Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

В. А. Плунгян

К СЕМАНТИКЕ РУССКОГО ЛОКАТИВА ("ВТОРОГО ПРЕДЛОЖНОГО" ПАДЕЖА)

(Семиотика и информатика. - Вып. 37. - М., 2002. - С. 229-254)

1

Вначале напомним некоторые известные морфологические факты, относящиеся к устройству русской падежной системы - так, как они обычно излагаются в грамматиках и специальных исследованиях [1]. Форма предложного падежа возможна в русском языке только у имен, синтаксически зависящих от предлогов определенного класса. Таких предлогов всего четыре: это в[о], на, о / об[о] и при [2]. Из них только при не может управлять никаким другим падежом, кроме предложного; остальные три предлога могут управлять как предложным падежом, так и винительным.
Предлог о управляет винительным и предложным падежом в конструкциях с отчетливо различными семантическими и морфосинтаксическими свойствами - вплоть до того, что многие исследователи склонны видеть здесь просто два омонимичных предлога, причем с не вполне тождественными правилами распределения алломорфов о и об. Винительный падеж (по крайней мере в некоторых случаях допускающий вариант об перед согласным следующего слова) выступает в конструкциях с прототипическим значением динамического контакта: споткнуться / удариться / опереться о[б] стол / об асфальт. Напротив, предложный падеж (если отвлечься от небольшого числа маргинальных в современном языке контекстов типа змей о двух головах) обслуживает преимущественно конструкции с прототипическим значением коммуникации или интеллектуальной деятельности: рассказывать / мечтать / узнавать о[*б] столе / об асфальте.
Более сложной является ситуация с предлогами в и на. Противопоставление винительного и предложного падежей при этих предлогах не связано прямо с противопоставлением пространственных и непространственных контекстов. Пространственные конструкции требуют винительного падежа в контекстах со значением направления (залезть в кровать / на комод) и предложного падежа - в контекстах со значением местонахождения (спать в кровати / на комоде). Однако как винительный, так и предложный падежи возможны при этих предлогах и в непространственных контекстах. Последняя группа контекстов достаточно разнородна, и традиционные грамматики в этом случае обычно говорят просто о "сильном управлении" или об "изъяснительном употреблении" предлогов, ср. (для контекстов с предложным падежом): разочароваться в кровати, настаивать на отъезде, и т.п.
Особой проблемой является падежное оформление конструкций с предлогами в и на с временным значением: для некоторых семантических групп контекстов возможен только винительный падеж (ср. одолжить на минуту, приехать на неделю), но для большинства контекстов правила выбора между предложным и винительным являются весьма нетривиальными (ср. в тот год и в том году; в эту минуту, но в этом месяце, и т.п.). Подробный анализ проблемы (с обсуждением возможных семантических правил распределения) см. в работе Nesset, in prep. Для нас, однако, существенно прежде всего то, что те временные контексты, которые требуют предложного падежа, по своим морфологическим свойствам аналогичны пространственным, поэтому ниже контексты типа в этом месяце / в шестом часу будут по умолчанию включаться в число пространственных.
Таким образом, применительно к конструкциям с предлогами в / на и формами предложного падежа можно говорить о двух крупных семантических классах контекстов: пространственных (в широком смысле, т.е. включая и временные употребления) и непространственных. Именно это различие в современном русском языке оказывается частично грамматикализовано с помощью дополнительного падежного противопоставления, известного как противопоставление основного предложного, или "изъяснительного", и так называемого "второго предложного", или "местного", или "локативного" падежа (традиционные грамматики часто говорят также просто об особой локативной форме предложного падежа). В первом приближении, выбор между окончанием первого и второго предложного падежей можно сформулировать так: показатели второго предложного падежа употребляются в пространственных конструкциях местонахождения с предлогами в и на, тогда как показатели основного предложного падежа употребляются в остальных случаях (в том числе с пространственными конструкциями, содержащими другие предлоги).
Особые формы [3] второго предложного падежа, отличные от основного предложного, существуют, однако, у очень ограниченной группы русских неодушевленных существительных, причем только в парадигме единственного числа. В эту группу входят порядка двадцати существительных женского рода традиционного третьего склонения (т.е. слова типа пыль) и порядка ста двадцати существительных мужского рода традиционного второго склонения с основой на морфонологически твердый [4] согласный или -j (т.е. слова типа шкаф, строй). Практически все эти слова имеют односложную основу, за исключением следующих девяти (все они мужского рода): берег, ветер, перёд, повод, угол, oотпуск, oтерем, oхолод и oаэропорт; еще два слова, ворот и корень, имеют форму локатива только в составе устойчивых сочетаний брань на вороту не виснет и (сгнить / истребить / скупить и т.п.) на корню ~ 'в процессе роста; в самом начале; целиком'. Включаемые грамматиками в этот список диминутивы бережок, бочок, мысок и уголок в современном языке в форме локатива уже практически не употребительны; тем самым, встречающиеся иногда утверждения о продуктивности или даже "открытости" списка диминутивов с особой формой локатива - как, например, в Sullivan 1998 - следует признать неверными.
Окончанием основного предложного падежа у слов женского рода является -и, а у слов мужского рода - -е. Формы второго предложного падежа в морфологическом отношении отличаются тем, что у слов женского рода это окончание обязательно принимает ударение (ср. разбирается в крóви [Предл1] vs. испачкан в кровú [Предл2]) [5], а у слов мужского рода имеется специализированное окончание -ý (также всегда ударное, ср. заинтересован в шкáфе [Предл1] vs. хранится в шкафуý [Предл2]).
В Зализняк 1967: 287 в число лексем, имеющих особые окончания второго предложного, включаются также существительные среднего рода забытьё (и полузабытьё); ср. быть в забытьú вместо ожидаемого *в забытье. Такое решение (в принципе, допустимое с семантической и морфологической точки зрения, см. ниже), однако, предполагает, что нормативными являются сочетания типа мечтал о забытьé или заинтересован в забытьé наряду с находится в забытьú. Между тем, в современном языке здесь наблюдаются значительные колебания, с тенденцией к употреблению во всех контекстах предложного падежа только одного окончания - либо стандартного -é, либо обобщившегося -ú. Иными словами, лексему забытьё в современном узусе, по-видимому, уже предпочтительнее трактовать либо как полностью регулярную, либо как имеющую аномальную форму предложного падежа в целом - но не как имеющую особую форму второго предложного. Впрочем, подобные колебания, по-видимому, были свойственны этой лексемы и в XIX в., ср.: Но со знакомыми своими // ещё, в болтливом забытье, // сидела Вера на скамье (Е.А. Баратынский, "Цыганка"; пример любезно указан мне Д.В. Сичинавой).
Таким образом, второй предложный падеж оказывается в русском языке слабо дифференцированным (в смысле Зализняк 1973), так как у подавляющего большинства русских субстантивных лексем в контекстах, требующих основного и второго предложного, выступает одна и та же словоформа; кроме того, противопоставление двух предложных падежей полностью отсутствует в парадигме множественного числа. Ср.: лежит / разочарован в воде, в земле, в столе, в ящике, в колодце, в озере, в пýстоши, в шкафах, в степях, и т.д., и т.п.
Для характеристики второго предложного падежа существенно также, что в современном русском языке эту граммему, по всей вероятности, следует относить к числу грамматических архаизмов - или, по крайней мере, к периферии падежной системы (ср. понятие "экстрапарадигматического" падежа, предлагаемое в Плунгян 2002). Число лексем, морфологически различающих два предложных падежа, в русском языке на протяжении последних столетий медленно, но неуклонно сокращается, а новых лексем (например, среди недавних заимствований) с таким противопоставлением не появляется; ср. данные в Крысин (ред.) 1974: 177, 250 и в Comrie et al. 1996: 125-127 (с библиографией).
Единственным кандидатом на статус инновационной формы могло бы быть разговорное в гриппý (образованное по модели в жару, в бреду, в тифу), однако эта форма, при всей ее относительной употребительности, имеет отчетливый статус языковой игры и вряд ли вправе считаться принадлежностью стандартного языка. Других столь же распространенных инноваций нам не известно; никакие новейшие заимствования, даже полностью подходящие по своей семантике и морфологии (например, крем, сейф, кейс, кайф), в форме локатива непредставимы. В неформальной речи возможны окказиональные образования типа в столý (этот факт отмечен, например, в работе Земская 1983: 185) - но также именно и только в качестве сознательной языковой игры, не претендующей на нормативное употребление; у части говорящих это может быть также проявлением установки на имитацию просторечия (формы типа на пляжý; о просторечной системе см. ниже).
Исторически показатели второго предложного падежа возникли, как считается, в среднерусский период в результате морфологизации вариантных форм, образовавшихся в ходе перестройки акцентной системы и унификации окончаний разных типов склонений (см. подробнее, например, обзор в Горшкова, Хабургаев 1981: 181-188; об акцентологической стороне проблемы см. Зализняк 1985 [6]). В каком-то смысле, эти формы являются результатом утилизации "морфологических отходов" (в смысле Janda 1996), высвободившихся в процессе упрощения древнерусской системы словоизменения, но по-настоящему в русском языке всё-таки не закрепившихся (сходную судьбу имеют и показатели так называемого "второго родительного", или "партитивного" падежа в русском языке). Таким образом, перед нами - граммема, находящаяся, по всей видимости, на пути к исчезновению.
Несколько иная ситуация в русских говорах (см., например, Обнорский 1927: 226-228; Горшкова, Хабургаев 1981: 187-188), где существуют как системы с тенденцией к употреблению особых окончаний локатива во всех пространственных контекстах и при всех основах традиционного второго склонения (примеры типа на коню, в чистом полю, при царю), так и системы, в которых окончания локатива распространяются вообще на все контексты предложного падежа (примеры типа в письму и о письму). По-видимому, "пик" употребительности вариантных окончаний предложного падежа приходится в русском языке на XVII в., а затем в части говоров (и в том числе в литературном языке) сфера употребления "локативных" окончаний сужается, тогда как в другой части говоров (преимущественно в южнорусских) экспансия этих окончаний продолжается до настоящего времени; это явление в ослабленном виде отражается и в современном городском просторечии (см. Земская, Китайгородская 1984: 73-74, где фиксируются формы на складý, на пляжý, на подолý).
Утрата грамматических категорий - один из наименее изученных феноменов языка, и с этой точки зрения описание русского локатива представляет несомненный интерес для диахронической теории грамматики [7]. В отношении русского локатива особенно интересно то, что, постепенно сокращая свою область действия, эта граммема продолжает сохранять небольшое, но очень устойчивое ядро лексем, границы которого, как мы увидим ниже, не так просто очертить. Привлекательной задачей (возможное решение которой мы надеемся предложить) было бы определить, какие именно факторы формируют семантическую базу для русского локатива и насколько эти факторы являются уникальными в типологическом отношении.

2

Прежде чем перейти непосредственно к анализу материала, отметим ряд проблем, связанных с традиционной трактовкой семантики второго предложного падежа, согласно которой формы второго предложного появляются в конструкциях с пространственным значением, а формы основного предложного - в конструкциях с непространственным значением (такие или сходные утверждения делаются в Зализняк 1967: 43; Плотникова 1980: 488; Sullivan 1998: 24 и мн. др.).
Как представляется, приведенная формулировка (даже с поправкой на расширенное понимание термина "пространственный") является недостаточно точной и в силу этого оставляет без ответа целый ряд вопросов. Во-первых, она не объясняет, почему формы второго предложного не появляются в конструкциях с предлогом при, также имеющих пространственное (или временнóе) значение - т.е. почему не говорят, например, находиться при *порту или устойчивость при сильном *ветру (напомним, что, как уже было отмечено, именно таковы правила употребления показателей локатива в некоторых русских говорах).
Во-вторых (и это, пожалуй, самое главное) такая формулировка никак не объясняет существования значительного количества лексем среди односложных существительных второго и третьего склонения, которые по своим формальным характеристикам могли бы иметь особую форму локатива, но тем не менее в современном языке ее не имеют. Иными словами, остается без ответа вопрос, почему можно испачкаться в пылú или в грязú, но не *в солú или *в слизú, лежать на полу, но не *на столу;, почему можно сказать весь в кровú или в поту, но не весь *в нефтú или *в квасу, и т.п.; или почему форм локатива не имеют одушевленные существительные (в принципе вполне способные фигурировать в контекстах с пространственным значением). Таким образом, если речь и идет о пространственном значении, то это должна быть какая-то специальная его разновидность, а вовсе не простое обозначение местонахождения. Особенно странно на этом фоне выглядит тот факт, что особые локативные формы устойчиво сохраняются у таких лексем, как, например, ось, цепь или кол (на осú, на цепú, на колу), хотя по своей семантике они отнюдь не относятся к типично пространственным именам, не являясь обозначениями ни пространств, ни вместилищ, ни участков поверхности. Аргументация того типа, что эти слова просто сохраняют древнее ударение (или древнее падежное окончание), даже если она и верна, очевидным образом не снимает проблемы: в таком случае следует объяснить, почему "древнее ударение" сохранилось именно у этих слов - при том, что, как мы знаем, оно изменилось у многих других (ср., например, ниже разбор примера со словом дом).
Третья проблема связана с употреблением предлогов в и на с формой локатива. Некоторые существительные допускают локативную форму с обоими предлогами (например, в носу и на носу), но - даже в пространственных конструкциях! - далеко не все. Ср. типичные противопоставления вида весь вывалялся в шерстú vs. у собаки на шéрсти [*шерстú] пятно, лежать в тазу [*тазе] vs. надпись на тазе [*тазу], держать на свету [*свете] vs. отражаться в свете [*свету], и мн. др. [8]. Таким образом, и в этом случае простого указания на семантику местонахождения явно недостаточно: одни ситуации местонахождения оказываются подходящими для оформления их локативом, а другие (на первый взгляд, очень похожие) - нет. Признак "местонахождение" оказывается неожиданно избирательным: и в отношении предлогов, и в отношении лексем.
Следует также заметить, что более точное описание семантики локатива позволит более адекватно представить и морфологическое поведение соответствующих лексем, поскольку в существующих грамматиках указанные выше особенности обычно трактуются просто как вариативные колебания между основным и вторым предложным (либо получают искаженную интерпретацию, как в работе Comrie et al. 1996: 125-127, где на основании пар типа [сидеть] в хмеле ~ [быть] во хмелю делается несколько поспешный вывод об особой "прагматической" склонности локатива к контекстам с "абстрактными существительными"). Необходимо, однако, отличать настоящую вариативность (т.е. приблизительно равную возможность, например, сочетаний типа вода в чану и вода в чане) от вариативности мнимой (типа растворять в газе vs. кипятить на газу), когда за выбором разных падежных форм стоят ощутимые семантические различия. Полный учет этих семантических различий существенно уменьшает долю вариативных лексем (это обстоятельство было отмечено еще в работе Зализняк 1967).

3

Имея в виду всё сказанное, попробуем теперь более внимательно взглянуть на список существительных, имеющих форму второго предложного падежа [9]. Для первой попытки ограничимся словами женского рода третьего склонения, так как они образуют гораздо более малочисленную и компактную группу, семантическая доминанта которой кажется более наглядной.
Существительные женского рода, имеющие особые формы локатива, могу быть разбиты на следующие пять семантических классов: вместилища [10], участки пространства, объекты, вещества (и примыкающие к ним неисчисляемые совокупности объектов) и ситуации (включая свойства). Ниже приводятся слова из каждого класса, для наглядности разбитые на две группы: в левой колонке помещены существительные с особыми формами локатива, в правой колонке - существительные, у которых такие формы не отмечены (но которые могли бы их иметь по своим морфологическим характеристикам, т.е. которые также являются односложными и не имеющими постоянного ударения на окончании). Слова, которые - в разных контекстах употребления - могут относиться к разным классам, приводятся, соответственно, более одного раза (подробнее о таких случаях см. ниже).
 
А. Вместилища (предлог в)
 
горсть, щель, печь (и ц.-сл. пещь), грудь (// f''), oдверь, oклеть, oсеть кадь
 
Б. Участки пространства (предлог в) или поверхности (предлог на)
 
даль, тишь, глубь, oсень, тень, степь, ночь [11]; мель зыбь, рябь, хлябь, рябь, гладь, твердь, рель, крепь, копь, топь, весь, высь, гать, верфь, плешь, брешь, толщь
 
В. Объекты (предлог на)
 
ось, цепь, печь, грудь, oдверь бровь [12], ветвь, гроздь, жердь, прядь, шаль, ель, дрель, цель, дань, длань, грань, плеть, треть, нить, снасть, пасть, часть, кисть, ость, пясть, брошь, вещь
 
Г. Вещества или совокупности объектов (предлоги в или на)
 
грязь, пыль, кровь, шерсть; oмазь, oплоть, oкость дробь, медь, снедь, смазь, слизь, бязь, сталь, гниль, соль, скань, ткань, зернь, сыпь, смесь, жесть, персть, ртуть, нефть, юфть, желчь, тушь
 
Д. Ситуации или свойства (предлоги в или на)
 
oсвязь, oрысь, oчесть скорбь, молвь, новь, явь, блажь, дрожь, резь, вязь, прель, трель, свиль, гиль, боль, роль, мысль, быль, рань, брань, лень, казнь, жизнь, рознь, синь, вонь, песнь, гарь, марь, хмарь, старь, ширь, хворь, корь, дурь, хмурь, ярь, спесь, стать, власть, сласть, масть, страсть, весть, лесть, месть, грусть, суть, речь, течь, дичь, сушь, чушь, мощь
 
Приведенный список демонстрирует некоторые любопытные закономерности, позволяющие уточнить понятие "пространственного" контекста. Как представляется, возможность употребления формы второго предложного падежа зависит не столько от того, описывает ли соответствующая конструкция некоторую пространственную локализацию, сколько от того, какой именно тип локализации она описывает. Прежде всего, бросается в глаза тенденция маркировать вторым предложным падежом устойчивую, "жесткую" локализацию, предполагающую либо особенно тесный контакт между локализуемым объектом и ориентиром (вплоть до взаимопроникновения), либо наличие стабильных отношений между объектом и ориентиром, "фиксацию" объекта ориентиром. Т.е. в сфере второго предложного падежа остается не всякая локализация, а в каком-то смысле только прототипическая, обладающая некоторыми особыми дополнительными свойствами, подчеркивающие ее локативную природу. Существительные каждого семантического класса в контексте прототипической локализации выбирают только один из двух предлогов (некоторые специальные случаи будут рассмотрены ниже); если одно и то же существительное в локативе сочетается с обоими предлогами, то это, вообще говоря, означает, что оно в разных контекстах выступает в качестве представителей разных семантических классов (так, лексема печь может интерпретироваться и как обозначение вместилища, и как обозначение поверхности, подробнее см. также ниже). В подобных случаях лексема, как уже было сказано, фигурирует в нашей таблице более одного раза.
Обратим внимание на то, что все названия прототипических вместилищ (особенно небольших и "тесных", таких как горсть, щель или грудь) оказываются в левой колонке (группа А); единственным исключением является лексема кадь, в современном языке, вообще говоря, уже не употребительная (ср. кадка). Среди названий участков пространства или поверхности [13] (группа Б) также преимуществом пользуются те, локализация в или на которых связана с плотной фиксацией ("застреванием") или полным охватом объекта: ср. на мели - с идеей невозможности свободного движения или (метафорически) ограниченности в средствах, в тени - с идеей полного покрытия или (метафорически) вытеснения с привилегированных позиций, и т.п.
Особенно интересна группа В, включающая названия объектов, как будто бы вовсе не связанных с типичными ситуациями локализации. Между тем, легко видеть, что ось и цепь прототипически используются в качестве креплений для жесткой фиксации объектов (эта ситуация описывается предлогом на); дверь также может выступать в этой функции (на двери обычно жестко крепятся надписи, замки и дверные ручки, почтовые ящики, и т.п.). С другой стороны, дверь (в значении ~ 'вход') может выступать и в качестве своего рода вместилища, и тогда в двери задает пространственную конфигурацию типа А (объект плотно "вписан" в дверной проем).
Не менее показательно и поведение лексем группы Г (название веществ). Нетрудно заметить, что пространственные ситуации, маркируемые формами второго предложного, и в этом случае обозначают весьма специфический вид локализации, при которой объект оказывается погружен в вещество или целиком покрыт им (как правило, эта ситуация оценивается негативно, т.е. объект считается "испачканным"). Так, естественно быть целиком в крови или в грязи (это означает именно 'быть покрытым данным веществом снаружи'), но с веществами типа соль или ртуть такие ситуации крайне маловероятны. Именно по этой причине формы второго предложного у подобных лексем отсутствуют. Следует специально отметить тот факт, что локативные контексты с иным значением не требуют появления показателя второго предложного падежа. Так, приводившееся выше сочетание на шéрсти никогда не употребляется с показателем второго предложного именно потому, что прототипической локативной ситуацией для названий веществ является только ситуация "покрытия" или "обволакивания", и, по-видимому, никакая другая.
Что касается лексем мазь, плоть и кость, то формы второго предложного сохранились у них практически только в составе идиоматичных сочетаний дело на мази, широк в кости и во плоти ~ 'в телесном облике'. Однако семантика этих сочетаний также не противоречит признакам прототипической локативной ситуации, выражаемой вторым предложным в прочих случаях: например, на мази подразумевает особенно интенсивное взаимодействие между смазывающим веществом и поверхностью объекта (ср. также во многом аналогичное идиоматичное сочетание [церковь] на крови).
Последнюю, очень незначительную группу составляют имена ситуаций (Д). Эти лексемы более многочисленны среди слов мужского рода, поэтому мы рассмотрим их позже.
Уже приведенного материала оказывается достаточно, чтобы в общих чертах обрисовать семантику прототипической локативной ситуации, которая в русском языке и маркируется показателем второго предложного падежа. Материал существительных мужского рода более объемен и разнороден, поэтому мы рассмотрим его несколько менее детально, но по возможности придерживаясь той же схемы.
Среди существительных мужского рода с особыми формами локатива, на наш взгляд, целесообразно выделить семь семантических классов: вместилища, участки пространства, конфигурации объектов, участки поверхности, объекты, вещества, ситуации. В целом эта классификация повторяет классификацию, использованную выше для существительных женского рода, но является более детальной просто в силу той причины, что существительных мужского рода приблизительно в шесть раз больше и среди них представлены такие классы лексем, которые, скорее всего, в силу случайных обстоятельств, не засвидетельствованы среди слов женского рода. К этим дополнительно выделяемым классам относятся названия участков поверхности (напомним, что среди слов женского рода к таковым относилась только лексема мель, условно включенная в "пространственный" класс Б) и названия конфигураций объектов (по своим топологическим свойствам лексемы этого класса ближе всего к названиям участков пространства).
Ниже мы последовательно рассмотрим полные списки лексем, принадлежащие каждому классу. Для наглядности лексемы женского рода (в тех классах, где они представлены) также будут приведены (в квадратных скобках), однако полного списка лексем мужского рода, не имеющих особых форм локатива, мы приводить не будем в силу его слишком большого объема. Внутри больших классов мы сочли целесообразным ввести более дробные подразделения на семантические группы.
Следует также помнить, что, как уже было сказано, у целого ряда лексем возможна так называемая множественная таксономическая характеристика - например, они могут в одних контекстах обозначать вместилища, а в других поверхности [14]. Такие лексемы, как и в предыдущей таблице, приводятся дважды; для наглядности они подчеркнуты.

I. Вместилища (предлог в)

- открытые вместилища: паз, [щель], пах [15], [горсть, oдверь]; в том числе сосуды: таз, oчан; углубления рельефа: ров, oлог, пруд
- замкнутые пустые "контейнеры": гроб (но см. сноску 19), шкаф, [печь, oсеть]
- помещения с некоторой специализированной функцией: хлев, цех, oтерем, [oклеть]
- небольшие замкнутые объекты-вместилища: глаз, нос1, рот, лоб, мозг, [грудь], зоб, стог, пол
- отрезки времени: год, час, [ночь] [16]

II. Пространства (предлог в)

- "точки" (населенные пункты и другие места интенсивной компактной деятельности людей): скит, oфорт, (аэро)порт; топоним Клин
- "районы" (обширные участки пространства, с которыми связана определенная деятельность): тыл, ад, рай
- "места" (обширные участки географического пространства): край1, [степь, даль, тишь]; топоним Крым
- "объемные" участки поверхности: сад, бор, лес, [тень, oсень]
- части пространств или объектов (в последнем случае со сдвоенной таксономической характеристикой): низ, [глубь], зад, перёд, верх, бок, угол

III. Конфигурации объектов, образующих устойчивые структуры (предлог в)

- ряд 'линия', oкруг (также в значении 'тесное сообщество'), строй, полк, рой, род [17]

IV. Поверхности (предлог на)

- ограниченные "плоские" участки поверхности (обычно связанные с определенной деятельностью): баз, ток1,2 'место токования; место обработки зерна', плац, пост1 'сторожевой пункт', торг 'рыночная площадь, уст.', кон 'место, куда надо попасть или кладется ставка в игре' (сочетание на кону чаще употребляется в переносном значении 'в положении, чреватом риском проигрыша, потери или гибели'), луг, пруд, пол, oкруг, oшлях; ср. также на миру (~ 'при всем народе'), где лексема мир фактически ведет себя как обозначение некоторой (небольшой) занятой людьми "площадки"; о словах день и век см. выше, сноска 16
- выделенные элементы рельефа: вал, берег, [мель], яр (ср. также на юру), нос2, мыс, мол; к этой же подгруппе можно отнести и топоним Дон (сочетание на Дону имеет значение 'в окрестностях Дона')
- покрытия, образующие "слой" (также концептуализуются как обволакивающие вещества, см. ниже): мох, лёд, снег; интересно, что сочетаемость самой лексемы oслой позволяет отнести ее только к классу веществ

V. Объекты с функциональной поверхностью (предлог на)

- объекты с функциональной верхней или боковой поверхностью: мост, плот, воз, шкаф, [печь], горб, глаз, нос1, лоб, [грудь]
- выделенные части поверхностей: край2, борт, oрант, oслед, зад, перёд, верх, бок, угол
- объекты, используемые в качестве креплений или вертикальных опор: кол, сук, крюк, повод [18], oштифт, oдуб, [ось, цепь, oдверь]; сходным образом следует трактовать и существительное корень в сочетании на корню 'в процессе роста; в самом начале; целиком' (см. выше)

VI. Вещества (предлоги в или на)

- обволакивающие или покрывающие вещества (предлог в): пот [19], oгной, мох, лёд, снег, шелк, пух, мех, дым, чад, мел, мёд, oжир, oслой [грязь, пыль, кровь, шерсть, плоть - последнее только в сочетании во плоти 'в телесном облике'] [20]
- вещества, используемые в качестве средства изготовления или упрочения объектов (предлог на): пар, спирт, газ, клей, мёд, пух, мех, [oмазь, кровь - только в сочетаниях типа Спас на крови]; ср. также корм в идиоматичном сочетании (жить) на подножном корму

VII. Ситуации (предлоги в или на)

- состояния субъекта (предлог в): бред, жар, тиф, хмель 'опьянение', пыл 'интенсивное проявление чувства', бой, сок 'полнота жизненных сил', цвет 'цветение', ход2 'употребительность', плен, долг (особенно в переносном значении 'чувство обязанности'), oпост2 'воздержание', отпуск, быт 'каждодневное существование', лад 'согласие', [oсвязь, oчесть 'почитание, уст.']; к этой подгруппе примыкают также более идиоматичные сочетания в миру 'вне церкви или монашества', в виду X-а 'в месте, откуда виден X' и иметь в виду '(постоянно) иметь в текущем сознании', ср. англ. эквиваленты keep in mind или mean
- воздействующие "стихии" (предлог на): ветер, холод, свет; к этой же подгруппе можно отнести такие идиоматичные сочетание со значением ментального воздействия, как на счету [у X-а] ~ 'посчитанный X-ом'; перен. на хорошем / плохом счету [у X-а] 'хорошо / плохо оцениваемый X-ом' и на виду [у X-а] 'в месте, (легко) доступном взгляду X-а' [21]
- перемещения субъекта (предлог на): бег, ход1 'перемещение', 'исправное состояние' (ср. также на скаку, на лету, на плаву, где существительные без предлога не употребляются, на каждом шагу), [рысь 'аллюр лошади']; к этой же подгруппе можно отнести более идиоматичное сочетание на весу, которое описывает ситуацию (неустойчивого) равновесия
- мероприятия (предлог на): пир, бал, смотр; ср. также идиоматичное сочетание [как] на духу, где лексема дух употребляется в значении 'исповедь' (в современном языке ей в других контекстах не свойственном)

4

Как представляется, приведенный список во всей его полноте подтверждает существование у морфологически самостоятельного локатива в современном русском языке тонкой, но ощутимой семантической доминанты, которую можно в наиболее общем виде обозначить как жестко детерминированная локализация с минимальной степенью свободы. Принятие такого, семантически более точного определения значения локативной формы позволяет ответить на поставленные в начале раздела 2 вопросы. Чтобы пояснить это, разберем семантическую специфику локатива более подробно.
С названиями вместилищ формы второго предложного обозначают, естественным образом, локализацию во внутренней топологической зоне, причем эта локализация в большинстве случаев является функциональной для объекта, обозначаемого именем в локативе (таково, например, положение в тазу, в шкафу или в гробу). В случае, если эта локализация не функциональна, акцент делается на ее стабильном, "жестком" характере (что не исключено и в предыдущем случае): локализуемый объект плотно фиксируется, связывается, "застревает" (ср. положение в щели, в носу или во рву). На первый взгляд, присутствие в этом списке некоторых названий помещений типа хлев, цех или клеть кажется не вполне мотивированным. Однако обращает на себя внимание тот факт, что все эти помещения имеют некоторую специализированную "хозяйственную" функцию, так что локализуемые в них объекты оцениваются прежде всего с точки зрения выполнения этой функции. Показательна, например, фактически уже завершившаяся в современном языке (в стилистически нейтральных контекстах) утрата особых форм локатива у лексемы дом [22], хотя, казалось бы, ничто не должно было бы мешать этой лексеме сохранять свою исконную древнюю модель склонения. Между тем, существенным оказалось то, что слово дом в русском языке обозначает максимально неспециализированное помещение: функции и точная локализация объекта, находящегося в доме, практически никак не детерминированы и определяются только контекстом, а это идет вразрез с идеей "жесткой" локализации. Единственный сохранившийся для лексемы дом локативный контекст - идиоматичные сочетания вида помощь / работа на дому, где дом фактически обозначает особый вид деятельности ('нахождение дома, не в служебном помещении') и тем самым сближается с лексемами типа бал или пир.
Та же тенденция к ограничению степени свободы проявляется и в отборе названий участков пространств, где преобладают либо лексемы с четкой функциональной специализацией (типа порт или скит), либо лексемы, обозначающие пространства особого типа - отдаленные области неопределенных размеров, поглощающие, "затягивающие" попадающие в них объекты (ср. степь [23], даль; в определенной степени также ад и рай). Среди названий объемных участков поверхности (типа сад, бор, лес) не случайно представлены почти исключительно названия участков, плотно заполненных растительностью: попадающий в них объект, как правило, также оказывается целиком поглощен средой или жестко зафиксирован в определенной позиции. В тени, как уже отмечалось выше, объект также практически "сходит на нет". С другой стороны, участки пространств, описываемые как части (артефактов или природных объектов) являются, подобно большинству контейнеров из предыдущего класса, "тесными" или "узкими" вместилищами: нахождение, например, в углу или в боку, как правило, максимально жестко фиксирует позицию объекта (ср. зажатый в углу).
Небольшой класс "конфигураций" состоит из названий различного рода объемных структур, четко детерминирующих положение включаемого в них объекта: степень свободы объекта, находящегося в строю, в ряду, в кругу и т.п., конечно, также минимальна. Часто одновременно с этим детерминированной оказывается и функциональная составляющая: так, сочетание в строю естественно получает метафорическое значение 'готовый к службе (военной или сравнимой с военной)'.
Аналогичные тенденции прослеживаются и в классе названий участков поверхности (требующих предлога на). Лексемы, входящие в список, либо задают жесткую и однозначную пространственную локализацию объекта (на берегу, на мысу), либо существенно ограничивают свободу перемещения объекта (на снегу, на льду, на мели), либо детерминируют его функциональный статус (на плацу, на посту); впрочем, в последнем случае и пространственный эффект жесткой локализации также в какой-то степени присутствует. Функциональный компонент особенно отчетливо ощущается в классе названий объектов с функциональной поверхностью: как правило, локативные контексты с предлогом на описывают ситуации использования этой поверхности в качестве жесткого крепления (на горбу, на краю, на носу - также в значении 'очень близко') и/или опоры (на мосту, на плоту). Далеко не все односложные существительные (а их в этом классе довольно много) удовлетворяют сформулированному прототипу. Так, не имеют особых форм локатива такие частотные лексемы, как двор, стол и стул (хотя, казалось бы, называемые ими объекты обладают нужными топологическими характеристиками). Причина здесь, по-видимому, та же, что и у запрета на локативную форму слова дом: нахождение на поверхности двора, стола или стула недостаточно жестко детерминирует поведение объекта. Так, двор в русской картине мира - это место максимально разнообразной деятельности; сочетание на дворе часто фактически означает просто 'вне дома, в окружающем мире' (Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?); интересно, что большинство европейских языков для выражения этого последнего значения имеет специализированные наречные лексемы: ср. англ. outside, нем. draussen, франц. dehors, итал. fuori, и т.п. Аналогично, стол является наиболее многофункциональным объектом из предметов домашней обстановки, а нахождение на стуле прототипически всегда является кратковременным и не оказывает существенного влияния на свойства или функционирование человека или предмета. Здесь напрашивается сравнение с лексемой пол, допускающей особую форму локатива, как можно полагать, именно в силу того, что нахождение на полу в прототипическом случае имеет гораздо более существенные следствия для локализуемого объекта: это может быть постоянным, фиксированным местом и, кроме того, положение объекта на полу часто означает его гораздо меньшую активность, свободу перемещения и доступность.
Про особый подкласс артефактов ("стержни" или "путы"), чье основное предназначение как раз и состоит в жесткой фиксации и ограничении свободы перемещения объектов, уже много говорилось выше; неудивительно, что лексемы с особой формой локатива представлены в этом классе массово. Определяющей здесь является именно прототипическая функция, а не просто стержнеобразная или веревкообразная форма объекта: в этом легко убедиться, сравнив, например, такие лексемы, как кол или цепь с такими не входящими в список лексемами, как шест или нить: прототипическое назначение шеста - скорее в том, чтобы служить заметным издалека ориентиром, а не креплением для других объектов; аналогично, прототипическое назначение нити (в отличие от цепи или повода) не в том, чтобы препятствовать свободному движению другого объекта, а в том, чтобы образовывать структуру ткани.
Класс названий веществ, как видно из приведенных данных, четко распадается на две подгруппы с различными функциями. Лексемы из первой подгруппы сочетаются с предлогом в и описывают ситуацию плотного покрытия, "обволакивания", "окутывания" объекта; эта группа лексем одна из самых многочисленных в женском роде и была подробно охарактеризована выше. Лексемы второй подгруппы (представленные в основном в мужском роде) сочетаются с предлогом на и описывают ситуацию более активного воздействия на объект (связь предлога на с семантикой активного воздействия будет особенно ощутима при анализе названий ситуаций, но в значительной степени она проявляется и здесь). Имеется в виду либо создание или видоизменение объекта с помощью активно расходуемого вещества (ср. готовить на пару, на газу, на спирту), либо использование вещества в качестве основы, подкладки или фундамента для укрепления или закрепления объекта (ср. на клею, на мази, на пуху и т.п.); в этом последний ряд вполне вписывается и сочетание жить на подножном корму с его идеей поддержания жизни только посредством того, что достается наименьшими усилиями. Во всех случаях - и это особенно характерно для веществ в "локативной ситуации" - в результате взаимодействия вещества и объекта происходит их взаимопроникновение, часто даже объединение в некоторое новое качество.
Наконец, рассмотрим класс обозначений ситуаций. В семантическом отношении этот класс наиболее сложен, так как употребление предлогов в этих случаях опирается на различные пространственные метафоры (заметим, что в строгом смысле о пространственном значении локатива здесь говорить нельзя, хотя выделенные нами более абстрактные составляющие локативной семантики в данном типе употреблений, как мы намерены показать, сохраняются).
С предлогом в сочетаются главным образом обозначения экспериенциальных ситуаций - состояний, в которые субъект оказывается глубоко "погружен", "охвачен". Как правило, конструкции с предлогом в описывают погруженность либо в "экстремальное" состояние или гипертрофированную активность, когда субъект частично теряет контроль над своими действиями (ср. в бреду или в бою, где неожиданным образом бой, так сказать, приравнивается к состоянию опьянения или экстаза: есть упоение в бою) - либо, напротив, в состояние пониженной активности, скованности, следствием которой, однако, также оказывается частичная утрата контроля (ср. в плену, в долгу, несколько более идиоматичное в связи). Как можно видеть, существительное забытьё (если признавать у него особую форму локатива) хорошо вписывается в эту модель. Может возникнуть вопрос, почему не имеет особой формы локатива существительное сон, казалось бы, естественно возникающее в этом ряду. Объяснение этому, на наш взгляд, следует искать в семантике сочетания во сне: в русском языке оно на самом деле описывает не столько ситуацию отключения от физической активности, сколько ситуацию наблюдения за "иной реальностью": во сне обычно сочетается с предикатами типа видеть, тогда как, например, ?лежать во сне звучит несколько странно (ср., напротив, полностью приемлемое лежать в бреду или в жару). Таким образом, сон в этом контексте предстает в русском языке скорее как название особого рода свободной деятельности типа исследования или поиска, чем как название неконтролируемого и "сковывающего" состояния типа бреда, хмеля или забытья.
Названия ситуаций, сочетающиеся с предлогом на, образуют три самостоятельные подгруппы, общим в семантике которых является, с нашей точки зрения, компонент активности. Если предыдущая группа ("в-группа") описывала в основном экспериенциальные ситуации, то "на-группа" описывает прежде всего ситуации агентивно-пациентные. При этом различия внутри подгрупп определяются прежде всего распределением ролей между субъектом и ориентиром: субъект ситуации оказывается то более пациентным (стоять на ветру), то более агентивным (танцевать на балу).
Пациентная группа немногочисленна: в нее входят прежде всего названия "стихий", воздействующих на субъекта: на ветру описывает воздействие (как правило, неблагоприятное) сильного ветра, "сквозняка"; на холоду описывает воздействие низкой температуры (хранить / лежать на холоду), на свету - воздействие прямого солнечного или искусственного света (рукописи нельзя держать на свету); ср. также анализ семантического различия между в виду и на виду в сноске 21. В подобных конструкциях предлог на оказывается "мягким" синонимом предлога под: ср. под ветром, под солнцем, под ярким светом и мн. другие сочетания подобного рода (их более полный список и семантическое описание см. в Плунгян, Рахилина 2000). В конструкциях с предлогом под противопоставление агентивного, подчиняющего, и пациентного, подчиненного начала выражено сильнее и роли участников ситуации более поляризованы: так, если кружиться под ветром и на ветру равно возможно, то, например, с предикатами гнуться или повалиться предлог под сочетается гораздо естественнее (гнуться / повалиться под ветром, но не ?на ветру). Конструкции с предлогом на этого типа описывают всё же в какой-то степени взаимодействие агентивного и пациентного актанта, "вклад" которых в ситуации может быть сравним.
Оставшиеся подклассы ситуаций с предлогом на описывают различные виды активной деятельности самого субъекта. Здесь можно различать обозначения ситуаций движения (на лету, на ходу, на полном скаку) и обозначения "мероприятий" (на балу, на пиру). В первом случае локативная конструкция описывает не столько процесс движения, сколько ситуацию совмещения (быстрого) движения с каким-то другим действием: ее семантика хорошо передается оборотом "мимоходом". Так, на ходу естественно кивнуть, поздороваться, сделать замечание и т.п. - и всё это не прекращая движения и даже не снижая темпа. Здесь опять-таки наглядно сравнение с конструкцией в ходу, которая описывает нахождение субъекта в пассивном состоянии готовности к работе или широкой употребительности (такие выражения у них теперь в ходу), т.е. в последнем случае ход реально не обозначает движения.
Во втором случае локативная конструкция сочетается с названиями различных видов деятельности, в которых субъект принимает участие (не обязательно в качестве главного действующего лица). Это значение вообще характерно для предлога на (см. Селиверстова 2000); выбор формы локатива в данном случае связан, как представляется, с функциональной детерминированностью роли субъекта в этих ситуациях, процедура участия в которых в той или иной степени ограничивает его свободу действий.
 
Таким образом, общие свойства русских конструкций со вторым предложным падежом во всех типах контекстов оказываются достаточно единообразными: они описывают ситуации плотного, интенсивного контакта, при котором либо позиция или функция объекта оказываются жестко детерминированы, либо его свобода перемещения ограничена, либо его природа частично или полностью изменена.
Этот тип значения представляется достаточно неожиданным в русской падежной системе. Возникает вопрос, насколько он естествен типологически, т.е. насколько часто это или сходное противопоставление в естественных языках оказывается грамматикализовано. На наш взгляд, возможность грамматикализации подобного противопоставления подтверждается прежде всего материалом дагестанских языков (что, впрочем, не удивительно, так эти языки имеют одну из наиболее развитых систем грамматического выражения пространственных отношений).
Как известно (см., например, Бокарев 1948, Кибрик 1970, Тестелец 1980) падежные формы существительных в большинстве дагестанских языков состоят из показателей двух различных грамматических категорий: падежа и локализации. Падеж, в общем случае, выражает ориентацию движения (удаление, приближение и т.п., в том числе и покой, т.е. отсутствие движения), тогда как локализация выделяет конкретную топологическую зону ориентира, которая является локативным актантом ситуации (т.е. куда или откуда совершается движение); в языках типа русского эту функцию в основном выполняют пространственные предлоги. Обычно в дагестанских языках конкретные падежные системы морфологически противопоставляют четыре-шесть различных локализаций, всего же их насчитывается более десяти разновидностей. Основные локализации - 'внутри ориентира', 'под ориентиром', 'над ориентиром', 'за ориентиром', 'рядом с ориентиром', и нек. др. Среди списка локализаций существует одна, называемая обычно условным термином CONT (данная система обозначений восходит к работе Кибрик 1970), семантика которой для нашего исследования представляется наиболее интересной. Показатели этой локализации выделяются в языках цезской (бежтинский, гунзибский) и лезгинской группы (табасаранский, лезгинский, агульский, цахурский, рутульский). Их точная семантика долгое время не поддавалась описанию, и лишь в ходе развития определенной грамматической традиции ее удалось сформулировать более адекватно. На наш взгляд, одним из наиболее проницательных исследований семантики дагестанских локализаций в целом (и локализации CONT в частности) является неопубликованная работа Я.Г. Тестельца (1980); для понимания существа дела достаточно, по-видимому, ограничиться нескольким цитатами из этой работы.
В ранних грамматиках у локализации CONT обычно выделялись следующие значения: 'на вертикальной или боковой поверхности', 'в смеси с веществом', 'точка приложения силы' (последнее значение, представленное в конструкциях типа взяться за топор, имеется не во всех языках). Однако, как показано в Тестелец 1980: 29 и след., употребление показателей CONT ориентировано скорее на более общую идею "сильного, плотного контакта", при котором "часто происходит взаимопроникновение локализуемого объекта и ориентира". Так, показатели CONT употребляются в следующих контекстах: вино смешалось с водой; купаться в море; прилипнуть к мёду; характерны также противопоставления следующих пар близких ситуаций, для описания которых в первом случае выбирается локализация CONT, а во втором случае - какая-то другая: в масле соль есть (CONT) vs. в масле ложка есть (локализация 'внутри'), на стене картина есть [нарисована] (CONT) vs. на стене картина есть [повешена] (локализация 'сверху'), на полу ковёр есть [расстелен] (CONT) vs. на полу ковёр есть [может быть свернут и расстелен] ('сверху'), на столе краска есть [на всей поверхности] (CONT) vs. на столе краска есть [на верхней поверхности] ('сверху').
При всех очевидных различиях между устройством русской и дагестанских падежных систем, нельзя не отметить сходство семантических противопоставлений, лежащих в основе употребления локализации CONT, с одной стороны, и особых форм "второго предложного падежа", с другой. Используя принятую в типологических работах терминологию, русский "второй предложный падеж" можно было бы называть "конт-эссивом" - во всяком случае, это название точнее отражает его сущность, чем просто "локатив" или "местный падеж".
Тот факт, что грамматикализация значения "жесткой" локализации обнаруживается в столь далеких друг от друга генетически и типологически языках, свидетельствует о когнитивной важности этого противопоставления. По-видимому, имеет смысл говорить, что именно "жесткая" локализация ощущается как прототипическая; аргументом в пользу этого является диахроническая устойчивость данного семантического комплекса в русском языке. Последнее обстоятельство мы хотели бы подчеркнуть особо, так как в нерегулярных, маргинализованных грамматических значениях многие семантические явления оказываются более рельефными. Подобно тому, как вода во время отлива уходит со всей поверхности, оставаясь только в самых глубоких и защищенных впадинах, так и грамматическая категория, уходя из языка, на последних стадиях сохраняется только в самых основных, прототипических контекстах (очевидным образом, это прежде всего просто те контексты, в которых она чаще всего употребляется и которые лучше сохраняются в памяти говорящих). Опираясь на эту закономерность, семантику грамматической категории можно понять точнее и глубже - для этого следует лишь решиться внимательнее взглянуть на ее поведение не только в период, так сказать, расцвета, но и в период упадка, накануне полного исчезновения [24].
 

Примечания

1. См., например, Плотникова 1980: 488-489 и 491-492 (и др. русские грамматики); см. также Якобсон 1958 и Зализняк 1967: 43-44 и 284-287.

2. Строго говоря, формы предложного падежа в формальном регистре письменной речи возможны еще и с предлогом по - с небольшим закрытым списком лексем в конструкциях с временным значением типа по приезде ~ 'сразу после приезда' (но ср. *по входе, *по ответе, и др.); в современном русском языке эти конструкции явным образом маргинализуются. В языке XIX в. предлог по мог управлять предложным падежом и в других значениях, но все эти модели в настоящее время практически утрачены и возможны только в текстах с подчеркнутой установкой на архаизацию, ср.: В стенах Акрополя печаль меня снедала // по русском имени <…>. (О. Мандельштам, 1916 г.).

3. Здесь и далее, перечисляя слова, имеющие особую форму второго предложного падежа, мы, если специально не оговорено иное, имеем в виду слова, у которых данная форма возможна по крайней мере в некоторых значениях или в некотором стилистическом регистре. Включение слова в наш список, таким образом, не означает автоматически, что в контекстах второго предложного падежа оно всегда будет употребляться именно в формах второго предложного падежа (ср. варианты типа на холоде и на холоду, в аэропорте и в аэропорту). Слова, допускающие такие колебания, помечаются надстрочным знаком o.

4. Реликтовые формы локатива имеются у двух лексем с мягкой основой: день и корень (см. ниже).

5. Таким образом, у существительных женского рода с постоянным ударением на окончании (кроме форм творительного падежа) в парадигме единственного числа (акцентные типы b' и f'', по Зализняк 1967: 154-156) различие между основным и вторым предложным оказывается нейтрализовано по формальным причинам. Эти слова далее специально не рассматриваются, хотя среди них есть не только такие, которые, в силу семантических факторов, скорее всего не должны были бы допускать особой формы второго предложного (например, вошь, ложь или любовь), но и такие, у которых эта форма, вообще говоря, могла бы иметься (например, глушь, рожь, топоним Обь, или морфологически примыкающее к этой группе masculinum путь).

6. Ср. лаконичную итоговую формулировку А.А. Зализняка: "С исторической точки зрения мы имеем здесь дело с дифференциацией значений первоначально единого падежа, закрепленной с помощью разницы акцентовок (в мужском роде - также разницы окончаний). Иначе говоря, акцентовки, первоначально выступавшие просто как варианты, здесь грамматикализуются. Начатки этой дифференциации усматриваются в некоторых микросистемах уже в XVI в. <…>. Сложившись у слов исторической а. п. c, акцентное противопоставление 1-го и 2-го предложных падежей со временем выходит за эти рамки и в настоящее время возможно у слов любой исторической а. п., а также у поздних заимствований" (Зализняк 1985: 375-376). Подчеркнем, что под "поздними заимствованиями" здесь всё-таки не имеются в виду заимствования совсем недавние - скажем, последнего столетия. Можно полагать, что все заимствования, имеющие сейчас особую форму локатива (бал, борт, газ, плац, порт, пост1, спирт, тиф, цех, шкаф, oгрунт, oрант, oсуп, oфорт, oчай, oшлях, oштифт), заведомо существовали в русском языке по крайней мере к середине XIX в., а большинство и на век-два раньше.

7. В теоретических исследованиях проблем диахронической грамматики феномен утраты грамматических категорий, как правило, остается в тени. Некоторые общие замечания по этому поводу можно найти в небольшой статье Ramat 1992 (ср. также Lass 1990, Greenberg 1991 и van der Auwera, Plungian 1998: 114-117); одним из немногих известных нам исключений является книга Janda 1996, написанная специально на славянском материале.

8. В Зализняк 1977 информация о том или ином предлоге, употребляющемся с формой локатива, считается словарной и последовательно фиксируется при каждой лексеме (ср. также краткий перечень основных контекстов в Зализняк 1977: 69-70). На подобные примеры обращал внимание уже Р.О. Якобсон (1936); заслуживает внимание также попытка дать таким случаям семантическую интерпретацию в Worth 1984 (хотя предложенный в этой работе признак "lack of internal semantic differentiation", характерный, по Ворту, и для второго родительного, и для второго предложного, представляется слишком общим и недостаточно ясным).

9. Данный список составлен нами на основе работ Зализняк 1967: 286-287, Зализняк 1977 и последней Академической грамматики (Плотникова 1980: 488-489), однако в него внесены небольшие коррективы в соответствии с нашим представлением о современном узусе: исключены лексемы бровь, пай, стан, сыр, труд, хор, все диминутивы, а также сами по себе устаревшие лексемы вольт 'поворот' и часть 'полицейский участок'; в ряде случаев иначе расставлены пометы о вариативности.

10. Под вместилищем понимается, в первом приближении, объект, имеющий внутреннюю полость, которая служит для хранения, укрытия или перемещения других объектов.

11. Хотя лексема ночь обозначает, вообще говоря, протяженный период времени, сочетание в ночú вполне допускает и пространственную интерпретацию (~ 'во тьме'); в контексте второго предложного последняя кажется даже более предпочтительной (ср. аналогичное наблюдение в Nesset, in prep.).

12. Вопреки указаниям в Зализняк 1967: 287, отражающим устаревшую норму.

13. Пространство отличается от поверхности признаком объемности (или трехмерности); языковым критерием здесь обычно служит сочетаемость с предлогом в (для названий пространств) или на (для названий поверхностей), ср. в дали, но на мели. Мы не рассматриваем здесь эту (достаточно нетривиальную) проблему во всей полноте; более подробный анализ русского материала можно найти, например, в исследованиях Всеволодова, Владимирский 1982 и Селиверстова 2000.

14. Вхождение в несколько топологических классов для таких лексем, конечно, не является случайностью. Так, самая распространенная их разновидность - названия объектов типа печь, у которых регулярно используются (являются "функциональными") как внутреннее пространство, так и наружная (как правило, верхняя) поверхность. Они противопоставлены основной массе лексем типа таз, у которых функциональна только одна топологическая зона (в данном примере, внутренняя): ср. вода в тазу (форма локатива отражает прототипическое функционирование объекта), но надпись на тазе (форма основного предложного отражает непрототипическое функционирование объекта; поверхность таких сосудов, как таз, естественно, не используется для размещения или хранения чего-либо, т.е. не является функциональной в указанном выше смысле). Подробнее о проблеме лексем с множественной таксономической характеристикой см. также Рахилина 2000.

15. По-видимому, по модели в паху следует интерпретировать и идиоматичные сочетания вида тесный / свободный в шагу.

16. К этой группе примыкает и слово день, которое имеет особую форму локатива только в устойчивых сочетаниях вида N раз на дню; правда, выбор предлога на скорее свидетельствует о том, что день в данном случае концептуализуется не как вместилище, а как необъемная конфигурация - "путь", образуемый сменяющими друг друга событиями (ср. модель на пути). Аналогичная интерпретация диктует выбор предлога в другом устойчивом сочетании с временным значением - на своём веку 'в течение всей своей жизни'.

17. В идиоматичном сочетании написано на роду 'предопределено до рождения' лексема род ведет себя, по-видимому, как обозначение поверхности (или объекта с функциональной поверхностью).

18. В сочетаниях типа вести / идти на поводу возможен также предлог в, синонимичный предлогу на в прямом значении (но в современном языке воспринимаемый как архаизм). В переносном значении ( 'подчиняться воле', ср. идти на поводу у публики) предлог в здесь невозможен.

19. Кроме устойчивого сочетания в поте лица, сохраняющего церковнославянскую морфологию (аналогично и во гробе, преимущественно в евангельских контекстах).

20. Явно маргинальную подгруппу среди веществ составляют обозначения веществ-контейнеров, содержащих в себе другие объекты: это лексемы oчай, oсуп, oгрунт, которые в современном языке практически утратили особые формы локатива. Такая функциональная специализация класса веществ очень интересна для понимания семантики русского локатива в целом.

21. Следует обратить внимание на различное распределение семантических ролей в конструкциях в виду X-а и на виду у X-а: в первом случае X является стимулом (т.е. синтаксическим объектом глагола видеть, ср. мы остановились в виду деревни => 'мы видим деревню'), тогда как во втором случае X является экспериенцером (т.е. синтаксическим субъектом глагола видеть, ср. мы остановились на виду у всей деревни => 'вся деревня нас видит'). Соответственно, у лексемы вид в первом случае целесообразно выделять экспериенциальное значение (~ 'возможность видеть, состояние видения'), а во втором случае - агентивное (~ 'направляемый взгляд, обзор').

22. Еще в 30-е гг. А.А. Ахматова могла написать: Приручённой и бескрылой я в дому твоём живу (наряду с более ранним: В том доме было очень страшно жить), однако в таком употреблении прослеживается явная стилистическая игра - излюбленное Ахматовой балансирование между архаизмами и коллоквиализмами (форма в дому, выпадая из стандартного языка, как раз и оказывается либо архаичной, либо просторечной).

23. В русской картине мира, с древности, степь (с устойчивым эпитетом глухая) - это бескрайнее и опасное пространство, находящееся на границе ойкумены, территория враждебных кочевых племен и разрушительных стихий; фольклорный архетип степи - место, где герою суждено погибнуть вдали от дома.

24. Первоначальные варианты этой статьи обсуждались со многими коллегами. Автор глубоко признателен всем им, и в особенности И.Б. Иткину, Т. Нессету и Д.В. Сичинаве - предложенные ими поправки и уточнения помогли мне найти более отчетливые формулировки моей гипотезы и способствовали устранению многих ошибок и неточностей изложения. Разумеется, ответственность за все недостатки работы лежит целиком на мне.

Литература

Бокарев, Е.А. 1948. Локативные и нелокативные значения местных падежей в дагестанских языках // Язык и мышление. М.-Л., т. II.
Всеволодова, М.В.; Владимирский, Е.Ю. 1982. Способы выражения пространственных отношений в современном русском языке. М.: Русский язык. Горшкова, К.В.; Хабургаев, Г.А. 1981. Историческая грамматика русского языка. М.: Высшая школа.
Зализняк, А.А. 1967. Русское именное словоизменение. М.: Наука.
Зализняк, А.А. 1973. О понимании термина "падеж" в лингвистических описаниях // А.А. Зализняк (ред.). Проблемы грамматического моделирования. М.: Наука, 53-87.
Зализняк, А.А. 1977. Грамматический словарь русского языка: Словоизменение. М.: Русский язык.
Зализняк, А.А. 1985. От праславянской акцентуации к русской. М.: Наука.
Земская, Е.А. (ред.). 1983. Русская разговорная речь: фонетика, морфология, лексика, жест. М.: Наука.
Земская, Е.А.; Китайгородская, М.В. 1984. Наблюдения над просторечной морфологией // Е.А. Земская; Д.Н. Шмелев (ред.). Городское просторечие: проблемы изучения. М.: Наука, 66-102.
Кибрик, А.Е. 1970. К типологии пространственных значений // Язык и человек. М.: МГУ, 110-156.
Крысин, Л.П. (ред.). 1974. Русский язык по данным массового обследования. М.: Наука.
Обнорский, С.П. 1927. Именное склонение в современном русском языке, вып. 1. Л.: Изд-во АН.
Плотникова, В.А. 1980. Склонение имен существительных // Н.Ю. Шведова (ред.). Русская грамматика, том I. М.: Наука, 483-507.
Плунгян, В.А. 2002. Геометрия русской морфологии: о традиционных и нетрадиционных таблицах склонения // Русский язык в научном освещении (в печати).
Плунгян, В.А.; Рахилина, Е.В. 2000. По поводу "локалистской" концепции значения: предлог под // Д. Пайар; О.Н. Селиверстова (ред.). Исследования по семантике предлогов. М.: Русские словари, 115-133.
Рахилина, Е.В. 2000. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М.: Русские словари.
Селиверстова, О.Н. 2000. Семантическая структура предлога на // Д. Пайар; О.Н. Селиверстова (ред.). Исследования по семантике предлогов. М.: Русские словари, 189-242. Тестелец, Я.Г. 1980. Некоторые вопросы типологии систем пространственного склонения в дагестанских языках. Дипломная работа. М., МГУ.
Якобсон, Р.О. 1936. К общему учению о падеже / Пер. с нем. // Р.О. Якобсон. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985, 133-175.
Якобсон, Р.О. 1958. Морфологические наблюдения над славянским склонением // Р.О. Якобсон. Избранные работы. М.: Прогресс, 1985, 176-197.
van der Auwera, J.; Plungian, V.A. 1998. Modality's semantic map. Linguistic typology 2.1, 79-124.
Comrie, B.; Stone, G.; Polinsky, M. 1996. The Russian language in the twentieth century. Oxford: Clarendon.
Greenberg, J.H. 1991. The last stage of grammatical elements: contractive and expansive desemanticization // E. Traugott, B. Heine (eds.), Approaches to grammaticalization, vol. 1. Amsterdam: Benjamins, 301-314.
Janda, L.A. 1996. Back from the brink: a study of how relic forms in languages serve as source material for analogical extension. M?nchen: LINCOM.
Lass, R. 1990. How to do things with junk: exaptation in language evolution // Journal of Linguistics 26, 79-102.
Nesset, T. In preparation. Case assignment in Russian temporal adverbials: an image schematic approach.
Ramat, P. 1992. Thoughts on degrammaticalization // Linguistics 30, 549-560.
Sullivan, W.J. 1998. Space and time in Russian: a description of the locus prepositions in Russian. M?nchen: LINCOM Europa.
Worth, Dean S. 1984. Russian gen2, loc2 revisited // J.J. van Baak (ed.). Signs of friendship: to honour A.G.F. van Holk. Amsterdam: Rodopi, 295-306.

Источник текста - страничка В.А. Плунгяна на сайте Отделения теоретической и прикладной лингвистики Филологического факультета МГУ.

| Интересное на Woman Journal: ссуда под залог автомобиля.