НГАНАСАНСКИЙ ЯЗЫК КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ: РАЗМЫШЛЕНИЯ ПО ПОВОДУ ЛИТЕРАТУРНЫХ ЯЗЫКОВ
[1]
(Хелимский Е.А. Компаративистика, уралистика: Лекции и статьи. - М., 2000.
- С. 161-163)
Во время своей полевой работы на полуострове Таймыр я имел немало возможностей
для наблюдения над языковыми навыками нганасанов и их отношением к своему родному
языку. Все мои наблюдения убеждают в одном: даже не имея письменности, этот
народ - или, точнее, его старшее поколение - обладает высокоразвитым стандартизированным
литературным языком, языком устной традиции. Более того, у них есть традиция
культуры речи, сознательной заботы о языке (того, что по-венгерски называется
"nyelmülevés"). Нельзя, разумеется, утверждать, что нганасаны
в этом отношении уникальны (по крайней мере одну несомненную параллель представляет
собой гомеровский древнегреческий язык, который существовал и развивался в течение
столетий до появления письменности), но они очевидно отличаются от других этнических
групп, с которыми я имел возможность работать - тазовских селькупов, ижемских
коми или русского сельского населения.
Судя по многочисленным свидетельствам самих нганасанов и работавших с ними
этнографов, этот народ всегда придавал исключительно важную роль мастерству
шаманских песнопений, искусству исполнения и навыкам квалифицированного восприятия
эпоса и легенд (их рецитация служила важным занятием и основным развлечением
во время пурги, а значит - на Таймыре - ежегодно на протяжении многих недель),
владению особым языком иносказательного пения (нган. kəiŋəirśa). Характерной
чертой нганасанов были систематические и многообразные проявления языкового
пуризма, жесткий контроль за правильностью и стилистической адекватностью собственной
речи. В специально подготовленном (например, автобиографическом) повествовании
предпочитались необщеразговорные, иногда слегка тяжеловесные полипредикативные
конструкции, именные формы с эмфатическими клитиками, относительно редкие финитные
формы глагола. Неправильное употребление слов или грамматические ошибки всегда
отмечались, зачастую исправлялись, а иногда и высмеивались слушателями (особенно
если совершивший их рассказчик, в силу своего возраста, должен был быть компетентен
в вопросах языка). Многие были склонны к размышлениям по поводу синонимии и
тонкостей семантики, интересовались внутренней формой (этимологией) имен, особенно
имен собственных - причем не только в ситуации беседы с исследователем-лингвистом,
провоцирующей такого рода размышления.
Это может показаться парадоксальным, но, возможно, именно национальные традиции
внимания к языку могли способствовать очень быстрым темпам утраты родного языка
молодыми нганасанами, которые росли (с начала 1960-х годов) в смешанном долгано-нганасанско-русском
языковом окружении и воспитывались в русскоязычных детских садах и школах-интернатах.
Темпы эти были столь высоки, что в ряде семей старики - нганасанские монолингвы
- вообще не способны общаться со своими русскоязычными внуками без помощи промежуточного
поколения (обычно двуязычного, а в худшем случае - "полуязычного",
то есть не владеющего в достаточной степени ни одним языком). При этом - по
крайней мере во многих известных нам случаях - ни со стороны бабушек и дедушек,
ни со стороны родителей, вопреки явной коммуникативной потребности, не наблюдается
желания активизировать скудные и фрагментарные познания детей в нганасанском
языке, превратить его хотя бы в их второй, после русского, язык. Не определяется
ли это сознательным или неосознанным следованием пуристическому максимализму:
"Пусть уж лучше они совсем не говорят на нашем языке, чем будут коверкать
его"? (Опасения эти небезосновательны: нганасаиский язык настолько сложен,
что практически никому из выросших вне "чистой" языковой стихии не
удается говорить на нем без значительных погрешностей. Кстати, нганасаны единодушно,
и не без гордости, оценивают свой язык как повышенно сложный по сравнению с
соседними языками, особенно с долганским.)
Так или иначе, нганасанский язык разработанностью своей лексики (в частности,
в "интеллектуальной" сфере) и богатством стилистических возможностей
контрастирует с малочисленностью самого языкового коллектива (не более 1000
человек) и относительной узостью сферы своего функционирования.
Высказанные выше оценки могут быть сочтены слишком субъективными. Есть, однако,
и объективные признаки и последствия культивирования нганасанами своего языка.
Это в первую очередь архаичная нганасанская морфонология - очень сложная и внешне
противоречивая, но абсолютно последовательная и во всех "противоречивых"
случаях мотивированная исторически (ср. чередование ступеней согласных, гармонию
гласных, отражающую фонетические свойства скорее протонгананасанских фонем,
чем их соответствий в современном языке, и др.). В речи младшего поколения (к
которому принадлежат и нганасаны, учившиеся в Ленинграде и работавшие с исследователями
в 1970-е - 1980-е годы) некоторые морфонологические правила уже не соблюдаются
- но формы, которые и сегодня можно услышать от пожилых носителей языка, в этом
отношении безупречны и идеально соответствуют полуторавековой давности данным
М. Л. Кастрена.
Нганасанский язык представляет собой, по-видимому, очень редкий, если не уникальный
случай. Увы, пример его вряд ли можно считать положительным: социальные и экономические
потрясения последних нескольких десятилетий, особенно сравнимая по своим последствиям
с геноцидом кампания по "переводу кочевников на оседлый образ жизни",
несут смертельную угрозу существованию нганасанского народа, его языка и культуры.
Однако этот пример - наряду с некоторыми другими соображениями - заставляет
поставить вопрос о том, насколько целесообразна и эффективна стандартная модель
формирования новых литературных языков (создание письменности - выпуск школьных
учебников - школьное преподавание языка - появление национальной интеллигенции
- использование в средствах массовой информации), особенно когда речь идет о
языках небольших этнических меньшинств. Не следует ли направить усилия в первую
очередь на сохранение и изучение устной традиции народа (в ее естественной,
живой устной форме), на поддержку (моральную, а также материальную и социальную)
признанных мастеров фольклора, на создание оптимальных условий для сохранения
"малого" языка в традиционной сфере его функционирования?
Аргументы в пользу названной выше "стандартной модели" настолько
хорошо известны, что я не буду излагать их здесь (пусть мое мнение не покажется
из-за этот пристрастным и односторонним!). В основном они сводятся к стремлению
повысить престиж языка за счет расширения сферы его функционирования.
Я убежден, однако, что это расширение должно основываться на объективной необходимости,
а не только на желаниях и амбициях отдельных людей. Прекрасно, если этого требуют
реальные нужды языкового коллектива (хорошим примером может служить развитие
политической терминологии в саамском языке, связанное с деятельностью в Норвегии,
Швеции и Финляндии регионального Саамского Совета и местных парламентов [национальных
собраний] саамов). В противном случае результаты могут быть плачевны. Достаточно
вспомнить обязательные и типичные для бывшего Советского Союза идеологические
передовицы, политические или информационные статьи в газетах, издававшихся в
автономиях на национальных языках (коми или мордовском, калмыцком или якутском),
- тексты, переполненные русскими заимствованиями, чужеродными синтаксическими
конструкциями, семантическими и фразеологическими кальками. Характерной чертой
этих текстов было то, что их вполне могли читать - понимая хотя бы общий смысл
- русские, совершенно не владеющие соответствующим национальным языком, но они
оставались почти или совсем непонятными для тех представителей коренной национальности,
которые не говорили свободно по-русски. Абсурдность такого "развития"
языка, такого, число механического и формального, способа "расширения"
сферы его функционирования очевидна.
Очень серьезная опасность состоит в том, что многие методы так называемого
"культурного строительства" в Советском Союзе, его дух и его стереотипы
кладутся теперь в основу "национального возрождения" народов России,
а возможно, и других государств бывшего СССР. Подходы к формированию литературных
языков также требуют изучения и пересмотра. Для национальных и языковых меньшинств
во многих отношениях оказывается полезнее сохранять свою культурную самобытность,
а не следовать путем других народов в бесплодной надежде превратиться в их уменьшенные
копии.
Примечания
1. Впервые опубликовано на английском языке:
Nganasan as a literary language - and further reflections on literary languages
// Zur Frage der uralischen Schriftsprachen / Hrsg. von G. Zaicz. Budapest,
1995. S. 149-153.
