, amisla, amusla, др.-англ. ōsle ‘черный дрозд’, Схрейвер реконструирует форму с чередованием *mesVl - *am(V)sl с ударной приставкой а- и с соответствующей редукцией гласного в корне (другие примеры Schrijver 1997: 307-312; 2001: 419-420). В ряде случаев слова, обозначающие птиц, оказываются общими не только для германского, кельтского и италийского, а имеют соответствия и в саамском и финском, ср. *laəwaδ - *a-lawδ ‘жаворонок’, др.-исл. lævirki, др.-англ. lāwerce, др.-в.-н. lērahha, lērihha, гальское заимствование в латыни alauda и фин. leivo(nen), которое Схейвер, правда, считает германским заимствованием (Schrijver 2001: 420). Однако общая субстратная природа подобного типа слов (фауна) и в германских, и в саамском, и в прибалтийско-финских языках вполне вероятна.
Не исключает возможности существования северо-западно-европейского неиндоевропейского субстрата для индоевропейских языков Северной Европы и Поломе (Polomé 1990a: 269). Однако он предполагает и существование еще одного субстрата, который был распространен в районе Балтийского моря, следы которого есть только в германском, балтийском и частично славянском, (Polomé 1990b: 333). Основанием для предположения о таком субстрате послужило сравнение этимологии слов со значением ‘боров, икра, сосуд, залив, кислый (сыр), копать’ [9], которые не имеют соответствий в других индоевропейских языках.

4. Гипотеза Вагнера о северо-западном субстрате в кельтских, западно-скандинавских и саамских языках

Гипотеза об общем неизвестном субстрате в части языков северной Европы была выдвинута Вагнером (Wagner 2002), который обратил внимание на ряд сходных фонологических инноваций в этих языках. К таким инновациям он относил начальное ударение, преаспирацию, характерную для исландского, фарёрского и для ряда западно-норвежских диалектов, а также для шотландского (гэльского) и саамского, изменение *jj > палатальный смычный, которое было характерно для скандинавских языков, готского и саамских языков, появление преокклюзивных сонорных из долгих /nnllmm/ (> /dndlbm/), характерное для западно-скандинавских языков, многих саамских языков и для кельтского языка острова Мэн, умлаут, характерный для германских и кельтских языков и отличающий саамские языки от соседних финно-угорских языков (Wagner 2002: 20-21, 42-46, 55-56, 75-77, 81-82). Ученик Вагнера Кильстра добавил к этому списку ассимиляцию типа nt, nk, mp > tt, kk, pp в западно-саамских и западно-скандинавских языках (см. Kylstra 1967; 1972; 1985).
Хотя и Вагнер и Кильстра очень осторожно подходили к определению причин формирования вышеуказанной ареальной общности, обращая внимание, прежде всего, на утверждение ее существования, гипотеза о возможном общем субстрате была ими высказана. Часть признаков, типологически редких, таких как, например, преаспирация и преокклюзивные сонорные действительно могут указывать на субстрат, однако это далеко не единственное возможное объяснение. Поскольку эти признаки связаны в саамском с функционированием чередования ступеней, и поскольку преаспирацию отмечали и в одном из диалектов ненецкого и в мансийском языке, а следы ее есть и в других финно-угорских языках (см. Kusmenko 2008: 153-156), можно предположить не общий северо-западно-европейский субстрат в части кельтских, части скандинавских и саамских языков, а саамский субстрат в скандинавских языках с распространением ряда черт этого субстрата в кельтские языки, которые испытали сильное скандинавское влияние в эпоху викингов. Именно  Шотландия и остров Мэн были центрами распространения западно-скандинавской экспансии.
Наряду с гипотезами об доиндоевропейских языках, которые полностью исчезли, но оставили следы в германском и ряде соседних языков, есть гипотезы и о том, что субстратами ряда индоевропейских языков северной и северо-западной Европы были неиндоевропейские языки, потомки которых сохраняются в современной Европе. Наиболее распространенными в последнее время являются гипотезы о васконском (баскском) субстрате для ряда индоевропейских языков западной Европы, в том числе и для германского, и гипотеза о финно-угорском субстрате германского.

5. Баскская (васконская) гипотеза Гюнтерта - Феннеманна

Гипотеза о баскском субстрате в западных индоевропейских языках была высказана Гюнтертом в его книге «Происхождение германцев» (Güntert 1934). По Гюнтерту субстратный язык был распространен на западе и северо-западе древней Европы, и на нем говорили носители культур ленточной керамики и мегалитов (ibid.: 84-96). Гюнтерт считал, что язык носителей этих культур был и не индоевропейским, и не семито-хамитским, а соответствовал баскскому и этрусскому. При смене языка на индоевропейский ряд фонологических и структурных черт, а также ряд слов сохранились в индоевропейских языках. К таким чертам Гюнтерт относит ударение, которое стало динамическим и сдвинулось на первый слог, что было характерно для германского, италийского и кельтского. Этот сдвиг ударения он считал результатом влияния языков родственных этрусскому и баскскому. Кроме начального ударения к признакам этого субстрата он относил вигицимальный счет, в котором основной единицей при образовании слов, обозначающих десятки, является не 10, как в индоевропейском, а 20. Следы вигицимального счета Гюнтерт находил в кельтских языках, во французском, датском и албанском, сопоставляя эти данные с вигицимальным счетом в баскском (Güntert 1934: 96). Кроме того, он считал, что некоторые слова, значение которых, прежде всего, связано с обработкой камня, также были заимствованы из этого субстратного языка, ср., напр., германские слова, соответствующие немецким Flint, Fels, Halle, Burg и др. (ibid.: 95-96). Влиянием того же древнеевропейского субстрата Гюнтерт объясняет и Первое германское передвижение согласных, наиболее яркую параллель которому он находит в этрусском (ibid.: 88-93).
Идеи Гюнтерта об этрусской составляющей древне-западно-европейского субстрата и о предполагаемом родстве баскского с этрусским не нашли отклика у современных лингвистов. Однако его предположение о баскском субстрате было подхвачено нашими современниками, прежде всего Феннеманном, который вслед за Гюнтертом считал, что именно ударение на первом слоге и вигицимальный счет являются важнейшими признаками баскского (по Феннеманну васконского) субстрата (Vennemann 1994: 246; 2010: 395-397). Кроме этих двух изоглосс, он считает следом этого субстрата наличие двух глаголов со значением «быть», имеющих разное значение (ср. исп. ser и star). Два глагола «быть» Феннеманн находит в баскском, в ряде северо-западных романских языков, в кельтских языках. А следы такого противопоставления есть и в западно-германских (ср. др.-англ. wesan и beon ‘быть’) языках (Vennemann 2010: 389-395). Однако, кроме структурных и фонетических признаков васконского субстрата Феннеманн предполагает существование большого количества заимствованных слов из васконского в ряд индоевропейских языков западной Европы. Наиболее интересным является предположение о васконской природе ряда гидронимов. Опираясь на исследователей, отрицавших индоевропейский характер общих европейских гидронимов (см., напр., Blok 1971), которые были обнаружены Краэ, считавшим их следом древне-европейского индоевропейского языка (Krahe 1964), Феннеманн предполагает васконскую природу этих гидронимов. Предположения о том, что баскская гидронимия Пиренейского полуострова может служить моделью для исследования гидронимии всей Европы высказывались и раньше (см., напр., Blok 1971: 151), однако наиболее детально эту гипотезу разработал именно Феннеманн, предположивший, что общность древнеевропейской гидронимии является следом васконского субстрата, и гидронимы типа Aura, Aula, Auma, Avantia, Ara, Ala, Arma, Iba, Ibra, Ips, Sala, Salarna, Salma, Urpeth, Urswick и т. д. следует считать васконскими. Он возводит гидронимы с -ur/auer- (Auerbach, Auernheim, Urpeth, Urswick и т. п.) к общебаскскому *ur- (ср. баскск. ur/ hur) ‘вода’, гидронимы с ib-/ip- (Iba, Ibra, Ibenbach, Ips, Ibeshol, Ibar и т. п.) к баскскому ibar ‘долина, устье’, а самый частотный древне-европейский гидронимический корень ar- (ср., Ahr, Ahre, Aar, Arva, Arla, Arma и т. д.) к баскскому ara ‘поле, равнина’ (Vennemann 2003: 212-215). Менее показательны предлагаемые им другие васконские этимологии древне-европейских гидронимов (ibid.: 221). К васконским субстратным словам в индоевропейских языках западной Европы он относит и многие апеллятивы, полагая, что три четверти всего словарного запаса этих языков были заимствованы из васконского субстрата [10]. В данном случае речь идет не об исключительно германском субстрате, а об общеевропейском субстрате индоевропейского, поскольку многие из списка слов Феннемана имеют соответствия в языках географически далеких от германского. Фактически к словам, заимствованным из васконского субстрата, Феннеманн относит все слова, которых нет в индоиранских, тохарских и анатолийских языках.
Несмотря на то, что вполне возможно представить себе заимствования из протобаскского в индоевропейские языки, которые могли распространиться в Европе (одним из таких заимствований могло быть, в частности, и слово для обозначения серебра, см., напр., Иванов 1979: 29), предположение о том, что три четверти словарного запаса слов индоевропейских европейских языков заимствованы из васконского субстрата вряд ли справедливо. Это невероятно ни типологически (из субстратов обычно заимствуются структуры, но лишь немногие слова), ни этимологически (ср. представление о том, что отсутствие слова в неевропейских индоевропейских языках свидетельствует о его субстратном характере). Против предположения о заимствовании большого количества слов из васконского свидетельствует и то, что те признаки, которые Феннеманн считает васконскими (вигицимальный счет и две копулы), имеют только структурное сходство с баскским, а материал для образования этих признаков оказывается индоевропейским (так, в частности, источником двух копул в романских языках оказываются латинские esse и stāre, а слова, обозначающие десятки, во французском имеют латинскую, а в датском германскую этимологию). Однако, несмотря на то, что ряд этимологий Феннемана не выдерживают никакой критики (критику гипотезы Феннеманна см., напр., Steinbauer 2005), полностью отвергать его гипотезу не стоит. Вигицимальный счет и две копулы, а возможно и часть гидронимии не исключают васконский субстрат в части индоевропейских языков западной Европы [11].

6. Гипотеза о финно-угорском (или уральском) субстрате на севере Европы

Предположение о том, что ряд германских признаков может быть объяснен финно-угорским субстратом, высказывалось и в ХIХ веке и имеет сторонников и сейчас. Одним из наиболее активных проповедников этой гипотезы является финский финно-угровед Калеви Виик, который в своих работах настаивает на том, что все важнейшие изменения фонологической системы протогерманского (начальное ударение, первое передвижение согласных, изменения /o/ > /a/, /ō/ > /ā/ и ряд других изменений) объясняются уральским субстратом (Wiik 1997; 1999; 2002a; 2002b). Хотя гипотезы Виика, как правило, остаются без доказательств и ряд перечисляемых им германских инноваций (прежде всего Первое передвижение согласных) по целому ряду причин никак не может быть связан с уральским или финно-угорским субстратом (критику см. Kallio 2004; Кузьменко 2011: 54-55), это не означает, что финно-угорский субстрат в германском невозможен.
Предположение о том, что изменение германского ударения следует объяснять финно-угорским субстратом, было выдвинуто еще в позапрошлом веке (Förstemann 1874) и оно продолжает быть популярным (см. особенно Wiik 1997; 1999; 2002a, b). Традиционно это предположение отвергается (см., напр., Kallio 2004: 33-34). Однако, принимая во внимание другие просодические признаки, общие для германского и финно-угорских языков (см. ниже), предположение о сдвиге ударения в германском под финно-угорским влиянием и о распространении этой черты с севера на юг, т. е. из германского в италийский, а затем в кельтский вполне вероятно (Кузьменко 2011: 40-45) [12]. В саамских и в прибалтийско-финских языках начальное ударение унаследовано от протофинно-угорского (Itkonen 1955: 23) или даже от уральского периода (см. Кузьменко 2011: 43-45).
Увеличение количества долгих согласных в германском, кельтском и италийском, которое иногда объясняют влиянием неизвестного индоевропейского субстрата (см. выше Kuiper 1995; Schrijver 2001), также можно связать с финно-угорским влиянием, вспомнив, что в саамском и в ряде других финно-угорских и самодийских языков чередование ступеней определяло наличие чередования простых и долгих согласных в разных грамматических формах слова, см., напр., сев.-саам. monni им. пад. ‘яйцо’ - moni вин. род. (подробнее см.: Кузьменко 2011: 46-48). В данном случае можно предположить модель распространения этого явления, сходную с моделью распространения начального ударения: финно-угорский > германский > италийский > кельтский.
Если начальное ударение и долгие согласные характерны не только для германского, но и для италийского и кельтского, то два других просодических явления, которые можно связать с финно-угорским субстратом, характерны только для германского. Речь идет о формировании особой просодической структуры корня, в котором в комплексе VСС противопоставлялись структуры с усиленным (долгим) первым и усиленным (долгим) вторым согласным. Такая реконструированная Кацнельсоном для протогерманского просодическая структура (Кацнельсон 1966, 298-299) [13] характерна для современных саамских языков, см., напр., кильдинские формы с долгим первым согласным (vup:t ‘волос’) и формы с долгим вторым согласным (vupt: ‘волосы’) (Керт 1971, примеры на с. 39-40, 96-97, 113-117; о подобном явлении в других саамских языках см. Lagerkranz 1927). Именно с распространением просодического типа с удлинением второго согласного можно связать характерную для саамских языков ассимиляцию ng > gg, nd > dd, mb > bb (где b d g обозначают глухие непрeаспирированные смычные), ср, напр. севсаам. loddi ‘птица’ < *londdi < *londi. Сходного типа ассимиляции есть и в одном из самом архаичных уральских языков энецком, а также в венгерском [14], - что может свидетельствовать об общеуральском характере этого явления. Если в одной группе уральских языков генерализовались формы с выделением второго согласного (loddi < londdi < *londi), то в прибалтийско-финских языках есть ассимиляции, свидетельствующие о формах с выделением первого согласного в подобных сочетаниях (ср. фин. annan ‘даю’, но antaa ‘давать’, hammas ‘зуб’, но hampaan зуба’).
Германское изменение согласных по так называемому закону Вернера (озвончение исконных ph th kh и s, если ударение не падало на предшествующую гласную) также связывали с процессами в саамо-прибалтийских языках, которые называли чередование ступеней. Чередование ступеней связывают, однако, не с ударением, а с открытостью второго слога (усиление согласного в открытом слоге и его ослабление в закрытом слоге, ср. прото.-саам. им. пад. ед. *kota, род. пад. *kotan > им. *koattē - род. *koaDēn, совр. сев.-саам. goahti ‘чум’ - goaði). Пости предположил, что чередование ступеней в саамском и прибалтийско-финском следует объяснять германским суперстратом (Posti 1953) [15]. По Пости различие в ударении между словами типа *kota и *kotan в «финском» произношении состояло в большей ударности второго слога в словах с закрытым слогом? и эта особенность объясняет чередования в «финском» в соответствии с германскими чередованиями по закону Вернера. Однако чередование ступеней в самодийских языках свидетельствует о том, что, если и есть связь закона Вернера с чередованием ступеней, то она может быть только обратной, т. е. финно-угорское влияние на германский (Кузьменко 2011: 58-60).
Все вышеназванные германские инновации, которые могут быть объяснены финно-угорским субстратом, относятся к области просодики, которая в первую очередь подвергается субстратному влиянию, однако возможно, что к этой группе относятся и особые германские чередования согласных, на которые обратил внимание Куйпер (см. выше). Куйпер рассматривает чередование простых смычных геминированных, преназализованных и щелевых в германских языках как след неизвестного субстрата, cp. др.-исл. klífa, зап.-фр. kliūwe ‘взбираться’, др.-англ. climban, др.-в.-н. klimban ‘взбираться’, др.-исл. klif, др.-англ. clif ‘крутой обрыв скалы’, др.-сакс. klif ‘утес’, ср.-нидерл. сlippe ‘утес’, др.-исл. kleppr (<*klimpaz) ‘крутой склон’ (Kuiper 1995: 70-71). Однако чередование смычных щелевых и кратких и долгих согласных, типичная черта чередования ступеней в финно-угорских языках. В саамском в корне после ударной гласной чередуются долгие и краткие преаспирированные (ht - htt), долгие звонкие непрeаспирированные и долгие глухие (tt - dd), простые преаспирированные и щелевые (ht - ð) (см. таблицы чередования ступеней в разных саамских языках Wiklund 1896: 74-79), что полностью соответствует отмеченным Куйпером чередованиям в германских языках. В западносаамских языках есть и изменение (nd > dd, ng > gg, mb > bb). Следовательно, в период прохождения этого изменения можно представить себе и факультативное чередование типа nD - DD, т. е. именно то чередование, которое реконструируют для предполагаемого неизвестного догерманского субстрата.
В соответствии с типологией субстратов наличие сравнительно большого количества фонологических субстратных черт должно предполагать сравнительно незначительное количество субстратных слов. Действительно, количество предполагаемых финно-угорских заимствований в германском очень незначительно, что и следовало ожидать при смене языка. Количество же германских заимствований в саамском и прибалтийско-финском, относящихся к первому периоду контакта, очень велико (см., напр., Kylstra et al. 1991). Причем, хотя проблема датировки этих заимствований продолжает оставаться дискуссионной [16], многое свидетельствует, что часть из них попала в германский еще до изменения/o/ > /a/, а, возможно, и до Первого передвижения согласных (Koivulehto1983; 1997).

7. Данные археологии и генетики о возможных субстратах в германском

Гипотезы о доиндоевропейских исчезнувших языках, которые могли оставить след в германском, можно связать с доиндоевропейскими культурами южной Скандинавии и северной Германии, прежде всего с культурой Эртебёлле и со сменившей ее культурой воронковидных кубков (4500-2700 гг. до н. э.). Традиционно предполагается, что именно носители этой культуры, вступив в контакт с носителями культуры шнуровой керамики и боевых топоров, и стали биологическими предками германцев (Bernhard 1986: 280). Возможно, именно носители этой культуры имели хромосомную гаплогруппу I1 (а возможно и I2b), которая до сих пор является очень частотной в южной Скандинавии, Голландии и северной Германии (подробнее Кузьменко 2011: 191-197). Однако установить, какие именно германские признаки могли быть связаны с языками носителей этих культур и этих гаплогрупп непросто. Гипотеза о «морском» субстрате, предполагающая значительное количество заимствованных слов из этого субстрата в германский, в том виде, в каком она была предложена Фейстом и развивалась его последователями, оказывается лингвистически несостоятельной (см. выше). Однако приведенные выше слова без этимологии, обозначающие природные явления и представителей флоры и фауны, могли быть заимствованы из языка (или языков) носителей хромосомных гаплогрупп I1 и I2b. Возможно к субстратным корням относятся корни, считающиеся субстратными Куйпером и Схрейвером. Гипотеза Хэмпа может быть соотнесена тоже только с гипотетической субстратной лексикой эпохи воронковидных кубков и гаплогруппы I1. Никаких иных следов этого субстрата, кроме лексического, установить не удалось, хотя, возможно, к морфонологическим признакам подобного субстрата могут быть причислены особенности языка, который классифицируется Схрейвером как язык названий птиц (ср. общий германо-итало-кельтский корень *mesVl - *am(V)sl ‘черный дрозд’ с необычным для индоевропейского чередованием /a/ - 0 в начале слова.
Привлекательность гипотезы Вагнера/Кильстры о неизвестном северо-западном европейском субстрате в том, что авторы обращают внимание в первую очередь на фонетические инновации, некоторые из которых типологически редки (преаспирация, преглоттализованные смычные). Однако поскольку у этой гипотезы нет ни археологического, ни генетического обоснования, она представляется маловероятной. Отмеченные же эксклюзивные инновации, такие как преаспирация и преокклюзивные смычные, могут быть объяснены финноугорским влиянием на северогерманский (ср. связь этих явлений с чередованием ступеней в саамском), с дальнейшим распространением их в эпоху викингов в кельтоязычный ареал.
Васконская гипотеза Гюнтерта/Феннеманна о существовании васконского субстрата в индоевропейских языках западной Европы находит соответствие в распространении гаплогрупп и археологических культур в западной Европе. Для подтверждения справедливости этой гипотезы Феннеманн приводит продвижение митохондриальных гаплогрупп в Европе с запада на восток (Vennemann 2010: 382, рис. 19,1). Однако еще в большей степени вероятность этой гипотезы может подтвердить распространение хромосомных гаплогрупп в западной Европе. Генетические данные свидетельствуют о большом проценте хромосомной гаплогруппы R1b у басков (более 80%) и у индоевропейских народов, населяющих западную Европу (прежде всего у потомков кельтов и италийцев). Эта гаплогруппа продвигалась с запада на восток. Носители германских языков еще сохраняют большой процент этой гаплогруппы (при этом в Скандинавии около 30% а в Германии около 40% населения имеют эту гаплогруппу) (см. Кузьменко 2011: 198, рис. 12, там же литература). Большой процент носителей хромосомной гаплогруппы у басков, у носителей кельтских и романских языков, а также уносителей германских языков особенно в западной части центральной Европы (ср. около 50% носителей R1b на западе и менее 20% на востоке Германии) можно интерпретировать как следствие смены языка протобасками (по Феннеманну васконцами) на индоевропейский в западной Европе. Что касается археологических соответствий генетических и лингвистических данных, то можно предположить, что культура Рёссен (4600-4300 гг. до н. э.), а возможно и предыдущая культура линейно-ленточной керамики, которые традиционно считаются доиндоевропейскими, могли быть связанными с васконским. Не исключено, что васконским был и первый этап культуры колоколовидных кубков (2800-1900 гг. до н. э.), которая была распространена на огромных пространствах западной Европы от Испании до Дании. Именно на начальном этапе распространения этой культуры могли иметь место контакты ее носителей с носителями культуры шаровидных амфор (3600-2150 гг. до н. э.) и шнуровой керамики (3200-2200 гг. до н. э.), которые считаются индоевропейскими. Именно в конце четвертого - начале третьего тысячелетия до н. э. и могла иметь место смена васконского на индоевропейский, оставившая следы в западных индоевропейских языках и в генетике их носителей (R1b). Причем при такой смене языка следовало ожидать не огромного количества заимствованных слов в индоевропейских языках западной Европы, как считает Феннеманн, а проникновение структурных черт (см., напр., вигицимальный счет и два глагола «быть»). По-видимому, и ряд гидронимов западной Европы сохраняет следы васконского субстрата. Что касается начального ударения, которое и Гюнтертом и Феннеманном считается следом баскского субстрата, то в данном случае не менее, а, может быть, и более вероятным представляется финно-угорское влияние на германский.
Археологические и генетические данные могут подтвердить и возможность финно-угорского влияния на северные индоевропейские языки и прежде всего на протогерманский. Если предположить, что носителями культуры ямочно-гребенчатой керамики в северной Европе (4000-2000 гг. до н. э.) были финно-угры, что обычно и делается (подробнее см. Кузьменко 2011: 127-132), то распространение этой культуры на Севере Европы оказывается почти одновременным с распространением культуры шаровидных амфор (3600-2150 гг. до н. э.) и шнуровой керамики (3200-2200 гг. до н. э.), носителей которых обычно связывают с индоевропейцами. Отметим, что ямочно-гребенчатая керамика была характерна не только для северо-восточной Европы, но и распространилась на севере центральной Европы и в Скандинавии, где сосуществовала с культурой шнуровой керамики и одиночных захоронений. Именно на этой территории можно предположить смену финно-угорского (возможно первой волны финно-угров) на индоевропейский протогерманский, который следует относить к концу третьего - началу второго тысячелетия до н. э.
Что касается генетики, то фактическое отсутствие хромосомной гаплогруппы N1c в Северной Германии и южной Скандинавии, характерной для народов говорящих на финно-угорских языках, не свидетельствует о распространении финно-угорского мужского населения на территории предполагаемой германской прародины. Однако распространение митохондриальных гаплогрупп, свидетельствующее о большом сходстве финно-угороязычного и германоязычного населения (Кузьменко 2011: 210-214), ср., прежде всего распространение митохондриальных гаплогрупп U, могут говорить о возможности финно-угорского субстрата в германском.
Хотя нет прямой связи между языками и археологическими культурами и между языками и генетическими характеристиками, более предпочтительными все же представляются реконструкции, учитывающие все три компонента - лингвистический, археологический и генетический. Причем именно при определении субстратов, т. е. при предполагаемой смене языка, учет данных генетики и археологии кажется наиболее уместным. Если мы сопоставим данные археологии и генетики с лингвистическими данными, то вероятным представляется такой сценарий субстратного влияния на германский. Исходя из структурных германских инноваций можно предположить, что первая смена языка, приведшая к появлению следов субстрата в ряде индоевропейских языков Европы, в том числе и в тех, которые потом стали германскими, была связана с индоевропеизацией басков (васконцев), а вторая смена языка в северной Европе была связана с германизацией первой волны финно-угров. Возможно, немногочисленные лексические заимствования в германский являются следом языков аборигенного населения северной Европы (культура воронковидных кубков и гаплогруппы I1 и I2b).
 

Примечания

1. Под субстратом понимаются следы языка А в языке В при смене языка А на язык В.

2. Полный список германских слов, субстратное происхождение которых предполагалось до 1999 года, можно найти в Интернете (McCallister 1999).

3. Поломе не отрицает наличия слов из доиндоевропейского субстрата в германском (Polomé 1989: 54-55), однако критически относится к предлагаемым Гисселингом новым этимологиям.

4. Русск. сельдь, считающееся древнескандинавским заимствованием, а также лит. silkė и русск. салака, которые считаются заимствованием из финно-угорского, ср. фин. salakka ‘уклейка’, эст. salakas, возможно восходят к одному корню *sVl, c чередованием гласных и с разными суффиксами: *sil-d, *sil-k, *sal-k). Однако поскольку этого слова нет в других финно-угорских языках, кроме прибалтийско-финских, возможно его субстратное происхождение и в германских, и в прибалтийско-финских, и в балтийских, и в славянских языках района Балтийского моря.

5. Ср., напр., ‘ребро’ - др.-в.-н. ribbi, rippi, дрсакс. ribbi, др.-исл. rif, др.-англ. ribb, др.-фр. ribb, rebb, ст.-сл. реб-ро < *erebh-, греч. ερηφω ‘покрываю крышей’, ср. др.-в.-н. hirnireba ‘шлем’; ‘пчела’ - др.-в.-н. bīna, bini, др.-англ. bēo, дрсакс. bīa, ст.-сл. бьчела ‘пчела’ ( <*bhikelā), лит. bitė. др.-ирл. bech < *bhekos; ‘воск’ - др.-в.-н., дрсакс. wahs, др.-исл. vax, др.-англ. waex, др.-фр. waх, лит. vaškas, ст.-сл., воскъ; ‘ткать, плести’ - ср. др.-ирл. figim ‘тку’, ср.-нижн.-нем. Weke ‘прядь, нить’ < *weg- и ряд других слов (см. литературу: Hamp 1990).

6. Предлагалась и индоевропейская этимология этого слова, ср. и.-е. gued- ‘резать’, ср. арм. kotorel ‘резать на куски’, др.-инд. gudá- ‘кишка’, ср. н.-нем. kût(e) ‘мягкие части туши, внутренности’, англ. cut, исл. kuti ‘маленький нож’ (см., напр., Blöndal 1989: 469). Если считать, что корни типа звонкий + звонкий (или глоттализованный + глоттализованный) в индоевропейском в исконных словах были невозможны, то следует предположить, что корень gVd- был заимствован еще в общеиндоевропейский период.

7. При сопоставлении хеттского samluua- и северо-индоевропейского *ablu возникают проблемы только с началом слова, поскольку s-мобиле невозможно в позиции перед гласным. Однако, поскольку индоевропейскому ларингалу *h3 соответствует гласный или Ø звука в западно-индоевропейских языках, а в хеттском ему соответствует s (см. хет. sakuua- ‘глаз’, лат. oculus, хет. sankuuai- ‘ноготь’, лат. unguis, хет. suuai ‘птица’, лат. аuis), то предполагаемая индоевропейская форма для яблока должна была выглядеть как *h3omlu-. Эта форма восходит к хорошо реконструируемому индоевропейскому корню *h3om-, имеющему значение ‘кислый, незрелый, сырой’, ср. др.-инд. *am(b)lá, прагерм. *ampraz (ср. нем. Sauerampfer ‘щавель’) - (Steinbauer 2005: 62-61).

8. К таким словам Боуткан относит германские *aþal/aþil ‘наследственное владение’,*durpul/durpil ‘порог’, *gadul/gadil ‘родич’, *magaþ/magiþ ‘девушка’ и ряд других слов.

9. Ср. герм. *baruga-, русск. боров; герм. *hrugna- / hrugan ‘икра рыбы’, лит. kurkulai, русск. крак ‘икра лягушки’; герм *fata ‘сосуд’, лит. puodas ‘горшок, сосуд’; герм. *sūra- ‘кислый, горький’, ст.-сл. сыръ, латв. surs ‘соленый, кислый, горький’; герм. *delban ‘копать’, русск. долбить, др.-прусс. dalptan ‘шило’.

10. К таким словам в германских языках он относит в частности слова, соответствующие немецким Harn, Silver, Eiche, Birke, Haken, Eisen, Garbe, Latte, stinken и т. п. (Vennemann 1995).

11. Феннеманн предположил не только наличие васконского субстрата в европейских индоевропейских языках, но и наличие семитского (пунического) суперстрата в германском (Vennemann 1995; 2000; 2004). Однако предположение о том, что «массивное лингвистическое и культурное влиянии финикийцев из Карфагена превратило индоевропейский язык Германии в германский» (Vennemann 2004: 455) не подтверждается ни лингвистическими, ни археологическими, ни генетическими данными.

12. Было высказано предположение о том, что начальное ударение проникло в германский из кельтского (Polomé 1991: 121). Об общей германо-кельтской просодической модели говорит и Салмонс (Salmons 1992: 181-185), не объясняя, однако, ее истоки. Однако против кельтского влияния в данном случае говорит фактическое отсутствие эксклюзивных кельто-германских инноваций. Существует и объяснение начального ударения как результата контакта германского, италийского и кельтского в период, когда еще была возможна семикоммуникация между носителями этих языков (Кузьменко 2011: 43).

13. См., например, реконструкцию двух форм германского корня *drenk- ‘пить’ (*dren:k / *drenk:). В западногерманских языках генерализовались формы, восходящие к *dren:k, в скандинавских формы, восходящие к *drenk: (откуда и ассимиляция nk > kk скандинавских языках) - (Кацнельсон 1966).

14. Ср., протосамод. *əntəj, ‘лодка’ > энецк. oddu (ср. сельк. anti); прото-самод. *jåmpə, ‘длинный’, энец. jabbudaśi ‘удлинять’ (ненец. jāmp); прото.-самод. *pəŋkə, энец. foggo, poggo (ср. сельк. pongo) и в венгерском языке, см. напр. венг. hab, энец. kaba, но хант. xomp, ненец. hamba ‘волна’, и венг. lúd ‘гусь’, ср. севсаам loddi (< *londi) (Mikola 2004: 65-66).

15. Вслед за Пости (Posti 1953) Виик считает чередование ступеней в саамском и финском следом германского суперстрата (Wiik 1997: 274, см. также Kallio 2004).

16. Традиционно считалось, что финно-угры пришли к Балтийскому морю и в Скандинавию «на рубеже новой эры или несколько раньше» (Хакулинен 1955: 43), и эта гипотеза отстаивается многими и теперь (см., напр., Напольских 1997). Сейчас распространено мнение о более поздней датировке германо-прибалтийско-финско-саамских контактов (Kylstraetal 1991: XXIII; Aiki 2006: 42). А после работ Койвулехто стало очевидным, что возраст германских заимствований гораздо старше. Койвулехто относит первые германские заимствования в саамо-прибалтийско-финский в период между 2000 и 1300/1200 гг. до н. э., предполагая, что эти слова были заимствованы из «раннего индоевропейского диалекта предгерманского характера» ("auseinerfrühen idogermanischen Mundart vorgermanischer Prägung" - Koivulehto 1983: 152 ;см. также ibid.: 141-142)

Литература

Иванов 1979 - Иванов Вяч. Вс. Лингвистическая проблематика этногенеза славян в свете отношений славянского и балтийского к другим индоевропейским языкам // Комплексные проблемы истории и культуры народов центральной и юго-восточной Европы. М. , 1979. С. 27-34.
Кацнельсон 1966 - Кацнельсон С. Д. Сравнительная акцентология германских языков. Л., 1966.
Керт 1971 - Керт Г. М. Саамский язык (кильдинский диалект). Фонетика, морфология, синтаксис. Л., 1971.
Напольских 1997 - Напольских В. В. Введение в историческую уралистику. Ижевск, 1997.
Кузьменко 2011 - Кузьменко Ю. К. Ранние германцы и их соседи. Лингвистика. археология, генетика. СПб., 2011.
Хакулинен 1955 - Хакулинен Л. Развитие и структура финского языка. Ч. 2. Лексикология и синтаксис. М., 1955 (перевод издания L. Hakulinen. Suomen kielen rakenne ja kehitys. Helsinki, 1946).
Aikio 2006 - Aikio A. On Germanic-Saami Contacts and Saami Prehistory // Journal de la Société Finno-Ougrienne. T. 95, 2006. P. 9-55.
Вeekes 1996 - Вeekes R. Ancient European loanwords // Historische Sprachforschung. Bd. 109, 1996. P. 215-236.
Bernhard 1986 - Bernhard W. Die Ethnogenese der Germanen aus der Sicht der Anthropologie // Ethnogenese europäischer Völker aus der Sicht der Anthropologie und Vor- und frühgeschichte. Stuttgart, New York, 1986. S. 263-284.
Blok 1971 - Blok D. P. Chronologisches zum alteuropäischen Flußnamensystem // Namn och bygd, 1971. Åg. 59, N 1-4. S. 149-161.
Blöndal Magnússon Ásgeir. Íslensk orðsifjabók. Reykjavík, 1989.
Boutkan 1998 - Boutkan D. F. H. On the form of North European substrate words in Germanic // Historische Sprachforschung, 1998. Bd. 111. S. 102-133.
Feist 1919 - Feist S. Indogermanen und Germanen. 2. Aufl. Halle (Saale), 1919.
Förstemann 1874 - Förstemann E. W. Geschichte des deutschen Sprachstammes 1. Nordhausen. 1874.
Gysseling 1987 - Gysseling M. Substratwörter in den germanischen Sprachen // NOWELE, 1987. Vol. 10. S. 47-62.
Güntert 1934 - Güntert H. Der Ursprung der Germanen. Heidelberg, 1934.
Hamp 1979 - Hamp E. P. The North European word for „apple“ // Zeitschrift für celtische Philologie, 1979. Bd. 37. P. 158-166.
Hamp 1990 - Hamp E. P. The Pre-Indo-European language of Northern (Central) Europe // When Worlds Collide: Indo-European and the PreIndo-Europeans. The Bellagio Papers / ed. by Th. L. Markey and J. A. C. Greppin. Ann Arbor, 1990. P. 291-310.
Hirt 1921 - Hirt H. Etymologie der neuhochdeutschen Sprache. 2. Aufl. Heidelberg, 1921.
Itkonen 1955 - Itkonen E.: Über die Betonungsverhältnisse in den finnischugrischen Sprachen // Acta Linguistica Academiae Scientiarum Hungaricae, 1955. V. 5. S. 21-34.
Jones 1799 - Jones, sir W. The third anniversary course, on the Hindu, delivered 2d of February 1786 // Works of Sir William Jones in six volumes. Vol. 1. London, 1799. P. 19-34.
Kallio 2004 - Kallio P. Studia Indo-Uralica. The early relation between Indo-European and Uralic. Leiden, 2004.
Kluge/Seebold 1999 - Kluge F. Etymologisches Wörterbuch der deutschen Sprache. 23. erw. Auflage. Bearbeitet von E. Seebold. Berlin; New York, 1999.
Koivulehto 1983 - Koivulehto J. Seit wann leben die Urfinnen im
Ostseeraum? Zur relativen und absoluten Chronologie der alten idg. Lehnwortschichten // Symposium Saeculare Societatis Fenno-Ugricae / Red. J. Janhunen. Helsinki, 1983. S. 35-157. (MSFOu N 185).
Koivulehto 1997 - Koivulehto J. Die Datierung der germanisch-finnischen
Kontakte, revidiert // Finnisch-Ugrische Sprachen in Kontakt / Hg. Hahmo et al. Maastricht, 1997. S. 11-33.
Krahe H., 1964: Unsere ältesten Flußnamen. Wiesbaden.
Kuiper 1995 - Kuiper F. B. J. Gothic bagms and Old Icelandic ylgr // NOWELE, 1995. Vol. 30. P. 45-50.
Kusmenko 2008 - Kusmenko J. Der samische Einfluss auf die skandinavischen Sprachen. Berlin, 2008.
Kylstra 1967 - Kylstra A. D. Zur Substratforschung // Orbis, 1967. Vol. 16, N 1. S. 101-121.
Kylstra 1983 - Kylstra A. D. Skandinavisch-lappische Parallelen // Symposium saeculare Societatis Fenno-Ugricae. Suomalais-ugrilainen seura. 1983. S. 159-177. (Suomalais-ugrilaisen seuran toimituksia; 185).
Kylstra 1985 - Kylstra A. D. Zur Frage eines Substrats im Skandinavischen // Amsterdamer Beiträge zur älteren Germanistik. 1985. Bd. 23. S.1-19.
Kylstra et al. 1991 - Kylstra D. et al. Lexikon der älteren germanischen Lehnwörtern in den ostseefinnischen Sprachen. Amsterdam; Atlanta.
Lagerkranz 1927 - Lagerkranz E. Strukturtypen und Gestaltwechsel im Lappischen. Helsinki, 1927.
Mc Callister 1999 - Mc Callister R. On-line dictionary of postulated non-IE substrate vocabulary in the Germanic languages, 1999 (http://s155239215.onelinehome.us/turcic/41TurkicInEnglish/Non-IE_GermanEn.htm).
Mees 2001 - Mees B.: Stratum and shadow. A genealogy of stratigraphy theories from the Indo-European west // Language contacts in prehistory. Studies in stratigraphy / Ed. by H. Andersen. Amsterdam, Philadelphia, 2001. P. 11-44.
Mikola 2004 - Mikola T. Studien zur Geschichte der samojedischen Sprachen. Aus dem Nachlass hg. von Béata Wagner-Nagy. Szeged. (= Studia uralo-altaica; 45).
Neumann 1971 - Neumann G. Substrate im Germanischen? Göttingen, 1971. (Nachrichten der Akademie der Wiss. in Göttingen. Philol.-Hist. Klasse. Jg. 1971, N 4)
Orel 2003 - Orel V. A Handbook of Germanic etymology. Leiden; Boston.
Polomé 1989 - Polomé E. C.: Substrate Lexicon in Germanic // NOWELE, 1989. Vol. 14. October. P. 53-73.
Polomé 1990a - Polomé E. C. Types of linguistic evidence for early contact: Indo-Europeans and Non-Indo-Europeans // When worlds collide: The Indo-Europeans and the Pre-Indo-Europeans / ed. T. L. Markey, J. A. C. Greppin). Ann Arbor, 1990. P. 266-290.
Polomé 1990b - Polomé E. C. The indo-europeanization of Northern Europe: the linguistic evidence // Journal of Indo-European studies, 1990. Vol. 18. P. 331-338.
Polomé 1991 - Polomé E. C. Linguistics and archaeology: differences in perspective in the study of prehistoric cultures // Language Typology 1988: Typological Models in Reconstruction. Ed. by W. P. Lehmann and Helen-Jo Jakusz Hewitt. 111-134.
Posti 1953 - Posti L. From Pre-Finnic to Late Proto-Finnic: Studies on the Development of the consonant system // Finnisch-Ugrische Forschungen, 1953. Bd. 31. P. 1-91.
Salmons 1992 - Salmons J. C. Accentual change and language contact: Comparative survey and a case study of early Northern Europe. Stanford, 1992.
Schrijver 1997 - Schrijver P. Animal, vegetable and mineral: Some Western European substratum words // Sound law andanalogy / Ed. A. Lubotsky. Amsterdam, 1997. P. 293-316.
Schrijver 2001 - Schrijver P. Lost languages in Northern Europe // Early contacts between Uralic and Indo-Europeans. Linguistic and archaeological considerations / Eds. C. Carpelan, A. Parpola, P. Koskikallio. Helsinki, 2001. P. 417-429.
Schrijver 2003 - Schrijver P. Early development of the vowel systems of North-West Germanic and Saami // Languages in prehistoric Europe / Eds. A. Bammesberger, Th. Vennemann. Heidelberg, 2003. P. 195-226.
Steinbauer 1999 - Steinbauer D. H. Neues Handbuch des Etruskischen. St. Katharinen, 1999.
Tschirch 1966 - Tschirch F. Geschichte der deutschen Sprache. Bd. 1. Berlin, 1966.
Vennemann 1994 - Vennemann Th. Linguistic reconstruction in the context of European prehistory // Transactions of the Philological Society, 1994. Vol. 92, N 2. P. 215-285.
Vennemann 1995 - Vennemann Th. Etymologische Beziehungen im alten Europa // Europa Vasconica - Europa Semitica / ed. P. Noel, H. Aziz. Berlin; New York, 2003. P. 203-297 (Первая публикация статьи в Der Ginkgo Baum: Germanistisches Jahrbuch für Nordeuropa, 1995. Bd. 13. 39-115).
Vennemann 2000 - Vennemann Th. Zur Entstehung des Germanischen // Sprachwissenschaft, 2000. Bd. 25. S. 233-269.
Vennemann 2003 - Vennemann Th. Languages in prehistoric Europe north of the Alps // Languages in prehistoric Europe. Eds A. Bammesberger and Th. Vennemann. Heidelberg, 2003. P. 319-332.
Vennemann 2004 - Vennemann Th. Phol, Balder and the birth of Germanic // Etymologie, Entlehnungen und Entwicklungen. Festschrift für Jorma Koivulehto zum 70. Geburtstag / Hg. I. Hyvärinen et al. Helsinki, 2004. P. 439-457.
Vennemann 2010 - Vennemann Th. Contact and prehistory: The Indo-European Northwest // The Handbook of language contact / Ed. R. Hickey. 2010. P. 380-405.
Wagner 1964 - Wagner H. Nordeuropäische Lautgeographie // Zeitschrift für celtische Philologie, 1964. Vol. 29. S. 225-298.
Wiik 1997 - Wiik K. The Uralic and Finno-Ugric phonetic substratum in Proto-Germanic // Linguistica Uralica, 1997. Vol. 33, N 4. P. 258-280.Wiik 1999 - Wiik K. North-European population and languages // Indo-European-Uralic-Siberian linguistic and cultural contacts / Ed. by A. Künnap. Tartu, 1999. P. 292-300.
Wiik 2002a - Wiik K. Eurooppalaisten juuret. Juväskylä, 2002.
Wiik 2002b - Wiik K. On the emergence of the main Indo-European language groups of Europe through adstratal influence // The Roots of Peoples and Languages of Northern Euroasia IV / Ed. K. Julku. Oulu, 2002. P. 285-292.
Wiklund 1896 - Wiklund K. B. Entwurf einer urlappischen Lautlehre. Bd. I. Helsingfors, 1896.