Русский филологический портал

Ф. П. Филин

О ПРОИСХОЖДЕНИИ ПРАСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА И ВОСТОЧНОСЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКОВ

(Вопросы языкознания. - М., 1980. - № 4. - С. 36-50)

 
Вопрос о происхождении современных восточнославянских языков, в общем, не вызывает больших споров, хотя тема эта сама по себе очень важная и подлежит дальнейшему углубленному изучению. Считается общепризнанным, что русский, украинский и белорусский языки возникли, имея своей исходной основой язык древнерусской народности, который распался в XIII-XIV вв. под воздействием внутренних причин и внешних обстоятельств.
Иначе обстоит дело с исследованиями, относящимися к славянскому и восточнославянскому этно- и глоттогенезу.
Литература, посвященная этому предмету, громадна. В результате усилий многих поколений ученых картина происхождения славян и славянских языков вообще, восточных славян и их языков в частности, в общих и многих частных своих чертах стала более или менее ясной. Все славянские языки через промежуточные ступени своего развития восходят к одному общему источнику - праславянскому (или древнему общеславянскому) языку, чем и объясняется их несомненное сходство. Реконструированы фонетическая (фонологическая) и морфологическая структуры этого языка в их длительном развитии (начиная с переходной протославянской ступени, когда славянское этноязыковое объединение стало выделяться и отличаться от других древних индоевропейских объединений) с их закономерностями, установлена последовательность (относительная хронология) многих существенных фонетико-морфологических изменений, хотя в то же время остается много спорных и даже вовсе не открытых еще явлений. Предмет по своему существу таков, что возможности реконструкции праславянского языка и жизни его создателей и носителей неисчерпаемы. За последние годы вырисовывается словарный состав праславянского языка до времени его распада (в первую очередь тут нужно назвать публикующиеся теперь московский и краковский словари праславянского лексического фонда). Если бы фантастическая «машина времени» Г. Уэллса сумела перенести пас в ту отдаленную эпоху, мы, безусловно, пользуясь нашими современными знаниями, могли бы отличить праславян от других родственных и тем более неродственных этноязыковых групп.
В то же время теперь стало очевидным, что процесс возникновения и развития праславянского языка и его поздних наследников был очень сложным, не похожим на механическое раскалывание праязыка на его отдельные части - диалекты и языки, как это представлялось раньше со времен шлейхеровского «родословного дерева». Славянский мир (как и другие этноязыковые общности) находился в постоянном движении, внутридиалектные его инновации, как и контакты с соседями, постоянно изменялись в зависимости от исторических обстоятельств с разной степенью интенсивности, одно многократно наслаивалось на другое. В обособляющихся диалектах и языках сохранялись и сохраняются, так или иначе видоизменяясь, более архаические членения и связи, в своем территориальном распространении не совпадающие с границами новых диалектов и языков. Вся славянская языковая область вдоль и поперек пересекается изоглоссами - следами более древних членений и связей, восходящих к разным периодам истории. Исследование этих изоглосс хотя и весьма трудное, но перспективное дело, поскольку оно открывает существенные стороны жизни славянской речи и ее носителей. Уже для прото- и праславянскои эпох обнаруживаются связи то с древними центральноевропейскими и балканскими языками, то с иранскими и даже древнеиндийскими, располагавшимися на территории «старой Скифии» (по данным последних работ О. Н. Трубачева), и иными языками, родственными и неродственными. Правда, добытые таким путем сведения пока что фрагментарны, но они необходимы и перспективны, так как обещают нам все новые и новые открытия в познании славянского этногенеза. Конечно, не следует забывать, что язык - важнейшее средство коммуникации и обязательно является системой, поэтому старое и новое в нем связывается в одно целое, поэтому инновации, отличающие один язык от другого, представляют собой важную сторону языкового развития, немыслимого без преодоления накапливающихся в системе противоречий. Если бы это было не так, то не появлялись бы новые языки и диалекты, а воцарилась бы хаотическая смесь напластований разных эпох и язык не смог бы выполнять свою коммуникативную функцию.
Как было сказано выше, праславянский язык в своих важнейших фонетико-грамматических и лексических чертах нам более или менее известен. Однако в его происхождении и развитии многое еще остается неясным и спорным. Праславянский язык возник и развивался не вне времени и пространства. Праславяне вели хозяйство (охота и рыбная ловля, скотоводство и примитивное земледелие), имели свой бытовой уклад, обычаи и верования, владели некоторыми ремеслами, воевали и вели товарообмен, передвигались. Все это разнообразилось в разной природной среде и при разных контактах с другими этническими объединениями. Остались следы их материальной и духовной культур (предмет археологии, этнографии и некоторых других смежных научных дисциплин). Стало быть, этногенез славян - комплексная проблема, которую решают историки, языковеды, археологи, этнографы, антропологи, палеоботаники, палеозоологи, палеоклиматологи, палеогеографы. Достоверные исторические сведения о славянах дошли до нас только от VI в. н. э., причем их географическое положение в исторических источниках этого времени не очень определенно. Все исторические сведения нам известны (хотя, конечно, не исключено, что могут быть новые открытия), но истолковываются они неодинаково. Во всяком случае, к VI в. н. э. славянские племена заняли уже обширную территорию в Центральной и Восточной Европе, в VI-VII вв. заняли Балканы. Совершенно очевидно, что не VI в. н. э. - начало славянства, и не обширные территории, занимаемые славянами в этот период, первичный очаг их зарождения. Наоборот, VI в. н. э.- время распада праславянского единства. Неизвестная по письменным источникам история праславян - предмет реконструкции. Все признают, что реконструкция жизни праславян может быть решена только общими усилиями представителей разных научных дисциплин. В принципе это верно, но пока что трудно осуществимо.
Археология Центральной и Восточной Европы нашего времени имеет огромные успехи. Открытия следуют за открытиями. Обнаруживаются все новые и новые материальные культуры, уточняются ранее известные, причем совершенствуются методы установления времен их существования вплоть до выяснения абсолютной хронологии. Накапливаются новые обширные знания о материальной и в значительной мере духовной культурах населения указанных территорий древнего дописьменного времени. Ископаемые культуры имеют свои границы, которые изменяются и часто напластовываются друг на друга или вовсе прерываются и сменяются другими культурами. За всеми этими процессами несомненно скрывается история древних этнических единиц. Казалось бы, подставляй под обнаруживаемые культуры определенные этнические единицы - и проблемы этногенеза будут решены. Однако без определения языка нельзя установить, какие племена оставили в земле те или иные культуры. Язык является наиболее характерной особенностью этнических общностей. Черепки не говорят на каком-либо языке. Археологам хорошо известны многочисленные случаи, когда одна и та же культура оставлена разным этноязычным населением, и, наоборот, одно и то же в этноязычном отношении население могло иметь разные культуры. И в этом вся трудность. Не случайно, что одни и те же культуры, в зависимости от точек зрения исследователей, приписываются разным этносам (ср. споры о лужицкой, черняховской, пшеворской и многих иных культурах - что ни оригинальный исследователь, то своя гипотеза, исключающая другие). Не случайно также археологи ищут точки опоры в топонимике (особенно гидронимике), в других языковых сведениях, часто в неясных исторических источниках. К сожалению, нет археологов, которые владели бы в должном объеме сравнительно-историческим языкознанием, его современными методами, как нет языковедов, которые были бы основательными археологами. Ссылки археологов на лингвистические труды, как правило, случайны и произвольны, как и попытки языковедов, обычно поверхностно знакомых с археологическими исследованиями, опираться на данные археологии. В наше время невозможно «объять необъятное», и пока не появился такой ум (коллективный или индивидуальный), который сумел бы с полным знанием дела синтезировать все данные современной науки в решении невероятно трудных проблем этногенеза вообще, этногенеза славян в частности. И появится ли он?
Из сказанного вовсе не следует, что автор этих строк признает комплексный подход к проблемам этногенеза только на словах, а на деле его отрицает. Комплексный подход настоятельно необходим и вероятно уже сейчас дает кое-какие положительные результаты, но пока что он очень часто осуществляется на уровне взаимоисключающих гипотез. Нужно еще много поработать, создать саму методику комплексного исследования, которая позволяла бы объективно совмещать данные истории, языкознания, археологии и т. п. (если это возможно вообще).
Что касается лингвистов, то при освещении проблем этногенеза они опираются на связи искомого объекта с другими этническими объектами и на древнейшие значения лексики, насколько их можно восстановить (интересна попытка Н. Д. Андреева установить на основе семантического анализа реконструируемых им корней раннего праиндоевропейского языка - таких он нашел свыше двухсот - жизненный уклад наших весьма отдаленных предков, которых Н. Д. Андреев относит на 10-15 тыс. лет в глубь истории, то есть к позднему палеолиту).
Когда речь идет о славянском этногенезе, языковеды определяют место раннего праславянского (протославянского) языка среди других древних индоевропейских языков. Отправным пунктом разысканий обычно служат балтийские языки ввиду их особой предполагаемой близости к славянским. Подразумевается, что после распада праиндоевропейского языка протобалты продвинулись к юго-восточному побережью Балтийского моря, вытеснив и ассимилировав древнейшее финно-угорское или какое-либо другое этнически не известное население, и стали на тысячелетия аборигенами этих земель. Часть их распространилась на восток - в верховья Днепра, Волги и Оки. Сторонники гипотезы прабалтославянского языка, начиная с А. Шлейхера, опираясь на сходства современных балтийских и славянских языков, считали, что протобалтийцы и протославяне в глубокой древности составляли единое этноязыковое целое, лишь впоследствии распавшееся на две обособленные, но близкородственные группы. Однако более детальное изучение балто-славянских связей обнаружило и глубокие различия между балтами и славянами, что вызвало резкую критику прабалтославянской гипотезы со стороны И. А. Бодуэна де Куртенэ, А. Мейе и многих других крупных компаративистов. Даже такой убежденный сторонник этой гипотезы, как Т. Лер-Сплавинский, вынужден был признать наличие древнейших весьма существенных различий между балтийскими и славянскими языками на всех их уровнях: фонетическом, морфологическом и лексическом. И те доводы, которые им приводятся в пользу названной гипотезы, нуждаются в пересмотре. Почему, например, совпадение индоевропейских кратких ă и ŏ в одном звуке (у славян в о, у балтов в а) мы должны возводить к прабалтославянскому лабиализованному å, когда совпадения ă и ŏ, ā и ō имеются и в других индоевропейских языках, например, в германских, с разными результатами таких совпадений? Этот процесс мог развиться в разных индоевропейских языках независимо друг от друга.
Споры относительно существования прабалтославян и их языка продолжаются и теперь. Особенно много сторонников реальности этого языка имелось и имеется среди тех польских ученых, которые обязательно хотят видеть исконную прародину славян на территории Польши. Большинство же современных компаративистов считает, что прабалтославянский язык - научная фикция, что реальны только праславянско-прабалтийские связи, вызванные длительными контактами праславян и прабалтов (контакты эти то усиливались, то ослабевали). Если подходить к освещению этой проблемы, выискивая не только черты сходства, но весь комплекс явлений, в том числе и глубоких расхождений, то последнюю точку зрения надо считать единственно правильной. В конце концов все реконструкции решаются практикой исследования. А практика исследования такова, что, реконструируя славянские языковые древности, мы по необходимости обращаемся к праславянскому языку, а затем к языку праиндоевропейскому, а не к прабалтославянскому. Совершенно правильно в свое время заметил Т. Милевский по поводу «Сравнительной грамматики славянских языков» А. Вайана, что А. Вайан, предполагающий три ступени языкового развития - праиндоевропейскую, прабалтославянскую и праславянскую, практически пользуется, как и все его предшественники и современники, только двумя - праиндоевропейской и праславянской (балтийские материалы привлекаются наряду с другими индоевропейскими) [1]. А это решает дело.
Праславяне и праславянский язык выделились из древнейшей, индоевропейской среды независимо от балтийской языковой общности. Когда это произошло, мы не знаем (на этот счет высказываются взаимоисключающие предположения). Во всяком случае в первом тысячелетии до н. э, праславяне уже существовали: развитая структура праславянского языка, какой она представляется в современных исследованиях, могла сложиться только в течение продолжительного времени. Где был первоначальный очаг выделения протославян из праиндоевропейского населения (славянская прародина)? По этому вопросу нет единодушия. Из многих гипотез наиболее распространенными оказались две: 1) прародина славян располагалась между средним течением Днепра, верховьями Западного Буга и Вислы (территория северо-западной Украины, южной Белоруссии и юго-восточных областей Польши); 2) прародина славян находилась между Вислой и Одрой, т. е. в Польше. Коротко обе гипотезы называются среднеднепровской и висло-одерской. В спорах между сторонниками этих гипотез принимают участие историки, лингвисты, археологи, специалисты других областей знания. Вопрос остается нерешенным. Помимо всех прочих данных автор этих строк придает большое значение показаниям тех слоев архаической лексики, которые обозначают специфику природных условий определенной местности (названия особенностей ландшафта, растений и животных). Получается, что древнейшие наши предки не проживали в степях, в горах, у моря, что особенности их природных условий характерны для среднего Поднепровья и прилегающих к нему с запада областей. Противники этой концепции считают, что первоначальные названия особенностей ландшафта, растений и животных за длительную историю славян могли неоднократно изменить свои значения, поэтому лексический материал для реконструкций ненадежен и не должен учитываться. И вообще лексика слишком текуча в своем развитии, и ее не следует учитывать при характеристике истории языков и диалектов.
Конечно, верно, что семантические закономерности в развитии лексики (а они несомненно имеются) еще изучены гораздо меньше, чем закономерности фонетические и морфологические. Но если бы речь шла об отдельных разрозненных названиях, такой материал был бы действительно не пригоден для этноязыковых реконструкций. Однако в данном случае мы имеем дело с массовыми показаниями, взятыми в комплексе. Отсутствие исконно славянских названий, относящихся к степям, горам и морям с их специфическим животным и растительным миром, и наличие массы наименований особенностей ландшафта, животных и растений, характерных для лесов и лесостепи с умеренным климатом, нельзя признать случайностью, с которой можно не считаться. Простое отрицание - не метод научного исследования. Не надо забывать, что звуки и формы без слов с их значениями не существуют. Именно лексика, в которой заключается содержание всего, что выражает язык, наиболее перспективна для дальнейших исторических исследований, что теперь признается многими историками языков.
Чтобы примирить разные гипотезы, некоторые историки, лингвисты и археологи пытаются объединить их («и волки сыты, и овцы целы») и говорят о прародине славян, как о территории, распространявшейся от среднего Днепра до Одры. Однако такое предположение маловероятно. Во-первых, трудно представить себе такую огромную территорию с редким й неустойчивым в те отдаленные времена населением и крайне ограниченными путями и средствами сообщения как очаг возникновения праславянского языка. Обособление языка с его относительным единством предполагает непосредственное и длительное общение его носителей. Как могло непосредственно общаться между собой население Одры и Днепра, да еще постоянно и в течение длительного времени? Первичная прародина могла представлять собою сравнительно ограниченную территорию. Во-вторых, если бы протославяне оформились в особое этноязыковое единство у Карпат и Балтийского моря, было бы непонятно отсутствие в древнем праславянском языке исконных наименований специфических особенностей гор (хребет, ущелье, гребень, пик и прочие слова имеют явно вторичное значение или же в этой лексике присутствуют заимствования) и морей (в морской терминологии положение то же, что в горной, само название море «обширное пространство воды», по данным славянских, балтийских и германских языков, имело исходное значение «болото», «озеро», «пруд»). Конечно, эта этимология слова море небезупречна. Не исключено, что первичным значением было «море», а значение «болото» является своего рода семантической деградацией. Если это верно, то праславяне знали о существовании моря, если не непосредственно, то через своих приморских соседей, или же память о море сохранилась у них от времени праиндоевропейского единства. Однако отсутствие в праславянском языке исконных названий, обозначающих специфически морской животный и растительный мир и особенности самого моря, говорит о многом. Первое тысячелетие до н. э. (особенно его вторая половина) - время, когда приморские племена широко пользовались дарами моря, уже выходили в море для рыбной ловли и иных надобностей. Праславяне не могли бы составить исключение. То же можно сказать и о горах. Само праславянское *gora скорее всего означало «холм, покрытый лесом». Слово гора имеет широкие соответствия в индоевропейских языках. Не исключено, что праиндоевропейское *guer-, *guor-, *gur- первоначально имело свою «внутреннюю форму» и, как считает О. Н. Трубачев, было отглагольным производным от *guer- «пожирать», а также «испускать через рот, уста (например, воду)», т. е. значение «гора» вторично. Однако это вторичное образование уходит в такую глубь праиндоевропейской эпохи, когда никаких протославян еще не существовало. У нас же речь идет о семантической ступени развития слова гора в позднюю, праславянскую эпоху. Что касается явно производных гребень (горы), ущелье и др., то обращает на себя внимание разнобой в славянских языках в обозначениях этих реалий (русск. гребень - польск. grzbiet góry, русск. ущелье - польск. wąwóz górski и т. п.). Иными словами, названия горных ландшафтов, специфически горного растительного и животного мира у славян, в основном, позднего происхождения. Это, конечно, не означает, что праславяне не знали о существовании гор, но отсутствие в их языке исконных древних названий, относящихся к горам и их особенностям, указывает на то, что горы не были местом их постоянного проживания. И в то же время в праславянском языке отчетливо выступает большой исконный пласт слов (а не отдельные слова), обозначающих специфические особенности ландшафта, растительного и животного мира, характерные для среднего Поднепровья и прилегающих к нему с запада областей. Случайность это, на которую не стоит обращать внимания («лексике доверять нельзя»), или нет? Нам представляется, что это не случайность, а закономерность.
Конечно, мы хорошо понимаем, что наши предположения являются только рабочей гипотезой. Когда будет завершена публикация упомянутых выше словарей праславянского лексического фонда, в котором было более 10 тыс. слов, исследователи получат в свое распоряжение массовый материал, изучение которого под углом зрения определения прародины славян может внести в эту гипотезу серьезные коррективы или даже вовсе зачеркнуть ее. Однако возможно (на что мы надеемся) и другое: гипотеза получит веское фактическое обоснование и станет теорией.
Очень важное значение имеют показания отношений праславянского языка с его соседями. Один из крупнейших современных иранистов В. И. Абаев подчеркивает, что большая часть связей северноиранских языков приходится на долю славянских языков. Иранцы имели контакты и с балтийцами в районах левых притоков Днепра выше Киева, но эти контакты значительно слабее славяно-северноиранских. В то же время в балтийских языках имеется гораздо больше древних германских заимствований, чем в языках славянских. С точки зрения представителей висло-одерской гипотезы славянской прародины этот факт объяснить невозможно.
Одним словом, выбирая между двумя гипотезами, мы отдаем предпочтение среднеднепровской, как наиболее соответствующей известным нам фактам.
Особая увлеченность какой-либо гипотезой, независимо от ее побудительных мотивов, может приводить к явной тенденциозности. Так произошло с одним из крупнейших славистов Т. Лер-Сплавинским, которого сторонники висло-одерской гипотезы называют «зачинателем, патриархом славянского этногенеза». Т. Лер-Сплавинский в конце своей деятельности пришел к выводу, будто бы праславяне возникли из балтийцев на юго-западной периферии балтийского мира (т. е. между Вислой и Одрой) в результате столкновения окраинных прабалтов с индоевропейскими племенами, передвинувшимися с юга на север (то ли иллирийцами, то ли италиками или какими-либо другими племенами, о языке которых нам известно очень мало). Эту мысль высказывают также и некоторые советские лингвисты и археологи, которые пытаются во что бы то ни стало доказать, что славянское население Восточной Европы является пришлым. Получается, будто бы языковая (и археологическая) история балтов и славян прошла три ступени: прабалтийскую (ее усматривают в восточнобалтийских языках); раннебалтийскую (она якобы лучше всего сохранилась в западнобалтийских языках - прусском, ятвяжском и галиндском; кстати, о ятвяжском и галиндском языках нам ничего неизвестно, если не считать некоторых гидронимов) и дочернюю праславянскую, возникшую на окраине территории западных балтов. Схема стройная, но фактически ничем не обоснованная (факты берутся не во всем их комплексе, а сугубо выборочно) и представляющая собой всего лишь декларацию, И исторически остается непонятным, как это периферийные балтийцы, да еще с примесью неизвестно какого населения, став славянами, превратились в огромное этноязыковое объединение (одно из крупнейших в человеческой истории), во много раз больше численно и территориально скромной балтийской группы. Остается только приписать им особую агрессивность, экспансию (откуда она взялась и как ее объяснить?), что, между прочим, и делается антиславянски (особенно антирусски) настроенными политиками. Для науки на этом пути никакой перспективы нет.
Итак, данные, которые предоставляет нам современная непредубежденная компаративистика, позволяют с уверенностью предполагать, что древнейшее славянское этноязыковое единство выделилось из праиндоевропейских групп населения как особая самостоятельная единица, в которой пережиточно наверняка сохранялись и предшествующие ей диалектные членения. В течение длительного времени протославяне (переходная ступень от праиндоевропейцев к славянам) и праславяне имели различные и неодинаковой степени интенсивности связи со своими соседями (в том числе и прабалтами), что нашло отражение в сходствах и различиях их языка на всех уровнях со многими другими индоевропейскими группами.
Границы территории их расселения неоднократно изменялись. Медленно, но изменялись их общественный уклад, материальная и духовная культуры. К VI в. н. э. классический родовой строй их был уже основательно поколеблен, начался переход от общества бесклассового к обществу классовому. Расселение праславян на обширных территориях не могло не ослабить связи между членами праславянского сообщества. Начался распад праславянского единства на отдельные группы племен, постепенно перераставших в народности, а соответственно и распад праславянского языка на близкородственные, но самостоятельные славянские языки. На востоке ставшей к этому времени обширной славянской территории (между средним течением Днепра и Карпатами) обособляется восточнославянская этническая группа со своим особым языком, который обычно называется древним восточнославянским или прарусским, а со времени образования древнерусского государства древнерусским. Инновации прарусского языка в его фонетическом и морфологическом строе хорошо известны. Эти инновации в сочетании с унаследованной праславянской основой, подвергшейся определенной трансформации, пережиточными более древними диалектными членениями и новыми диалектизмами образовали неповторимую оригинальную систему, которую нельзя смешать с другими славянскими языками того времени. Восточнославянские племена (их названия нам известны из древнерусских летописей и некоторых иных источников; летописец начала XII в., пользуясь более ранними сведениями и народными преданиями и учитывая сознание родства, четко отделяет их от других славянских племен). Приблизительно с этого времени начинают прощупываться и восточнославянские археологические культуры. Археологи, стоящие на позициях автохтонности прото- и праславян в Восточной Европе (Б. А. Рыбаков и мн. др.), не сомневаются, например, в славянской принадлежности зарубинецкой культуры, которая прослеживается со II в. до н. э. в среднем Поднепровье и южнее Припяти (вплоть до ее верховьев и по правым ее притокам). Это совпадает с нашими лингвистическими наблюдениями. В. В. Седов, положивший много труда, чтобы доказать, что славяне в Восточной Европе - поздние пришельцы, в своей последней книге «Происхождение и ранняя история славян» также теперь признает, что носители зарубинецкой культуры, «по-видимому», принимали участие в этногенезе славян [2]. Во II в. до н. э. праславянский язык еще не распался, но позже именно на этой территории выделяется древневосточнославянский (прарусский) язык как самостоятельная славянская ветвь. Из этой области древневосточнославянские племена расселяются в разные стороны, ассимилируя редкое балтийское, финно-угорское, отчасти иранское (а, может быть, и индийское в «старой Скифии» Геродота) и тюркское население. Конфигурация древневосточнославянской территории постоянно менялась и из-за внешних обстоятельств (нашествия готов, гуннов и других пришельцев). В южном и восточном направлениях древние восточные славяне то наступали, то отступали. Наибольших успехов они достигли на севере и северо-востоке. По данным специалистов по западнофинским и восточнославянским связям (прежде всего тут следует упомянуть работы В. Р. Кипарского), древнейшие восточнославянские заимствования в прибалтийское финские языки (в том числе и в суоми) относятся к VIII в., а скорее всего к VII в. Это означает, что восточнославянские переселенцы из Приднепровья в VII-VIII вв. достигли бассейна Волхова и земель южного Приладожья. Примерно в то же время они появляются в верховьях Оки и в Волжско-Окском междуречье. Широкое расселение древних восточных славян вызывало новые деления прарусского языка, в котором появлялась также субстратная лексика и топонимика, но существенно структура прарусского языка не нарушалась. Положение о древневосточнославянском (прарусском) языке как переходном этапе от праславянского к письменно засвидетельствованному древнерусскому языку в славянском сравнительно-историческом языкознании стало аксиомой. Когда мы говорим о трех братских, близкородственных восточнославянских народностях, то имеем в виду не только их общий источник - древнерусскую народность, но и генетическую общность их корней от выделения из праславянских племен до образования древнерусского государства.
Однако в литературе делались попытки отрицать общность происхождения русских, украинцев и белорусов. В свое время австро-венгерский славист Ст. Смаль-Стоцкий пытался доказать, что никакого прарусского язьгка не существовало: украинский язык выделился непосредственно из праславянского языка, независимо от русского, и по своим структурным особенностям он ближе к сербскому языку, чем к русскому. «Доводы» Ст. Смаль-Стоцкого были решительно отвергнуты всеми славистами, в том числе и И. В. Ягичем, как в научном отношении совершенно несостоятельные. Мысль о независимом происхождении украинцев и украинского языка широко использовалась и используется политиканами из среды украинских националистов, но это к науке не имеет никакого отношения. Позже советский этнограф и лингвист Д. К. Зеленин возрождает давно оставленную гипотезу о переселении сухопутным или морским путем в район Ильменя и Волхова прибалтийских лехитских племен, которые будто бы положили основу северновеликорусов, лишь затем слившихся с остальными восточными славянами. В пользу своей гипотезы Д. К. Зеленин приводит случайные и неверно понятые факты, даже так называемое «сладкоязычие» в русских говорах северо-востока Сибири, которое на самом деле появилось у русских переселенцев под воздействием местных языков (что было разъяснено А. М. Селищевым и П. Я. Черных), и одиночное произношение в тех же русских сибирских говорах яхатъ «ехать», которое он возводит к польск. jachać и уводит в глубокую древность. Фантастическая гипотеза о западнославянском происхождении северновеликорусов еще привлекает некоторых современных историков, но все это не оставило сколько-нибудь заметного следа в науке о славянском этногенезе и на этом можно было бы поставить точку, если бы не недавно вышедшая в свет книга русиста Г. А. Хабургаева «Этнонимия "Повести временных лет"» [3].
Г. А. Хабургаев утверждает, что никакого прарусского языка (промежуточного этапа между праславянским и древнерусским языками) не было, что древнерусское языковое единство сложилось в результате объединения (интеграции) разнородных (гетерогенных) южных и западнославянских элементов с большой примесью автохтонных (прежде всего балтоязычных) компонентов, которое произошло только в рамках древнерусского государства в IX-XI вв. Все общие восточнославянские инновации будто бы распространились именно в это время, а единого восточнославянского массива от среднего Поднепровья до Ладоги до IX в. не существовало. Сходство, единство восточных славян - явление позднее, вторичное [4]. Как же складывалось это позднее (время эпохи раннего феодализма или существования средневековой Европы), сложившееся из разных по происхождению этноязычных лоскутков языковое единство? Ссылаясь на взгляды археолога В. В. Седова, которые Г. А. Хабургаев считает «безупречными», и полностью присоединяясь к гипотезе о происхождении славян из окраинных балтов и, следовательно, к висло-одерской гипотезе (только со ссылками на соответственно подобранную литературу, без каких-либо собственных разысканий), автор книги утверждает, что зарубинецкая культура была балтийской, на территорию ее распространения откуда-то с запада приходит часть праславян, ассимилирует балтов и образует особую группу поздних праславянских диалектов. С запада же из лехитской области неизвестно каким путем приходит прежде всего в бассейн р. Великой другая, по происхождению западнославянская группа, принявшая от балтов название кривичей, которая постепенно распространяется по всему современному русскому Северу. Между двумя этими группами (южной и северной) лежала широкая полоса балтов. Срединные балты постепенно славянизируются, и только в IX-XI вв. создаются в результате интеграции разнородных элементов древнерусская народность и древнерусский язык. Такова общая схема. Как она обосновывается?
Не будучи археологом, Г. А. Хабургаев большое место в своей книге отводит реферированию археологической литературы, что позволяет ему называть свой метод реконструкции «лингво-археологическим». Известно, что славянская (в том числе восточнославянская) археологическая литература весьма богата. Как было сказано выше, пока нет таких методов, которые позволяли бы отождествлять ареалы археологических культур с языковыми, поэтому в археологии существует множество гипотез об этнической принадлежности ископаемых культур. Г. А. Хабургаев излагает только одну из них (славяне не были автохтонами Восточной Европы, они пришельцы), а другие мнения в науке для него попросту не существуют. И если он ссылается на археологические авторитеты других теоретических направлений, то эти ссылки касаются только частностей и рассчитаны они на создание у читателей видимости объективности изложения. Однако сугубо избирательная ориентация только на одну гипотезу, составляющую основу его рассуждений, с полным игнорированием иных концепций наших крупнейших археологов, свидетельствует не об объективности, а сугубой тенденциозности автора. Не сопоставляя разных точек зрения и не опровергая по существу дела иные мнения, можно «доказать» все, что угодно. Вот и получается, что на древнейших территориях восточных славян автору видятся всюду балты, а славяне пришли в среднее Поднепровье в VI в. н. э. («может быть и ранее») в процессе распада праславянского единства [5]. Носители знаменитой зарубинецкой культуры тоже были балтами, пришедшими с запада, хотя физически они вошли в состав восточного славянства (в результате их славянизации) [6]. Стало быть, и Киев, возникший, как теперь установлено, в V в. н. э., вероятно, следуя рассуждениям Г. А. Хабургаева, был основан балтами или, во всяком случае, этнически пестрым, смешанным населением. Конечно, все это стоит на уровне «археологических домыслов», не более того.
А как обстоит дело с лингвистическим обоснованием «гетерогенного происхождения» восточных славян? Важнейшим доказательством такого происхождения Г. А. Хабургаев считает противопоставление фрикативного γ (γ > h) взрывному g. Фрикативный γ (γ > h) распространен в украинском и белорусском языках, а также в южновеликорусском наречии, за их пределами - в чешском, словацком и верхнелужицком языках. Взрывной g характерен для северновеликорусского наречия, польского и нижнелужицкого языков. Первоначально между северной границей γ и южной границей g в Восточной Европе, как думает Г. А. Хабургаев, лежала широкая балтоязычная полоса, и только в эпоху древнерусского государства в процессе славянизации балтов образуется общая изоглосса γ и g (γ распространялось на север, a g на юг). Наличие на севере восточных славян g якобы свидетельствует о западном (лехитском) происхождении северновеликорусов (кривичей и словен). Все слависты согласны, что в праславянском языке был взрывной g, который позже диалектально изменился в γ. Но когда позже? Тут мнения расходятся. Одни языковеды считают, что изменение g в γ произошло еще в праславянскую эпоху или в процессе распада праславянского языка (эту точку зрения разделяет и автор этих строк), другие же относят возникновение γ к позднему времени (не ранее XI-XIII вв.), причем это фонетическое изменение произошло в разных славянских языках независимо друг от друга (а фарингальный h появился только вместе с оформлением украинского языка). Нужно признать, что вопрос этот остается открытым. Во всяком случае, нет никаких оснований считать, что взрывной g пришел к восточным славянам из лехитской области. Взрывной g - прямое наследие праславянского языка, сохранившееся в южнославянских языках, польском и нижнелужицком, в северновеликорусском наречии (из которого оно перешло в русский литературный язык, став в нем нормой). Где возник фрикативный γ, каковы были пути его распространения в древнее время, об этом нам решительно ничего не известно. И уже совсем несерьезно основывать этногенетические концепции на каком-либо одном изолированно взятом фонетическом явлении, без учета всего гигантского комплекса славянских диалектных явлений на всех языковых уровнях. Других лингвистических доказательств о переселении предков северновеликорусов из лехитских земель Г. А. Хабургаев не приводит. Он еще упоминает о северновеликорусском цоканье, но и сам воздерживается от установления связей между цоканьем и польским мазуреньем (большинство современных полонистов считает, что мазуренье в польском языке возникло не ранее XIII-XIV вв.). Немногие другие диалектные особенности, которые Г. А. Хабургаев привлекает в своей книге, являются поздними и к проблеме глоттогенеза восточных славян прямого отношения не имеют. Притом же следует заметить, что изложение поздних диалектизмов подается не всегда корректно, что приводит к ошибкам. Например, на стр. 63 книги сообщается, что А. И. Соболевский открыл в юго-западной письменности «новый ѣ», т. е. «удлинение краткого е, а также о перед слогом с утратившимся "слабым" редуцированным». Можно подумать, что «новый ѣ» возникал не только перед «слабым» ь, но и перед «слабым» ъ.
Возможно (это мое предположение), что следы древних славяно-балтийских контактов отражаются в аканье, которое, как известно, распространено в белорусском языке и говорах южновеликорусского наречия, а также стало нормой русского литературного языка. Попытки объяснить происхождение аканья редукцией неударяемых гласных ни к чему не привели, поскольку территории аканья и редукции неударяемых гласных совершенно не совпадают. Редукция неударяемых гласных - явление явно позднее, наиболее яркое свое выражение оно нашло в современном русском литературном языке. Естественней объяснять происхождение аканья тем, что гласный о в праславянском и прарусском языках был открытым и мог в неударяемых слогах или лабиализоваться (современное оканье), или же измениться в а (современное аканье). Может быть, толчком к изменению неударяемого оа в а было воздействие балтийского субстрата (краткие ŏ и ă в прибалтийском языке совпали в а). Вопрос о происхождении аканья остается нерешенным. Но если даже признать справедливым возникновение аканья под балтийским воздействием, это не нарушает «автогенность» происхождения восточных славян, имевших единую языковую систему с диалектным ее расчленением.
Другую опору своей гипотезы Г. А. Хабургаев ищет в этнонимах, представленных в «Повести временных лет». Он использует известный в топонимике (в частности, и в этнонимике) формантный метод, который дополняется историко-этимологическими соображениями. Самый ранний слой этнонимов - бессуффиксальные образования собирательного значения, которые, по мнению Г. А. Хабургаева, перестали быть продуктивными к VII в. [7]. Этноним *поля «поляне» исчез к VIII-IX в., так как племенное объединение «полей» растворилось в разнородном населении Киева и его области. Само название *поля «поляне» как производное от поле (так объяснял его древний летописец, так определяют его и современные этимологи) Г. А. Хабургаев считает образцом «народной этимологии», но своего толкования этого этнонима он не предлагает [8]. Он только спешит заявить, что на территории днепровских полян археологические памятники славянского происхождения «появляются как будто не ранее VIII столетия» [9], а до этого их земля была заселена неславянскими аборигенами. Остальные бессуффиксальные этнонимы обычно обозначали балтийское и финно-угорское население (литъва, зимѣгола, весь, ямъ, чудь и т. п.). Что касается бессуффиксальных обозначений восточнославянских племен, то они на славянской почве не этимологизуются и их следует признать иноязычными по происхождению: дулѣбы (< *dudlēb-) - германское, хърваты - иранское, сѣверъ - иранское, *kriv- «кривичи» - балтийское, *dregъv- «дреговичи» - балтийское, *tiver- «тиверцы» - тюркское и т. д. Это якобы объясняется тем, что были племенные названия неславянских аборигенов, которые присвоили себе славянские пришельцы. Сюда же относится и этноним Русь - скандинавского происхождения. Летописец якобы тенденциозно пытался доказать, что славянское население на Волхове было первичным, а скандинавское - вторичным. Славяне-пришельцы наслоились на скандинавов и восприняли от них этноним
Русь как самоназвание. Но тенденциозным оказывается не летописец, а Г. А. Хабургаев, так как археологи обнаруживают на Волхове островки скандинавских (варяжских) древностей, датируемые не ранее IX в., тогда как славяне появляются здесь не позже VIII в. (современные археологи возникновение Старой Ладоги как города, основанного русскими, относят к VIII в.). Даже название *slou - словѣне, славяне «могло быть усвоено группой праславян от автохтонов» [10] (конечно, не славянских).
Этимологизация этнонимов - дело очень трудное и спорное. По поводу их происхождения высказывается множество противоречивых гипотез. Большинство компаративистов находят корни этнонима словѣне на славянской почве, так же, как и поляне, сѣверяне, кривичи, дреговичи и др., а этноним Русь скорее всего распространялся с юга на север, а не наоборот. Причины заимствования этнонимов (а таковое нередко) выяснить не всегда просто, и сам факт заимствования вовсе не обязательно обозначает смену одного населения другим. Этнонимы, конечно, должны учитываться при освещении проблем этногенеза, но не как основной материал, так как обычно их этимологизация бывает очень спорной, а, следовательно, малонадежной для решительных этногенетических выводов.
Далее Г. А. Хабургаев выделяет этнонимы на -'ане (бужане, деревляне, полочане, поляне, сѣверяне) и -ьци (тиверъци), которые, по его мнению, возникли не ранее VIII-IX вв. и обозначали не племена, а территориально-политические объединения и произведены от названий населенных пунктов (как кыяне, куряне и пр.). Что суффиксальные образования были созданы от бессуффиксных основ, это верно. Но доказать позднее (не праславянское) происхождение -'ане и -ъци (они разбросаны по всей славянской территории), да еще приурочивать их к VIII - IX вв., невозможно. Это всего лишь означает выдавать желаемое за действительное. Между прочим, суффиксы, как и другие форманты, нередко меняют свои значения, и образования типа кыяне, куряне, новгородьци (они, конечно, от названий городов) не следует семантически отождествлять с этнонимами поляне, северяне, тиверъци. Невозможно также доказать, что последние обозначали не племена, а территориально-политические единицы. Г. А. Хабургаева смутил этноним словѣне (население р. Волхова). То он считает, что его принесли с собой западнославянские переселенцы, то объявляет его церковнославянизмом, «явно искусственным книжным» словом, что относится к категории беспочвенных домыслов.
Наконец, выступает еще группа этнонимов с суффиксом -ич-и: кривичи, дреговичи, радимичи, вятичи. Согласно тенденциозным толкованиям, все население, носившее эти имена, было сплошь балтийским, славянизированным только в эпоху древнерусского государства. И это вопреки мнению летописца, четко определявшего указанные племена как восточнославянские, славянские по происхождению. Что касается этимологии этих этнонимов, то они являются спорными, неясными (как и многих нарицательных имен). Тем более к их анализу нужно относиться с особой тщательностью. Между тем, Г. А. Хабургаев «реконструирует» несуществовавшую исходную балтийскую форму *kriv- вместо *kreiv~, которая приводится в современных этимологических словарях. Корень *kreiv- является общим для славянских и балтийских языков, а литов. *krievai «русские» (< кривичи) , латыш. *krievs «русский» справедливо считаются славянским заимствованием в балтийских языках. Можно ли давать форму *krievà (графически - современную литовскую, литературную, вплоть до знака ударения)? Нет, так как из такой несуществовавшей «прабалтийской» формы ожидалось бы *kreivā или *kreivō, чего нет на самом деле. Можно ли в словообразовательном отношении сравнивать древнерусское дерева (< *derv-), от которого образовано деревляне, с литов. Liet-uvà, где в первом случае мы имеем корневой -v-, а во втором суффиксальный -v-? Как можно относить к балтийскому заимствованию IX-XI вв. *dregъv- (> дреговичи), не принимая во внимание явно родственного названия драговиты, другувиты - славянское племя, проникшее на Балканы в VI-VII вв. и поселившееся в теперешней северной Греции между Солунем и Верреей? И с хронологией тут не получается. По Г. А. Хабургаеву, дреговичи - балты, ославянившиеся только в IX-XI вв. И откуда появляется (правда, под знаком вопроса) праформа *ventis, из которой будто бы образуется этноним вѧтичи! Любая праформа нуждается хотя бы в минимальных доказательствах. Правдоподобнее выглядит предположение о славянском патронимическом происхождении этнонимов радимичи и вятичи, подкрепленное к тому же известной летописной легендой о Радиме и Вятко. И уже совсем фантастична праформа *radimis ( = радимичи), которая без всяких доказательств дважды приводится на картах № 14 (стр. 90) и №16 (стр. 112). Желание у автора выдать восточнославянские этнонимы за балтийские очень велико, но, кроме желания, нужны еще и аргументы. На самом деле среди восточнославянских этнонимов нет ни одного, который с некоторой долей вероятности можно было бы возвести к балтийскому источнику. Мы могли бы продолжить список явных промахов, имеющихся в анализе восточнославянских этнонимов в книге Г. А. Хабургаева, но и сказанного достаточно, чтобы показать полную несостоятельность такого анализа. Суффикс -ич- несомненно праславянского происхождения. Вообще нужно иметь в виду, что бессуффиксальные и производные суффиксальные этнонимы в праславянском языке сосуществовали, а не просто сменяли друг друга. Кстати, Г. А. Хабургаев не замечает противоречия, в которое он впадает. По его мнению, бессуффиксальные этнонимы перестали быть активными к VII в., и в то же время он подчеркивает позднее происхождение у славян термина Русь. Ср. также этнонимы сумь, весь, меря, мордва и др. (и совсем поздние, современные для русского языка бессуффиксальные коми, ханты, манси и т. п.), появившиеся у восточных славян в эпоху контактов с финно-уграми, т. е. не ранее VII-VIII вв. Бессуффиксальные этнонимы активны и в современном русском языке. Плохо распорядился Г. А. Хабургаев формантным методом анализа этнонимики, не лучше обстоит у него дело и с этимологией этнонимов. Какая другая фактическая основа, кроме тенденциозного изложения археологической литературы и произвольного толкования изоглоссы γ и g, а также этнонимов, лежит в основе гипотезы Г. А. Хабургаева? Больше никакой, если не считать субъективного истолкования всем хорошо известных сведений из «Повести временных лет» и некоторых других источников.
Славянское сравнительно-историческое языкознание установило языковую общность восточных славян на всех уровнях. Известно также, что лингвисты неодинаково группируют южнославянские и западнославянские языки, но они все дружно считают восточнославянскую языковую группу фактом, не подлежащим, сомнению. Если стать на позицию гетерогенного происхождения восточных славян, то как же в таком случае объяснить их столь несомненную этноязыковую общность, причем общность тесную, неразрывную? Своеобразия восточнославянской языковой группы, как и других славянских групп, к IX в. проявились с достаточной четкостью: возникло полногласие, свойственное только восточным славянам (начало преобразования праславянского *tort, давшее разные рефлексы у славян, приурочивается по крайней мере к VIII в., если не ранее), изменение начальных *ort-, *olt- с нисходящей интонацией в rot, lot, tъrt, в отличие от южнославянского *trt (ст.-сл. кръмъ, плъкъ, зрьно, влъкъ), сохранение во всей восточнославянской области в IX-XI вв. редуцированных фонем ъ и ь (следы праславянской старины), когда в это время у других славян начался процесс их падения, изменение носовых о, vs. ę в чистые у и а (этот процесс завершился по крайней мере к середине X в.), изменение *tj, *dj, *kt' в ч и ж (< дж) и ряд других фонетических явлений, замена в твор. падеже ед. числа имен с основой на -ŏ окончания -омь/-емь окончанием -ъмъ/-ъмъ, окончание -ѣ в род. падеже ед. числа основ склонений на -а и т. д., общевосточнославянские особенности лексики (дальнейшие исследования в этой области дадут много новых сведений), вся своеобразная и неповторимая совокупность разных явлений с неоспоримостью свидетельствует о существовании до IX в. особого восточнославянского (прарусского) языка. И если языковеды продолжают спорить между собой о путях возникновения тех или иных особенностей, сложившихся к IX - середине X в., то никто из них не сомневается в существовании восточнославянского (прарусского языка) - переходной ступени от праславянского языка к письменно засвидетельствованному древнерусскому. Реальность его подтверждается и тем, что в старославянском письменном языке, созданном в середине IX в. Кириллом и Мефодием, достаточно ярко представлены южнославянские и отчасти западнославянские
черты, не совпадающие с особенностями языка восточных славян. Стало быть, по крайней мере к середине IX в. распад праславянского языка на отдельные близкородственные славянские языки в основном завершился (на самом деле это произошло не позже VI-VII вв.).
Реальность древнего восточнославянского (прарусского) языка и единого восточнославянского этноса, из которого через ступень единой древнерусской народности в XIII-XIV вв. возникли братские близкородственные народности - русские, украинцы, белорусы,- отрицают лишь те, кто вопреки всем данным славянской компаративистики пытается навязать нам мысль о «гетерогенном», разношерстном происхождении восточных славян. Если бы восточнославянская общность была лишь результатом нивелировки различных по происхождению этнических элементов только в эпоху IX-XI вв. (время сложения и существования древнерусского государства), то в XI в., от которого дошла до нас древнерусская письменность, должны были еще сохраняться в языке южные, западнославянские, балтийские и иные особенности, так как за такой короткий срок «гетерогенность» не могла бы сгладиться, чего не было на самом деле. Более того, нам пришлось бы в корне пересмотреть принципы и достижения славянского сравнительно-исторического языкознания, чего Г. А. Хабургаев и другие не делают, дай никогда не смогут сделать. А это решает все.
Конечно, восточные славяне в процессе расширения своей территории ассимилировали родственное и неродственное население (вообще в антропологическом и материально-культурном отношениях несмешанных народностей не бывает, и восточные славяне не представляют собой исключения из этого общего правила), внутри их земель происходили в разных направлениях передвижения племен и территориальных групп, в языке их сохранялись и сохраняются как пережитки более древние диалектные членения, непрерывно изменялись их контакты с соседями и т. п. Все это верно. Однако верно и то, что исторические различия между их отдельными группами нельзя доводить до абсурда. Любопытно, что Г. А. Хабургаев начинает свою книгу с восхваления этногенетической концепции А. А. Шахматова, которую ее критики, дескать, просто не поняли. Однако тут же выясняется, что конкретные положения шахматовской концепции (в том числе и его реконструкция дописьменного прарусского языка) устарели и должны быть заменены новыми. Если все конкретные положения концепции стали непригодны, то что же остается от самой концепции? По здравой логике ничего не остается. Шахматов для Г. А. Хабургаева понадобился как своего рода дымовая завеса для прикрытия его «гетерогенной гипотезы». Г. А. Хабургаев видит перспективность шахматовских исследований в том, что наш великий русист связывал историю языка с историей народа, общества. Но кто же из советских ученых отрицает такую связь? Только история общества, его материальной и духовной культур понимается по-разному. Отвергая «конкретную» концепцию А. А. Шахматова, Г. А. Хабургаев делает попытку создать собственную «концепцию» восточнославянского глоттогенеза. Что получилось из этой попытки, об этом может судить любой непредубежденный читатель.
Тенденциозно настроенные историки и филологи пытались, например, отрицать древнее происхождение «Слова о полку Игореве», подлинность надписи 1068 г. на известном Тмутараканском камне, многих других произведений литературы Киевской и Московской Руси. Но что, кроме шума и скандальной «славы», остается от таких «гипотез» в науке? Недоказанное, но настойчиво проводящееся утверждение, что славяне произошли от окраинных балтийцев, отрицание выделения восточных славян непосредственно из праславянского этноязыкового единства и исконного родства восточнославянских народностей и их языков путем пропагандировання «гетерогенности» их исторических истоков, утверждение, что современный русский литературный язык имеет иностранное (древнеболгарское или позднефранцузское) происхождение, и иные «концепции» такого же рода составляют хотя и пестрое, но единое направление, которое получает (хотят этого представители подобного направления или нет) определенное общественное звучание. Не все гипотезы безобидны.
Положение о близком родстве и едином прарусском (древнем восточнославянском) источнике происхождения восточных славян остается неопровержимым.
 

Примечания

1. Т. Milewski, [рец. на кн.:] А. Vaillant, Grammaire comparée des langues slaves, I - Phonétique, RS, XVIII, 1, 1956, стр. 45.

2. В. В. Седов, Происхождение и ранняя история славян, М., 1979, стр. 74.

3. Г. А. Хабургаев, Этнонимия «Повести временных лет» в связи с задачами реконструкции восточнославянского глоттогенеза, М., 1979 (рецензенты - К. В. Горшкова и Е. Ф. Васеко).

4. Г. А. Хабургаев, указ. соч., стр. 226-228.

5. Г. А. Xабургаев, указ. соч., стр. 148.

6. Г. А. Хабургаев, указ. соч., стр. 88.

7. Г. А. Xабургаев, указ. соч., стр. 210.

8. Г. А. Xабургаев, указ. соч., стр. 151. Впрочем, следует отметить, что восстановление нормы поля (или поли) явно ошибочно. Форма полѧмъ ясно свидетельствует о том, что от *pole «поле» образовалась консонантная основа *polen-, им. падеж мн. числа которой был полiане.

9. Там же.

10. Г. А. Xабургаев, указ. соч., стр. 213.