Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

В. В. Аниченко

РАЗВИТИЕ БЕЛОРУССКОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ЯЗЫКА В XVIII в.

(Вопросы языкознания. - М., 1978. - № 4. - С. 47-57)

 
Характеризуя положение белорусского языка и его судьбу в плане функциональной истории в славянской лингвистике, Е. Ф. Карский, один из лучших его знатоков и усердных исследователей, особо подчеркивал, что этот язык в свое время «в течение нескольких столетий был органом умственной, нравственной и политической жизни народа в Великом княжестве Литовском» [1]. Язык этот употреблялся в деловой письменности, литературно-художественных произведениях, конфессионально-полемической, научной литературе и других жанрово-стилевых разновидностях, в том числе был языком «всего литовского народонаселения, как православного, так и католического» [2]. Он был официально признан и узаконен Литовским статутом 1566 г., где сказано: «а писаръ земский поруску маеть литэрами и словы рускими вси листы и позвы писати а не инъшымъ языкомъ и словы» [3]. 
Но развитие белорусского литературного языка было неодинаковым в разные периоды его истории. После Люблинского сейма 1569 г., когда Великое княжество Литовское и Польское королевство были соединены в одно государство - Речь Посполитую, белорусский литературный язык постепенно, но неуклонно вытеснялся из сферы официального употребления польским языком. Это нашло свое отражение в официальном постановлении Варшавского сейма 1696 г., в котором польские власти запрещали писать деловые документы на белорусском языке и употреблять его в делопроизводстве. Действительно это постановление явилось одной из основных причин упадка деловой письменности на белорусском языке XVIII в., хотя деградация ее началась значительно раньше.
В истории белорусского литературного языка период XVIII в. наименее исследован. И, вероятно, не случайно в языкознании он считается белым пятном на фоне предшествующего развития старобелорусской письменности в ее различных жанрово-стилевых разновидностях. На это есть свои причины. Главная из них - специфические исторические условия развития белорусского языка в XVIII в. Общеизвестно, что в этот период в пределах Белоруссии, кроме белорусского, употреблялись также польский, латинский, книжнославянский и русский языки, которые имели неодинаковое территориальное распространение и функционирование. Так, польский и латинский языки по существу бытовали повсеместно на белорусских землях с той только разницей, что первый из них выполнял общественные и культурные функции в письменной форме и являлся средством общения привилегированных и даже средних слоев населения Белоруссии, а второй был только книжным языком научной литературы и вообще просвещения господствующих представителей католической веры. Что же касается книжнославянского языка, то он, как и латынь, употреблялся исключительно в письменной форме для создания конфессиональной литературы, использовавшейся представителями православной и униатской церкви. Но это был язык не такого типа, как в Московской Руси, а его местная разновидность, представляющая собой заметное смешение книжнославянизмов и белорусизмов. Рукописные памятники этого типа («Книга сынъ блудный», 1766) и старопечатные («Собрание припадковъ краткое и духовнымъ способомъ потребное», Супрасль, 1722) дают ценный материал для изучения белорусского типа книжно-славянского языка, который в Белоруссии начал функционировать с XV в. и продолжал свое развитие в XVIII в.
Сфера употребления русского языка вначале была ограничена восточной территорией Белоруссии, а затем русский язык получил повсеместное распространение в административной практике и как средство общения русского чиновничества. Русский язык, как и белорусский, в XVIII в. был острым оружием в борьбе белорусского народа против полонизации. Особенно возросла его роль во второй половине XVIII в., когда белорусский народ воссоединился с русским в одно государство и на территории Белоруссии стали создаваться книги и канцелярские документы на русском языке. Для некоторых из них характерны белорусские языковые особенности.
Примером может служить книга культурно-бытового содержания «Описание Кричевского графства или бывшего староства» Андрея Мейера (1786) [4], написанная на русском языке с отражением в ней местных профессиональных терминов, бытовавших в Кричевском графстве среди мастеровых людей того времени: белуха «пшеница», кочетъ «поп», кругалка «репа», круглеки «рубли», кудрявка «гречка», набусатъся «напиться», солодуха «морковь», теплухи «чулки».
Говоря о проникновении элементов белорусского языка в русские тексты XVIII в., уместно упомянуть также и о некоторых лингвистических переводных источниках, которые появились в начале XVIII в. в Голландии. В России в период царствования Петра I повысился интерес к Западной Европе и западноевропейской жизни вообще. Во время своего пребывания в Голландии (1696) Петр I открыл в Амстердаме типографию для издания разных материалов на русском и иностранном языках с целью ознакомить русский народ с практически полезными знаниями и т. п. Осуществить эту задачу по предложению Петра I взялся И. Ф. Капиевич (Капиевский, 1651-1714), белорус по происхождению, известный просветитель и книгоиздатель, пропагандист светских наук в России конца XVII - начала XVIII в. В 1700 г. в Амстердаме он издал словарь под названием «Nomenclator in lingua latina, germanica et russica». При отборе лексического материала в словник И. Ф. Капиевич вместе с русской лексикой параллельно включал также и слова белорусского языка (кузнецъ и коваль, петухъ и капланъ, торгъ и кермашъ) или только белорусизмы (крычу, повеки, серце, хлопчик, шыя, яблыка) [5]. Несмотря на то, что в Белоруссии продолжительное время было распространено пятиязычие (письменное), период XVI - XVII вв. «посторонние стихии не сделали (белорусский язык. - А. В.) до такой степени искусственным, чтобы лишить его всякой индивидуальности» [6].
Исходя из незначительного количества памятников белорусской письменности XVIII в., некоторые лингвисты в свое время утверждали, что в указанный период белорусский язык был языком простого народа, но иногда употреблялся в литературных произведениях, например, в отдельных комедийных текстах, которые чаще всего писались на польском языке, и лишь некоторые действующие лица (преимущественно белорусские крестьяне) говорили по-белорусски. «Но тем же польским авторам интерлюдий, - по справедливому замечанию В. Н. Перетца, - принадлежит невольная историческая заслуга сохранения образцов белорусской речи в темный период ее существования» [7].
Цель настоящей статьи - обратить внимание читателей на особенности развития белорусского литературного языка в XVIII в. Следует отметить, что в XVIII в. увеличивается число текстов, записанных латинской графикой в польской модификации. Речь идет о некоторых произведениях комедийного жанра, которые в языковом отношении заметно отличаются от письменности предшествующих периодов. С первого взгляда может показаться парадоксальной попытка передавать белорусские тексты латиницей, не имевшей в белорусской письменности постоянной традиции. В латинской графике преобладает фонетический принцип письма. Она не была столь устойчивой в Белоруссии, как кириллица, основанная на этимологически традиционном принципе письма. Для создания комедийного эффекта авторы преднамеренно вводили в комедии персонажи из низших слоев общества и сохраняли в их речи живое местное произношение.
Изучение этой жанрово-стилевой разновидности белорусского языка представляет для лингвистики большой интерес не только в фактическом (количественном) отношении - как систематизация разрозненных и неисследованных памятников, но также с точки зрения принципиальной (методологической): эти литературные образцы являются богатым источником сохранения живого языка той поры, представленного в достаточном объеме и полноте. Методологическое значение комедийных произведений становится особенно очевидным при уточнении такой важной проблемы, как периодизация истории белорусского литературного языка.
В настоящее время белорусское языкознание располагает определенным материалом для того, чтобы судить о языковой специфике комедийных текстов XVIII в., написанных латиницей и кириллицей. Наиболее ранней комедией является «Intermedia. Bacchanalia» (1725) [8], текст которой записан латинской графикой, причем большая часть - на польском языке, и только некоторые действующие лица (крестьяне) разговаривают по-белорусски. Немаловажное значение имеют в этом отношении два драматических произведения, составленные в 1787 г. профессором риторики и поэзии Забельской гимназии на Витебщине К. Морашевским («Comedya») и ксендзом М. Цецерским («Doktor Przymuszony») [9]. Комедии написаны на польском языке, в первой из них действующие лица - мужик и еврей, и во второй крестьяне-белорусы говорят на белорусском языке.
В XVIII в. в некоторых православных школах (как и в католических учебных заведениях) писались и разыгрывались комедии на белорусском языке. Одна из таких школьных комедий середины XVIII в. («Выписано из бывшихъ в смоленской семинарiи комедей») ставилась в Смоленской семинарии [10]. Графической особенностью текста комедии является то, что он записан кириллицей, но язык представителей низших слоев сельского населения здесь по существу такой же, как в католических интермедиях рассматриваемого периода.
Некоторые интермедии XVIII в. создавались в православных украинских духовных школах, где, кроме украинцев, учились и белорусы. Не случайно поэтому в интермедиях встречаются кириллические тексты и на белорусском языке: один из них содержится в аллегорической драме Г. Конисского «Воскресение мертвых» [11], второй - в сборнике 1771-1776 гг. под названием «На рождество Христово» [12]. Филологическая наука располагает и другими образцами белорусских комедийных текстов XVIII в. [13].
В языковом отношении комедийные произведения рассматриваемого периода нельзя считать равноценными: территориальная неравномерность их возникновения, разные типы письма (кириллица и латиница), филологическая подготовка авторов (писцов) - все это сказалось на их художественном мастерстве и языке. Языковой анализ важнейших комедийных текстов XVIII в. (за исключением «Intermedia. Bacchanalia»), проводился в свое время нами и другими исследователями [14]; остановимся здесь только на отдельных моментах.
Важнейшей лексической особенностью письменных памятников этого типа является преобладание в них народно-разговорных слов, (не утративших своей продуктивности в белорусском языке до настоящего времени) крестьян-белорусов: араць [15], гаспадар, жартавацъ, злодзей, карчма, падабацца, парабак, ратаваць, скарга, спачываць, тузаць («Intermedia. Bacchanalia»); адкуль, але, астатнi, бацька, гроши, дараваць, досыць, кавалак, клопат, мабыць, нiколi, статак, таварыш («Comedya» Морашевского); каб, рабiць, хвароба («Doktor Przymuszony»); дзѣ, дыкъ, кали, куды, пакуль, скакаць, сюды, ужо, што, якъ, яна (Смоленская комедия); албо, бабка, лиекаръ, циеперъ («На рождество Христово»); дзеткi, хата («Colonus, Studiosus»); господар, кожны («Rusticus et Judaues») [16].
Анализируемые тексты насыщены многочисленными фразеологизмами, образными сравнениями, выражениями и пословицами, характерными для народно-разговорной речи: хмель мяне ўнёс на другi свет; як свiдром вярцiцъ в мазгаўнi; лапцi ў чабаты абярнулiся i сермяга ў сукно; кастур мой перэвярнуўся ў шнаблю; чэрап мужыцкi добрэ напiўся сала; галаву крэпко прыбiў да пасцелi пайду куды очы занясуць («Intermedia. Bacchanalia»); каб табе скулля горло разточыла; каб табе ражон ў горла улез; кап ты скрось землi пашоў; вот лiхо ўжо ix несець; я шэлега пры душы не маю; цепер хоцъ ты трэснi ўсе хiтрые як сабакi; ён ix око на око паставiцъ («Comedya» Морашевского); каб яго чорт узяў; як мядзведзь мучыць; язык... колам стаў цi што ў чорта; як нажом па горле («Doktor Przymuszony»); вѣсъ у матку удався; попався у ѣты кроены; старога зъ свора збыли; у мянѣ и сыновыхъ сыновъ якъ дубовъ (Смоленская комедия); галава за галаву ляже {«Воскресение мертвых») штоб твоя дохна нагле здохла; барада як лес; штоб вашые Соры папухлi як горы; штоб твой увесь плод згiнуў як тонкi лёд («Rusticus et Judaues»); парою ў кулак затрублю; дзеткi ў хаце зубамi звоняць; дзяцей як бобу («Colonus, Studiosus»).
Весьма характерной особенностью в лексике рассматриваемых комедий является наличие региональных слов и форм, отражающих живые нормы белорусского произношения: го «довольно», кастур «кастыль», пок «пока», шнабля «сабля», браце («Intermedia. Bacchanalia»); вох «ох», кап «чтобы», недзведзь «медведь», скрось, цяшко («Comedya» Морашевского); Апанаска, гэташ, матуся, усё-ткi («Doktor Przymuszohy»); берясцень «глиняный горшок», кавярзень «лапоть», карячокъ «посудина», сачень «блин», Змитруче, Свиридзе, Свиридухна (Смоленская комедия); асьмiнка, галубочку, мой лебедзю, мой салавейку, целятко («Colonus, Studiosus»); дохна «дочь», тата «отец», Iване («Rusticus et Judaues»).
В языке некоторых комедий иногда встречаются слова русского языка, но они, как правило, подчинены местным произносительным нормам: дзяржаць, крэпко («Intermedia. Bacchanalia»); вiдзiщъ, дзерава, напроцiў («Comedya» Морашевского); апяць, дзелаць, дзяревня, нѣгдзи (нѣгдзѣ), пабядзiцелъ, харашенка (Смоленская комедия); пагiбнуць («Colonus, Studiosus»); рабята («Rusticus et Judaues»).
Несмотря на то, что комедийные тексты возникали во время вытеснения белорусского языка из сферы официального употребления польским языком, полонизмы не пустили здесь глубоких корней, вероятно, из-за того, что белорусское крестьянское население владело им недостаточно. В устах действующих лиц (белорусов) популярными были лишь некоторые слова польского языка, отраженные далеко не во всех тогдашних комедийных текстах: вшэлякi «всякий», вцале «совершенно», нiгды «никогда», пожуцiць «сбросить», прэнткi «быстрый», пшынамней «хотя бы», тылько «только», уродзэне «рождение», хлоп «мужик», юж «уже» («Intermedia. Bacchanalia»); васпане «вельможный пан», вашэць «ваша милость», загарак «часы», отож «вот, таким образом», патрафiць «попасть», свядэцтво «свидетельство» («Comedya» Морашевского).
Фонетическая система белорусских комедий XVIII в. заметно отличается от системы, отраженной в старобелорусской письменности предшествующих периодов прежде всего своим совпадением с народно-разговорным произношением. Общей особенностью рассматриваемых текстов является, например, преобладание в них таких явлений, как дзеканья (адзiт, дзеецца, дзень, злодзей, iдзi, людзi), цеканья (быць, гутарыць, лапцi, разказываць, разумець, ратуйце). Вместе с тем в некоторых комедиях отражены фонетические черты, которые нельзя признать специфическими для регионального белорусского произношения из-за несовершенства графики и орфографии, влияния традиционного написания отдельных слов и их форм (беда, земля, цепер, собака, старость, тябѣ) или переданы в соответствии с белорусским диалектным произношением (кыли, хасцiолъ, пиряпѣчка чимъ-нибуцъ, привязався) и даже еврейским (знас/ш/оў, ц/ч/акаў, каз/ж/ес/ш/, ц/ч/орны, ес/ш/ц/ч/о, двойс/ч/ы, с/ш/укаць, с/ш/то).
Морфологическая система анализируемой группы памятников отражает результаты литературно-диалектного взаимодействия. В большинстве случаев их морфология совпадает с нормами современного белорусского литературного языка. Это касается прежде всего употребления нового окончания -ы (-i) в формах прилагательных и порядковых числительных мужского рода единственного числа именительного (винительного) падежа (бедны, дурны, харошы, чорны, другi) и инфинитива на -ць в основах с конечной гласной (варыць, ехаць, звалiць, кармiць, касiць, купiць, наняць, парубiць, спусцiць, узяць).
Исключение составляют, пожалуй, диалектные (северо-восточные) глагольные формы с окончанием -ць в I спряжении 3-го лица единственного числа настоящего (будущего простого) времени (берэць, iдзець, кiдаiць, расцець, будзець, возмець, ляжэць, сядзець) и -уць во II спряжении 3-го лица множественного числа (гаворуць, круцюць, робюць, хочуць).
Этим кратким анализом мы и заканчиваем наблюдения над языком белорусских комедийных текстов XVIII в., точнее - над отражением в них живой народной речи в лексике, фонетике и морфологии. На примерах рассмотренных памятников видно, что некоторые комедийные тексты XVIII в. по своим лексико-грамматическим и стилистическим признакам сближаются с драматическими произведениями белорусской литературы XIX в. Такое сравнение раньше проводилось нами на основе отрывков из комедий «Colonus, Studiosus», «Comedya» К. Морашевского и комедии-оперы В. Дунина-Мартинкевича «Sielanka» [17].
Мы подошли к принципиальному выводу о том, что в комедийном жанре белорусской литературы XVIII в. была заложена народно-разговорная основа нового белорусского литературного языка. И, вероятно, комедийными произведениями XVIII в. должна начинаться эпоха формирования белорусского национального языка на народной основе, а не традиционно характеризовать ими язык белорусской народности. Общеизвестно, что социально-экономическим условием формирования белорусской буржуазной нации явилось воссоединение Белоруссии с Россией в результате трех разделов Речи Посполитой (1772, 1793, 1795). В конце XVIII в. белорусский язык и культура начали новый этан в своем развитии под благотворным влиянием языка и культуры русского народа. Но такой свойственный нации признак, как общий язык, формировался в Белоруссии на принципиально новой народной основе раньше - не с конца XVIII в., когда одновременно с развитием капиталистических отношений складывалась белорусская нация, а на протяжении всего этого столетия. Таким образом, рассмотренные образцы комедийного жанра являются важным источником изучения нового белорусского литературного языка.
В белорусском языкознании установилось мнение, что в XVIII в. белорусский язык сохранялся преимущественно в устной народно-разговорной форме, на основе которой создавались фольклорные произведения: сказки, легенды, предания, пословицы, поговорки, стихотворения и песни разного содержания. Но язык фольклора, одного из видов художественного творчества народных масс, не принято отождествлять с литературным языком. Несмотря на наличие в устном народном творчестве наддиалектных элементов, оно, по справедливому замечанию Ф. П. Филина, - «преддверие литературного языка, один из его важнейших источников» [18].
Такое заключение является достоверным применительно к русскому фольклору с его наддиалектными элементами, но диалектной основой, которая не определяла и не определяет русский литературный язык в разные периоды его развития. Этого нельзя сказать относительно нового белорусского литературного языка, который в меньшей мере, чем русский, сохранил литературно-письменную традицию донационального периода, а поэтому и формировался на народно-разговорной основе, отраженной в фольклорном репертуаре еще в XVIII в. Поэтому о некоторых анонимных белорусских песнях XVIII в. можно говорить как об образце определенной литературной обработки народно-поэтического творчества. В Белоруссии в этот период создавались и широко распространялись разнообразные по художественной природе, социальному происхождению и идейно-тематическому содержанию народные (фольклорные) светские, религиозно-духовные, сатирические, лирические и патриотические песни. Возникшие на разной территории и записанные разными авторами, стихотворные тексты XVIII в. различаются между собой не только содержанием и поэтическими приемами, но и языковыми средствами. В одних из них специфические черты белорусского языка иногда искажаются или подвергаются русскому языковому влиянию. В этом можно убедиться на примере следующего отрывка из сборника стихотворений, составленного в XVIII в. в местечке Антополь Кобринского уезда на Брестчине.
 
Ах, шчасце, шчасце бедное, злое!
Крушыш, печалiш ты сердцэ мое.
I сам я не знаю, что мне чынiцi,
Жэнiцiся лi мне, халастым лi быцi
Взявшы багату, будзет укорацi,
Убогаю взявшы, нечэм снабдзевацi.
Умная не даст i слова сказацi,
Дурную жэ стыдно людзям показацi.
Пошэл бы в салдаты - нет сiлы нi мала,
Рушнiцу Нaсiцi мiне не прыстала,
А так жыцi в мiры - о то нашэ дзело! [19]
 
Аналогичное впечатление производят стихотворные тексты XVIII в., недавно обнаруженные нами в Ягеллонской библиотеке Краковского университета; ср., например, отрывок из лирической песни:
 
Аглянуўся ж я назад,
Не гарыт лi мой пасад:
Калiна мая, малIна мая!
Не бяжыт лi стар за мною,
Не трасет лi барадою
(«Piesn о Nayswietszey Pannie Kamiemielicy»).
 
Другие песни XVIII в. создавались в Белоруссии на белорусском языке с последовательным отражением в них живой народной основы. Своими поэтическими приемами и системой языковых средств они принципиально не отличаются от стихотворений первых белорусских поэтов середины XIX в. Об этом может свидетельствовать, например, сравнение следующих отрывков из «Песни белорусских солдат» (1794), автор которой, вероятно, был уроженцем Слонимщины (Гродненщина) и из стихотворения крестьянского поэта из Новогрудского уезда Минской губернии П. Багрима «Заграй, заграй хлопча малы» (1854):
 
Песня белорусских солдат Заграй, заграй хлопча малы
Помнiм добра, што рабилi,
Як нас дзёрлi, як нас бiлi.
Дакуль будзем так маўчацi?
Годзе нам сядзець у хацi.
Нашу землю нам забралi?
Пашто ў путы акавалi?
Дачкi, жонкi нам гвалцiлi?
Трэ, каб мы iм заплацiлi.
Здрада ёсць ужо у сенаце,
А мы будзем гнiць у хаце?
Возьмем косы ды янчаркi,
Пачнем гордыя гнуць каркi! [20] 		Заграй, заграй хлопча малы,
I ў скрыпачш i ў цымбалы,
А я заграю ў дуду,
Бо ў Каршыне жыць ня буду.
Бо ў Каршыне Пан сярдзiты,
Бацька кiямi забiты,
Мацi тужыць, сястра плачэ,
Гдзе ж ты пойдзеш неборачэ?
Гдзе я пайду мiлы Божэ!
Пайду ў сьвет, у бездарожэ,
В Ваўкалака абярнуся,
Зшозасьцям (з шчасцям. - А. В.)
на вас абзярнуся [21].
 
Учитывая ярко выраженную народную основу многих белорусских песен XVIII в., исследователи белорусской литературы ставят закономерный вопрос: «Не отсюда ли делала свои первые шаги новая белорусская литература, развивавшаяся на принципиально новой разговорной языковой основе?» [22]. Это достаточно аргументированное замечание можно считать приемлемым не только для литературоведов, но и для лингвистов, поскольку большинство песен рассматриваемого периода служит образцом формирования нового белорусского литературного языка в XVIII в. на народной основе.
Теперь обратимся к не менее интересному жанру белорусской литературы XVIII в. - сатирической прозе, появившейся на белорусском языке в XVII в. («Речь Ивана Мелешко» и «Письмо к Обуховичу») и продолжавшей свое развитие в новых исторических условиях. До нас дошли две оригинальные бурлескно-сатирические речи, написанные в пределах юго-западной Белоруссии в начале XVIII в.- «Concio Ruthena» и «Alia Concio pro Nativitate Dni (Domini)» [23]. Эти тексты как бы продолжают и дополняют традицию политической сатиры старобелорусской письменности XVII в. В жанрово-стилистическом отношении и демократической направленностью своей сатиры они сближаются с аналогичными предшествующими памятниками «Речь Ивана Мелешко» и «Письмо к Обуховичу», но в системе языковых средств есть некоторые различия. Тексты XVII в. вообще свободны от книжнославянского влияния, их язык представляет собой образец литературно-художественных произведений, созданных на народно-образном языке с широким использованием в них народного творчества. В сатирических произведениях XVIII в. одновременно с типично белорусскими языковыми средствами (просiмо, бачыцъ, робiць, гэтак, досыт, грошы, нехай, праца, прысмакi, спевак, стайня, статак, хiба, хлеў, хутко, очы, ажно) встречаются книжнославянские и русские наддиалектные элементы, подчиненные фонетическому принципу белорусского письма (амiн, ангел, алiлуя, глаголанне, господ, господзi, бог, мip, мыслiцi, велiчаць, подчас, пастыр, спасенне, рожденны) и изредка полонизмы (жолнер «солдат», вашмосць «ваше превосходительство», научыцель «учитель», рок «год», пекельный «адский», пан).
Еще один тип белорусского литературного языка XVIII в. составляла деловая письменность. До недавнего времени нам были известны немногочисленные деловые документы этого периода, написанные на белорусском языке преимущественно в пределах северо-восточной и юго-восточной части Белоруссии: Легетационная запись 1700 г., Духовное завещание могилевского бурмистра Малахия Казкевича 1702 г., выписки из городских книг Речицкого уезда 1746 г., выписки из актовых книг Витебской и Могилевской губерний и др. Со стороны языка они заметно отличаются от комедийных и стихотворных текстов тем, что наследуют традиционную форму изложения с сохранением стандартных штампов деловой письменности предшествующего периода. Вместе с тем эти деловые документы характеризуются и некоторыми особенностями: на фоне живой народной основы здесь нередко встречаются черты русского языка, а не польского, что наблюдалось в таком типе письма особенно в XVII в. [24]. Это свидетельствует о том, что на территории Белоруссии (прилегающей к России), где продолжала развиваться деловая письменность, белорусские авторы (писцы) свободно владели не только белорусским, но и русским языком. Такие деловые документы сохраняют языковую близость с рассмотренными выше сатирическими произведениями, если не принимать во внимание отсутствие полонизмов в первых из них и наличие во вторых.
Значительный интерес для истории белорусского литературного языка представляет изучение как оригиналов, так и копий отдельных законодательных актов XVIII в. на белорусском языке. Типичным образцом этого вида письменности является недавно обнаруженная нами в библиотеке Польской Академии наук в Кракове рукописная копия «Устав на волоки» - закон о проведении волочной меры, созданный литовским князем Сигизмундом Августом в 1557 г. [25]. Копия написана заместителем оршанского старосты Георгием Кочановским в 1790 г. латиницей по-белорусски, кроме польского заглавия и приписок в конце рукописи на польском и латинском языках. Сравнение «Устава на волоки» 1557 г. с копией 1790 г. свидетельствует о том, что по языку они заметно отличаются между собой и характеризуются особенностями графической, орфографической, грамматической и лексической систем. Не вдаваясь в подробное рассмотрение всех этих различий [26], остановимся лишь на фактическом материале и проанализируем его с учетом наиболее существенных моментов.
Орфографической нормой оригинального текста является переход начального гласного звука у в билабиальный сонант ў неслоговое, обозначаемый на письме буквой в. В копии эта черта не нашла своего отражения: переписчик, вероятно, сознательно нарушал такой орфографический принцип старобелорусской письменности и передавал слова согласно живому произношению: вбоство - убоство, въжывали - у живали, вчынить - учынит.
В употреблении согласных букв в копии наблюдаются случаи отклонения от оригинала в соответствии с нормами белорусского языка. Так, вместо твердых здесь употребляются мягкие согласные л, з (болшъ - больш, толко - только, съ пенезми - с пенезьмi); африката ждч передается посредством ждж (доежъдчалъ - доежджал, прыежъдчають - прыежджают); мягкое д иногда заменяется африкатой дз (въ господе - в господзе, девокъ - дзевок); на месте мягкого т встречается ц (з Ракакнътишокъ - з Раканцiшок); удвоенные нн и лл (подданыхъ - подданных, з Забелья - з Забелля); чередование з - с (близкихъ - блискихъ, на козбу - на косьбу); чередование ц - ч (цыншъ - чынш); ш - с {по выштью - по выстю). В отношении правописания шипящих ж, ш переписчик копии более последовательно (чем писец оригинала) отражал их твердость в соответствии с произношением в белорусском языке: збожья - збожа, гроши - грошы.
Отдельные грамматические формы копии в большей мере, чем в оригинале, соответствуют живому белорусскому произношению. Некоторые существительные в первом тексте представлены в форме мужского рода, а во втором - женского (потребъ - потреба) и наоборот (продажа - продаж). Под влиянием белорусских народных говоров у существительных мужского рода единственного числа родительного падежа бывших основ на -о, употреблявшихся в оригинале с окончанием -а, переписчик копии иногда заменял это -а на -у (артыкула - артыкулу), в именительном падеже множественного числа формы на -еве уступали место формам на -и (бортеве - борти), а в предложном вместо традиционного окончания -охъ использовался современный вариант -ах (о осочъникохъ - о осочниках).
Прилагательные и субстантивированные существительные, а также порядковые числительные и неличные местоимения мужского рода единственного числа именительного падежа вместо характерного для оригинала традиционного окончания -ый (-ий) в копии часто получали унифицированное окончание -ы (-и): безпечъный - безпечны, дворный - дворны, моцный - моцны, третий - третi, кожъдый - кожды, которий - которы, який - якi.
Внутренняя форма некоторых порядковых числительных в рассматриваемых текстах не всегда совпадала: в оригинале их первая часть изменялась и к ней присоединялся неизменяемый количественный показатель -надцать. В копии они соответствовали белорусскому произношению в ту пору: первая часть являлась неизменяемым количественным числительным, а вторая изменялась по образцу полных прилагательных: семогонадцать дня - семнадцатого дня, осмогонадцать дня - осимнадцатого дня, девятогонадцатъ дня - деветнадцатого дня.
Встречаются отдельные случаи несовпадения грамматической структуры неличных местоимений. И если, скажем, в оригинале, в некоторых косвенных падежах они сохраняли более древнюю внутреннюю форму, то в копии иногда заменялись народно-разговорными соответствиями: росказанье наше - росказане нашое, при своемъ - при своiм, при немъ - пры нiм, въ том - в тым.
В системе наречий выделяются некоторые формы, образованные разными способами. Имеется в виду неодинаковое образование в оригинале и копии простых форм сравнительной и превосходной степеней наречий. В первом тексте сравнительная степень образовывалась от исходной формы при помощи суффикса -ей, а во втором ей соответствовали формы на -ы: болшей - большы, менъшей - меншы. Простые формы превосходной степени наречий представляли собой сочетания форм высшей степени и видоизмененного префикса на-. Такой словообразовательный тип наречий был известен и некоторым другим памятникам старобелорусской письменности, но более продуктивным являлся словообразовательный тип с префиксом най-, распространенный и в копии рассматриваемого документа: напервей - найпервей, напъростей - найпростей, прынамъней - прынаймней. В ряде случаев вместо предлогов отъ- (ото-), съ- (со-) и союзов естъли, естълибы, ижъбы, зафиксированных в первом тексте, во втором соответственно представлены варианты од- (одо-), з- (зо-), еслий, еслибы, ежлибы, ажбы.
Среди суффиксального способа образования наиболее показательными являются дублетные пары с традиционным суффиксом -ств в оригинальном тексте и новой формой -цтв в позднейшем списке, соответствовавшей живому белорусскому произношению: бобровницъства - бобровнiцтва, городницства - городнiцтва, купецстве - купецтве, неводницъствъ - неводнiцтв, шъляхецство - шляхецтво.
Лексическая система обоих текстов в основе своей совпадает, но в последнем чаще встречаются слова живого белорусского языка или формы с региональной огласовкой, образованные путем видоизменения фонетических и морфологических процессов согласно народному произношению. Так, общеупотребительное в оригинале слово яйцо заменено в копии вариантом яйко, соответственно: каждый - кождый, недбалость - недбайностъ, отъпочывокъ - отпочынок, поколь (поколя) - покуль, потоль - потулъ, тыйдень - тыдень.
Среди разных по времени возникновения и происхождению слов в первом и втором текстах встречается некоторое количество лексических заимствований. Наиболее характерными в этом отношении являются полонизмы, которые в обоих случаях примерно употребляются в одинаковой мере. Разница наблюдается лишь в том, что переписчик копии не только избегал полонизмов, использованных в оригинале, но и вводил их в литературное употребление: влостъность - уласность, звлаща - злашча, кгды - когда, но: боронено - бронено, золотаръ - злотар, перший - первшый (первшы), подле - водле, розный - рожный.
Таким образом, рукописная копия «Устав на волоки» в языковом отношении заметно отличается от оригинала. Оригинал написан с учетом традиционных образцов старобелорусской деловой письменности, а копия приближена к живому белорусскому произношению. Это обусловлено тем, что переписчик свободно владел народно-разговорной речью и вводил ее в литературное употребление. Зависело это и от того, что копия написана необычной для белорусских писцов, но модной в то время латинской графикой, которая не имела такой устойчивости в Белоруссии, как кириллица. Не случайно здесь отражены такие специфические черты белорусского языка, неизвестные или малоизвестные предшествующим кириллическим текстам, как дзеканье и цеканье. В этом отношении рассматриваемая копия
больше сближается с комедийными, некоторыми стихотворными и сатирическо-прозаическими произведениями, чем с известными нам деловыми памятниками той эпохи.
Мы исчерпали, насколько возможно, систематизацию и языковой анализ разнородных памятников белорусской письменности XVIII в., но необходимо настоятельно производить их дальнейшее разыскание для того, чтобы еще убедительнее обосновать тезис об употреблении в этот период белорусского языка не только в устной, но и литературно-письменной форме.
Заканчивая статью, позволим себе выразить уверенность, что фактический материал некоторых проанализированных нами памятников дает основу для признания преемственной связи белорусского литературного языка XVIII в. с белорусским литературным языком XIX в. Исследование письменных свидетельств белорусского языка XVIII в. разных жанров показывает, что уже в XVIII в. была заложена основа нового белорусского литературного языка, и с этого времени следует производить отсчет его развития.
 

Литература

1. Е. Ф. Карский, Труды по белорусскому и другим славянским языкам, М., 1962, стр. 253.

2. А. С. Архангельский, Очерки из истории западнорусской литературы XVI-XVII вв., М., 1888, стр. 3.

3. «Хрэстаматыя па гiсторыi беларускай мовы», ч. 1, Miнск, 1961, стр. 145.

4. Рукопись книги хранится в библиотеке Казанского гос. ун-та им. В. И. Ульянова-Ленина и опубликована с сокращениями Е. Р. Романовым в «Могилевской старине» {вып. 2, Могилев, 1901, стр. 86-138).

5. Об этом см.: «Беларусь», 1960, 11, стр. 31.

6. Е. Ф. Карский, Труды по белорусскому и другим славянским языкам, стр. 261.

7. В. Н. Перетц, К истории польского и русского театра, ИОРЯС, XVI, кн. 3, 1911, стр. 274.

8. Рукописный список этой комедии хранится в государственном историческом архиве Литовской ССР в Вильнюсе. На белорусском языке текст издан С. Мисько. См.: С. Мiско, Невядомыя беларускiя творы першай паловы XVIII стагодзя, «Полымя», 1965, 9, стр. 164-170.

9. Оригиналы комедий хранятся в государственной библиотеке Академии наук Литовской ССР в Вильнюсе. Первая из них издана В. Н. Перетцем (ИОРЯС, XVI, кн. 3, 1911, стр. 278-319), а вторая - А. Сычевской (РФВ, LXII, 1909, стр. 89).

10. Оригинал этого текста хранится в Государственной библиотеке им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде. Комедия издана В. Н. Перетцем. См.: В. Н. Перетц, К истории польского и русского народного театра, ИОРЯС, X, кн. 1, 1905, стр. 55-57.

11. См.: Н. Петров, Драматические произведения Георгия Конисского, «Древняя и новая Россия», 11, СПб., 1878, стр. 245.

12. См.: В. Н. Перетц, К истории польского и русского народного театра, стр. 63-66.

13. См.: Е. Ф. Карский, Белорусы, т. III, вып. 2, Пг., 1921, стр. 223-234; P. Lewin, Intermedia Wschodniosłowiańskie XVI-XVIII wieku, Wrocław - Warszawa - Kraków, 1967, стр. 7.

14. См.: У. В. Анiчэнка, Некаторыя пытаццi развiцця беларускай мовы у XVIII, стагоддзi, «Весцi Акадэмii навук БССР», Серыя грамадскiх навук, 1961, 4, стр. 120-122; Л. М. Шакун, Гiсторыя беларускай лiтератарнай мовы, Мiнск, 1963, стр. 171-177; А. I. Жураўскi, Гiсторыя беларускай лiтаратурнай мовы, I, Мiнск, 1967, стр. 362-368.

15. Здесь и ниже латиница для удобства заменена кириллицей.

16. Здесь и в дальнейшем примеры из последних двух комедий приводятся по исследованию Е. Ф. Карского «Белорусы» (т. III, вып. 2, стр. 223-234).

17. См.: У. В. Анiчэнка, Некаторыя пытаннi развiцця беларусскай мовы ў XVIII стагоддзi, стр. 127; А. I. Жураўскi, Гiсторыя беларускай лiтаратурнай мовы, I, стр. 368.

18. Ф. П. Филин, О свойствах и границах литературного языка, ВЯ, 1975, 6, стр. 12.

19. Рукопись сборника хранится в Центральном государственном историческом архиве Украинской ССР во Львове. Стихотворение опубликовал А. Мальдис (А. Мальдзiс, Сляды продкаў, «Лiтаратура i мастацтва», 16.X.1970).

20. Оригинал этой песни хранится в Центральной библиотеке Академии наук Литовской ССР в Вильнюсе. Отрывки из нее и других песен опубликованы А. Мальдисом в статьях «Дзве знаходкi» («Лiтаратура i мастацтва», 19.IX.1969) и «Сярод вiленскiх рукапiсаў» (там же, 16 VII 1971). См. также: «3aпiскi аддзела гуманiтарных навук», I, кн. 4, сшытак 1, Мiнск, 1926, стр. 186.

21. Впервые стихотворение было издано в кн.: «Powieść z czasu mojego czyli przygody litewskie», London, 1854.

22. A. Mальдзiс, Сляды продкаў.

23. Оригиналы этих текстов не так давно обнаружены в государственном архиве Литовской ССР в Вильнюсе и изданы С Мисько (С. Мiско, Невядомыя беларускiя творы першай паловы XVIII стагоддзя, стр. 165-166).

24. Подробный лингвистический анализ этих документов см.: У. В. Анiчэнка, Некаторыя пытаннi развiцця беларускай мовы ў XVIII стагоддзi, стр. 122-123.

25. Оригинал этого памятника опубликован в кн.: «Литовская метрика, отделы первый-второй, часть третья. Книга публичных дел», I, (РИБ, т. XXX, Юрьев, 1914, стлб. 542-599).

26. Об этом см.: У. В. Анiчэнка, Помнiкi беларускай дзелавой мовы ў бiблiятэках Польскай Народнай Рэспублiкi, «Беларуская мова», 6, Мiнск, 1978, стр. 3-12.