РЕЛИГИОЗНО-МИФОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ РУССКОЙ ЭКСПРЕССИВНОЙ ФРАЗЕОЛОГИИ
(Структура текста - 81. Тезисы симпозиума. - М., 1981. - С. 49-53)
Изучение русского мата связано со специфическими и весьма характерными затруднениями.
Характерна прежде всего табуированность этой темы, которая - как это ни удивительно
- распространяется и на исследователей, специализирующихся в области лексикографии,
фразеологии, этимологии. Между тем, подобные выражения, ввиду своей архаичности,
представляют особый интерес именно для этимолога и историка языка, позволяя
реконструировать элементы праславянской фразеологии. Соответствующие табу распространяются
и на ряд слов, семантически связанных с матерщиной [1];
специфика русского языка в этом отношении предстает особенно наглядно в сопоставлении
с западноевропейскими языками, где такого рода лексика не табуирована. Табуированности
матерщины и соотнесенных с нею слов нисколько не противоречит активное употребление
такого рода выражений в рамках анти-поведения, обусловливающего нарушение культурных
запретов.
Особое отношение к матерщине обусловлено специфическим переживанием неконвенциональности
языкового знака, которое имеет место в этом случае. Знаменательно, что запреты
на соответствующие выражения носят абсолютный, а не относительный характер,
обнаруживая принципиальную независимость от контекста: матерщина считается в
принципе недопустимой для произнесения (или написания) - даже и в том случае,
когда она воспроизводится от чужого имени, как чужая речь, за которую говорящий
(пишущий), вообще говоря, не может нести ответственности. Иначе говоря, этот
текст в принципе не переводится в план мета-текста, не становится чистой цитатой:
в любом контексте соответствующие слова как бы сохраняют непосредственную связь
с содержанием, и, таким образом, говорящий каждый раз несет непосредственную
ответственность за эти слова [2]. Но подобное
отношение к языковому знаку характерно прежде всего для сакральной лексики:
в самом деле, именно сфере сакрального присуще особое переживание неконвенциональности
языкового знака, обусловливающее табуирование относящихся сюда выражений, -
тем самым, обесценная лексика парадоксальным образом смыкается с лексикой сакральной.
Разгадка подобного отношения к матерщине объясняется, надо думать, тем, что
матерщина имела отчетливо выраженную культовую функцию в славянском язычестве;
отношение к фразеологии такого рода сохраняется в языке и при утрате самой функции.
Действительно, матерная ругань широко представлена в разного рода обрядах
явно языческого происхождения - свадебных, сельскохозяйственных и т.п., - т.е.
в обрядах, так или иначе связанных с плодородием: матерщина является необходимым
компонентом обрядов такого рода и носит безусловно ритуальный характер. Одновременно
матерная ругань имеет отчетливо выраженный антихристианский характер, что также
связано именно с языческим ее происхождением. Соответственно, в древнерусской
письменности матерщина рассматривается как черта бесовского поведения, ср.,
например, описание языческих игр в "Челобитной нижегородских священников"
1636 г.: "Да еще, государь, друг другу лаются позорною лаею, отца и матере
блудным позором, в род и в горло, безстудною самою позорною нечистотою языки
своя и души оскверняют". Обличая тех, кто .проводил время, "упражняющеся
в сквернословiях и на сатанинских позорищах", митрополит Даниил писал в
сер. XVI в.; "Ты же сопротивнаа Богу твориши, а христiанин сый, пляшеши,
скачеши, блуднаа словеса глаголеши, и инаа глумленiа и сквернословiа многаа
съдѣваеши и в гусли, и в смыки, в сопѣли, в свирѣли вспѣваеши, многаа служенiа
сатанѣ приносиши"; по его словам, "Идѣже бо есть сквернословiе и кощуны,
ту есть бѣсом сьбранiе, и идѣже есть игранiа, тамо есть дiавол, а идеже есть плясанiе,
тамо есть сатана"; матерщина выступает здесь в одном ряду с типичными атрибутами
языческого поведения, обличаемыми в поучениях, направленных против двоеверия.
Ср. еще наказ Троицкого Ипатьевского монастыря монастырским приказчикам (XVII
в.), где предписывается, чтобы монастырские крестьяне "матерны и всякими
скверными словами не бранились, и в бѣсовскiе игры, в сопѣли и в гусли и в гудки
и в домры, и во всякiе игры не играли"; подобные свидетельства могут быть
умножены. Повесть временных лет, описывая языческие обряды радимичей, вятичей
и северян, упоминает "срамословье" как специфическую черту языческого
поведения. Примечательно также встречающееся в древнерусской учительной литературе
мнение, что матерная брань - "то есть жидовское слово": "жидовское",
как и "еллинское", может отождествляться в христианской перспективе
с язычеством, и, соответственно, славянские языческие боги могут трактоваться
как "жидовские" - мы встречаем, например, упоминания о "жидовском
еретике Перуне" и "Хорсе-жидовине", Вместе с тем,, способность
матерно ругаться приписывается домовому, т.е. персонажу явно языческого происхождения.
Необходимо отметить, что матерная брань в ряде случаев оказывается функционально
эквивалентной молитве. Так, для того, чтобы спастись от лешего, домового, черта
и т.п., предписывается либо прочесть молитву, либо матерно выругаться (подобно
тому, как для противодействия колдовству обращаются либо к священнику, либо
к знахарю); при этом матерщина может рассматриваться даже как относительно более
сильное средство, т.е. возможны случаи, когда молитва не помогает, а действенной
оказывается только ругань. Равным образом как молитва, так и матерщина является
средством, позволяющим овладеть кладом: в одних местах для того, чтобы взять
клад, охраняемый нечистой силой, считается необходимым помолиться, в других
- выругаться. Совершенно так же магический обряд "опахивания", совершаемый
для изгнания из селения эпидемической болезни (которую также отождествляют с
нечистой силой), в одних случаях сопровождается шумом, криком и бранью, в других
- молитвой. Поскольку те или иные представители нечистой силы генетически восходят
к языческим богам, можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим
молитвам или заговорам [3]. Соотнесенность матерщины
с языческим культом исключительно ярко проявляется у сербов, когда для того,
чтобы спастись от града, бросают вверх (в тучу) молот и при этом
матерно ругаются.
Как известно, в славянской (и индоевропейской) мифологии молот выступает как
атрибут Бога Громовержца, насылающего грозу и град; надо полагать, что и матерщина
имеет к нему то или иное отношение.
Для выяснения роли матерной брани в языческом культе представляет непосредственный
интерес поучение против матерщины, в котором говорится, что скверным словом
оскорбляется, во-первых, Матерь Божия, во-вторых, родная мать собеседника, и
"третiя мати - земля, от неяже кормимся, и питаемся, и одѣваемся, и тмы
благих прiемлем, по Божiю повелѣнiю к нейже паки возвращаемся, иже есть погребенiе"
[4]. В одном из списков апокрифической "Беседы
трех святителей" находим вопрос: "Что есть не подобает православным
христианом бранится?" - и следует ответ: "Понеже Пресвятая Богородица
мать Христу Богу вторая наша мать родная, от нея же мы родихомся и свет познахом.
Теретяя [третья] мать земля, от нея же взяты и питаемся и в нея же паки возвратимся";
считается, что это русская вставка в памятнике греческого происхождения. Ср.
еще апокрифический "Свиток Иерусалимский", где Господь говорит: "приказываю
вам не божиться и не произносити всуе имене Моего и не испускати из уст ваших
скверных, хульных и матерных слов. Сколь есть тяжек сей грех, што я простить
его не могу , потому что не одну родную мать поносишь, - поносишь ты мать родную,
Мать Богородицу, мать сыру землю". Равным образом в духовном стихе "О
пьянице ("Василий Великий") говорится, что матерным словом хулится
Мать Сыра Земля и Богородица. Соответственно, исследователь белорусской духовной
культуры (А.Е. Богданович), констатируя "представление о земле как о всеобщей
матери" у белорусов, замечает: "поэтому, между прочим, считается предосудительным
ругаться материнскими словами, чтобы не оскорбить чести матери земли".
Исключительно характерно в этой связи магическое совокупление с землей, имеющее,
несомненно, языческое происхождение (именно так иногда объясняют ритуальное
катание по земле в сельскохозяйственных обрядах). Знаменательно, что такое оскорбление
матери Земле приравнивалось к обиде родителям - в одном древнерусском епитимейнике
читаем: "Аще ли отцю или матери лаял или бил или, на землѣ лежа ниць,
как на женѣ играл, 15 дни [епитимий]". Ср., вместе с тем, обращение девиц
к празднику Покрова с просьбой о замужестве, где обыгрывается внутренняя форма
названия этого праздника, причем невеста уподобляется земле, понимаемой как
женский организм: "Батюшка Покров, земелечку покрой снежком, а меня молоду
женишком", Понимание земли как женского организма находит отражение в одной
из "заветных сказок" А.Н.Афанасьева, где проводится сопоставление
земли с женским телом: титьки - "сионские горы", пуп - "пуп земной",
vulva - "ад кромешный". Мотив совокупления с землей имеет явные мифологические
корни и обнаруживает связь с основным мифом о Боге Грозы, как это видно, например,
в свадебном причитании:
Расшиби-ко ты, Громова стрела,
Еще матушку - мать сыру землю
Развались-кось ты, мать сыра земля,
На четыре все сторонушки...
Сходным образом и в античном язычестве земля воспринималась как женский организм,
а урожай трактовался как разрешение от бремени. Отсюда объясняются как фаллические
процессии, так и ритуальное сквернословие (эсхрология) в античности. Совершенно
так же объясняется, наконец, и ритуальное обнажение в сельскохозяйственной магии,
в равной мере характерное для античных и для славянских обрядов.
Для ассоциации Матери Земли с Богородицей, представляет интерес следующее
свидетельство, относящееся к Ярославской губ.: "Когда в засушливые годы
(1920 и 1921 г.) некоторые из крестьян стали колотушками разбивать на пашне
комья и глыбы, то встретили сильную оппозицию со стороны женщин. Последние утверждали,
что делая так, те 'бьют саму мать пресвятую богородицу'"; в других случаях
совершенно аналогичные запреты мотивируются опасением, что Мать Земля не родит
хлеба или ссылкой на беременность земли.
Ассоциация земли с Богородицей может находить отражение в иконописи: так на
псковской иконе "Собора Богоматери" XIV в. (собр. Третьяковской галлереи)
аллегория земли изображается в виде Богородицы на траве (эту икону иногда связывают
с ересью стригольников). Отметим, наконец, что у хлыстов на годовом радении
во время пения песен в честь "Матушки сырой земли" выходит из подполья
богородица и причащает присутствующих ягодами. В "Бесах" Достоевского
Марья Тимофеевна говорит: "'А по-моему..., Бог и природа есть все
одно'... А тем временем и шепни мне, из церкви выходя, одна наша старица, на
покаянии у нас жила за пророчество: 'Богородица что есть, как мнишь?' - 'Великая
мать, отвечаю, упование рода человеческого'. - 'Так, говорит, Богородица - великая
мать сыра земля есть, и великая в том для человека заключается радость'".
Как видим, это высказывание прямо подтверждается этнографическими данными.
Остается отметить, что культ Матери Сырой Земли непосредственно связан в славянском
язычестве с культом противника Бога Громовержца, в первую же очередь - с культом
Мокоши как женской ипостаси, противопоставленной Богу Грозы; ср. в этой связи
цитированное свадебное причитание, где выступает мотив громовой стрелы, расшибающей
Мать Сыру Землю. С принятием христианства почитание Мокоши было перенесено как
на Параскеву Пятницу (которая может восприниматься, соответственно, как "водяная
и земляная матушка"), так и на Богородицу, вследствие чего Богородица и
ассоциируется с Матерью Сырой Землей. Знаменательно в этом смысле, что в русских
духовных стихах заповедь не браниться матерными словами может вкладываться в
уста как Пятницы, так и Богородицы.
Примечания
1. Характерно, что слав. *jěbati в западнославянских
языках имеет значение "ругать, проклинать", т.е. семантика данного
слова может соотноситься с общим значением матерного выражения.
2. Такого рода восприятие нашло отражение
в духовном стихе "О пьянице" ("Василий Великий"):
Который человек хоть одныжды
По матерну взбранится, В шутках иль не в шутках,
Господь почтет за едино.
3. Весьма любопытны в этом отношении непристойные
надписи в голоснике (т.е. резонаторе) новгородского Софийского собора, сделанные
еще до обжига, т.е. в сер. XI в. По всей вероятности, мы имеем здесь не сознательное
святотатство, но синкретическое совмещение христианского и языческого культа,
т.е. христианским молитвам, звучащим в храме, придавался через резонатор -
без ведома о том самих молящихся! - дополнительный языческий смысл.
4. Отражение цитированного поучения можно
усмотреть в фольклорной легенде о происхождении матерщины, где последняя связывается
с инцестом: "У каждого человека три матери: мать родна и две великих
матери: мать - сыра земля и Мать Богородица. Дьявол 'змустил' одного человека:
человек тот убил отца, а на матери женился. С тех пор и начал человек ругаться,
упоминая в брани имя матери, с тех пор пошла по земле эта распута".
