Следите за нашими новостями!
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Б. Л. Уорф

ЛИНГВИСТИКА И ЛОГИКА [1]

(Новое в лингвистике. - Вып. 1. - М., 1960. - С. 183-198)


 
В английском языке предложения I pull the branch aside «Я отодвигаю ветку» и I have an extra toe on my foot «У меня лишний палец на ноге» мало чем похожи друг на друга. Можно даже сказать, что в них нет ничего общего, за исключением местоимения в функции подлежащего и настоящего времени глаголов, являющихся общими в этих предложениях, согласно правилам английского синтаксиса. С обывательской и даже с научной точки зрения эти предложения различны, так как они повествуют о вещах, существенно отличающихся друг от друга. Таков довод «Всякого человека», обладающего естественным логическим мышлением. Формальная логика старого типа, вероятно, поддержала бы его.
Если, далее, мы обратимся к беспристрастному научно мыслящему наблюдателю, говорящему по-английски, и попросим его произвести анализ данных предложений и посмотреть, не пропустили ли мы каких-либо черт сходства, он почти наверное подтвердит то, что сказали «Всякий человек» и логик. Человек, которого мы попросили проанализировать наш случай, возможно, не будет смотреть глазами логика старой школы и с удовольствием уличит последнего в ошибке. Но все-таки ему придется с грустью признать, что это ему не удалось. «Я бы очень хотел сделать вам приятное, - скажет он, - но, сколько я ни пытался, я не могу обнаружить никакого сходства между этими двумя явлениями».
К этому времени в нас возникает своего рода упрямство: нам становится интересно, нашел ли бы марсианин еще какое-нибудь сходство между нашими предложениями? И оказывается, что с точки зрения лингвиста вовсе не надо отправляться так далеко. Мы еще не обыскали нашу планету, чтобы выяснить, во всех ли языках эти два утверждения так же несравнимы, как в нашей речи Оказывается, что в языке шауни оба утверждения последовательно выглядят так: ni-l' θawa-'ko-n-a и ni-l' θawa-'ko-θite (θ здесь обозначает th, как в thin, а апостроф обозначает перерыв дыхания). Оба предложения имеют большое сходство, практически они различаются только в последней своей части. Более того, в шауни начало предложения обычно является основной, самой важной частью. Оба предложения начинаются с ni-(«I»), которое фактически является приставкой. Далее идет действительно важная часть - ключевое слово l'θawa - обычный для шауни термин, обозначающий вилообразный предмет, подобный изображенному на рис. 2, № 1.
О следующем элементе -'ко мы не можем сказать ничего определенного, кроме того, что он согласуется по форме с одним из вариантов суффикса -a'kw или -а'ко, обозначающим дерево, куст, часть дерева, ветку и т. п. В первом предложении -n- обозначает by hand action «посредством действия руки» и может быть или непосредственной причиной основного состояния (вилообразной формы), или его дальнейшим преобразованием, или же соединять оба эти понятия. Конечное -а означает, что субъект («I») производит это действие по отношению к соответствующему предмету. Таким образом, первое предложение значит: I pull it (что-то подобное ветке дерева) more open or apart where it forks «Я отодвинул это дальше от места развилки». В другом предложении суффикс -θite означает pertaining to the toes «принадлежащий пальцам», а отсутствие других суффиксов указывает на то, что субъект говорит о состоянии своего собственного тела. Поэтому предложение может означать только: I have an extra toe forking out like a branch from a normal toe «У меня лишний палец, ответвляющийся от нормального пальца, как ветка дерева».
Занимающиеся наблюдениями в области логики шауни классифицировали бы оба утверждения как абсолютно адекватные. Наш собственный наблюдатель, которому мы все это рассказываем, вновь останавливает свое внимание на обоих утверждениях и, к своей радости, сразу обнаруживает явное сходство. Рис. 3 поясняет подобное же положение: I push his head back «Я толкаю его голову назад» и I drop it in water and it floats «Я бросаю его в воду, и оно плывет» - предложения, резко отличающиеся в английском языке, но сходные в шауни. «Всякому человеку» придется изменить свое суждение, если принять во внимание природу языковых отношений. Вместо того чтобы сказать: «Предложения несходны, потому что они говорят о разных фактах», - он скажет: «Факты неодинаковы для тех, кто говорит на языке, структура которого такова, что формулирует эти факты по-разному».
С точки зрения разговорного языка английские предложения The boat is grounded on the beach «Лодку вытащили на песок» и The boat is manned by picked men «Корабль укомплектован отборными людьми» кажутся нам похожими одно на другое. Оба они говорят о судне, оба сообщают о связи корабля с другими предметами - или так по крайней мере нам кажется. Лингвист сформулирует грамматическое сходство следующим образом: «The boat is xed preposition у». Логик изменит формулировку лингвиста, возможно, так: «А is in the state x in relation to y» и, далее: «fA=xRy». Система символов делает возможной наиболее разумную классификацию, развивает наше мышление и помогает выработать чувство интуиции.
Нужно ясно представлять себе, что черты сходства и различия в предложениях, анализированных по формуле, данной выше, зависят от выбора языка и что свойства этого языка в конечном счете выражаются в особенностях структуры логических или математических построений.
В языке нутка в Ванкувер Айленд первое предложение о «лодке» (boat) выглядит так: tlih-is-ma, второе - lash-tskwig-ista-ma. Первое, таким образом, можно изобразить: I-II-ma; второе - III-IV-V-ma. Эти предложения резко отличаются друг от друга: ведь конечное -та является всего лишь признаком 3-го лица изъявительного наклонения. Ни одно из этих предложений не содержит слов, сходных по значению с нашим boat «лодка» или даже canoe «челнок». Часть I первого предложения означает moving pointwise «движение в определенном направлении», т. е. движение, представленное на чертеже № 2 рис. 2. Отсюда traveling in or as a canoe «движение в челноке или как в челноке» или положение, соответствующее одному отрезку такого движения. Это не наименование того, что мы называем «предмет» (a thing), а скорее нечто подобное вектору в физике. Часть II означает «on the beach» («на берегу»); отсюда I-II-ma означает «It is on the beach pointwise as an event of canoe motion» («Это на берегу в определенном направлении как результат движения челнока») и относится, как правило, к лодке, которая пристала к берегу. Во втором предложении часть III означает «select, pick» («выбирать»), а IV - «remainder, result» («результат»), так что III-IV означает «selected» («уже выбранный»). Часть V значит «in a canoe (boat) as crew» («в лодке или челноке в качестве команды»). Целиком III-IV-V-ma означает или «They are in the boat as a crew of picked men» («Они в лодке в качестве команды из отборных людей»), или «The boat has a crew of picked men» («Лодка имеет команду из отборных людей»). Это означает, что все событие, включающее выбранных людей и команду лодки, представляет собой процесс.
Мне иногда доставляет удовольствие вернуться к моей специальности - химии. Возможно, читатели легче поймут меня, если я сравню взаимоотношение составляющих элементов в данных предложениях на языках шауни и нутка с химическим соединением, в то время как взаимоотношения составляющих в английских предложениях напоминают скорее механическую смесь. Смесь, подобно костру альпиниста, может состоять из чего угодно, и материал, ее составляющий, не изменит своего внешнего вида. Химическое соединение, напротив, может быть получено только из взаимодействующих элементов, причем результатом реакции не обязательно будет раствор, но, возможно, и кристаллическая масса и газообразное облако. Точно так же типические словосочетания в языках шауни и нутка состоят из слов, выбранных не столько в целях непосредственного наименования, сколько благодаря их способности вступать в многочисленные сочетания, дающие новые, необходимые образы. Этот принцип выбора словаря и анализа явлений, пожалуй, совершенно чужд тем языкам, с которыми мы знакомы. Анализ, начинающийся с явлений природы и заканчивающийся рассмотрением материала основного словарного ядра языка, способного формировать образные сочетания, является характерной чертой полисинтетических языков, к которым принадлежат языки нутка и шауни. Для этих языков не являются характерными (как это считали некоторые лингвисты) связанность и неразложимость словосочетаний. На языке шауни слово l'θawa может быть употреблено отдельно, но тогда оно будет означать: «И (or something) is forked» («Это [или что-то] разветвляется»), т. е. утверждение, которое не несет в себе многочисленных новых оттенков, возникающих в словосочетании с этим словом, - во всяком случае, мы с нашим типом логического мышления не воспримем их. Шауни и нутка пользуются не только химическим типом сочетания слов. В этих языках широко применяется так называемый внешний синтаксис, однако он не имеет существенного значения. Даже нашим индоевропейским языкам свойствен иногда «химический метод», но они редко пользуются им для создания предложений, находя его возможности ограниченными и предпочитая отдавать преимущество другому методу. Вполне естественно поэтому, что Аристотель основал традиционную для нас логику на этом последнем. Я позволю себе привести еще одно сравнение, на этот раз не из области химии, а из области искусства - искусства живописи. Глядя на хороший натюрморт, мы видим яркую фарфоровую вазу и покрытый пушкой персик. Однако детальный анализ (при рассмотрении, например, картины по частям, сквозь отверстие, прорезанное в куске картона) показал бы нам только мазки краски неопределенной формы и не дал бы возможности увидеть вазу и плод, т. е. уничтожил бы целостность картины. Совокупность частей картины, пожалуй, сродни «химическому» типу синтаксиса, что указывает на психологические основы как искусства, так и языка. Механический метод в искусстве и языке изображен под номером ЗА на рис. 2. Первый элемент - группа пятен - соответствует прилагательному spotted «пятнистый», второй соответствует существительному cat «кошка». Складывая их вместе, мы получаем spotted cat «пятнистая кошка». Сравним это с тем, как образуется словосочетание № ЗВ на этом же рисунке. Здесь фигура, соответствующая cat, имеет сама по себе весьма смутное значение - мы могли бы определить ее как chevron-like «шевронообразная»,- а первый элемент еще более непонятен. Но, соединяясь, они образуют цилиндрический предмет, похожий на металлическую отливку. Общим моментом для обоих методов является систематическое использование определенных образцов, моделей словосочетаний, что в свою очередь является характерным для всех языке в. Я поставил вопросительные знаки под отдельными элементами чертежа № ЗВ рис. 2, чтобы подчеркнуть трудность нахождения эквивалентов в английском языке, а также и то, что подобный метод, возможно, непригоден в традиционной логике. Однако анализ других языков и возможность появления новых типов логического мышления, высказанная самими логиками, позволяют предположить, что данный метод имеет определенное значение для современной науки. Новые типы логического мышления, может быть, помогут в конце концов понять, почему электроны, скорость света и другие объекты изучения физики ведут себя вопреки всем законам логики и почему явления, которые вчера как будто противоречили всякому здравому смыслу, сегодня оказались реальностью. Современные мыслители давно говорят о том, что так называемое механистическое мышление оказалось в тупике, столкнувшись с новейшими научными проблемами. Избавиться от этого способа мышления, не имея языкового выражения какого-либо другого способа, тем более трудно, что ни самые передовые ученые-логики, ни математики не предлагают ничего, что могло бы заменить это механистическое мышление. И повторяю, что это, очевидно, невозможно без соответствующих языковых средств. Механистический способ мышления, пожалуй, больше всего подходит для повседневного употребления того «Всякого человека», который пользуется индоевропейскими языками, опираясь на учение Аристотеля и его средневековых и современных последователей.
Как я уже говорил в статье «Наука и лингвистика», легкость, с которой мы пользуемся речью, и тот факт, что мы бессознательно усваиваем речь в раннем детстве, позволяют нам считать речь и мысль прямолинейными и предельно ясными процессами. Мы, естественно, предполагаем, что они воплощают в себе само собой разумеющиеся законы мышления, одинаковые для всех людей. Нам известны ответы на любые вопросы! Но при серьезном изучении эти ответы оказываются весьма туманными. Мы пользуемся речью, чтобы достичь взаимопонимания в восприятии предметов: я говорю: Please, shut the door «Пожалуйста, закройте дверь»,- и мой собеседник и я соглашаемся, что слово the door «дверь» обозначает определенную часть окружающего нас мира и что я хочу, чтобы было произведено определенное действие. Наши объяснения того, как мы достигли такого взаимопонимания, хотя удовлетворят нас в повседневном общении, все же будут представлять собой не что иное, как подобного же рода соглашения (формулировки) о данном предмете (двери и т. п.), все более и более усложненные утверждениями об общественной и индивидуальной необходимости общения. В этом нет никаких законов мышления. Однако структурные закономерности наших предложений заставляют нас чувствовать, что именно законы лежат в их основе. Очевидно, объяснения взаимопонимания в таких случаях, как And so I ups and says to him, says I; see here, why don't you..! [2] отклоняются от истинного процесса, при помощи которого «he» и «I» общаются. Точно так же психологически-социальные объяснения общественных и внутренних потребностей, заставляющих людей общаться друг с другом, могут представлять собой научную версию того же объяснения и, хотя имеют некоторый интерес, все же могут пока игнорироваться. Такого же рода уклонения мы наблюдаем, когда от предложения в речи, минуя физиологию и «стимулы», переходят непосредственно к социальным факторам.
Вопрос, почему люди понимают друг друга, вероятно, долго еще останется без ответа; но на вопрос, как они понимают друг друга, т. е. на вопрос о том, какова логика этого понимания - его основные нормы и закономерности, - можно получить ответ. Это осуществляется благодаря грамматической структуре нашего родного языка, которая включает в себя не только способы построения предложений, но и систему анализа окружающего мира, разделяющую поток ощущений на ряд предметов и сущностей, о которых мы составляем предложения. Этот факт важен для науки, так как он означает, что наука может иметь рациональную, логическую основу, хотя, возможно, это будет некая релятивистская основа, а не естественная логика «Всякого человека». Несмотря на то, что эта основа может различаться в разных языках и может возникать необходимость точного определения размеров и границ этого различия, она, однако, лежит в основе логики, познающей законы. Наука не склонна считать процессы мышления и рассуждения процессами, зависящими только от социальных условий и внутренних побуждений.
Больше того, огромная важность языка не может, по моему мнению, не означать, что кое-какие из его законов влияют на природу и на то, что обычно называется «mind» («дух, разум»). Мои собственные наблюдения дают мне право утверждать, что язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи системы символов или сигналов, и которые способны моментально создать такое общение (хотя оно и не будет истинным соглашением) без помощи языка или системы символов. Я употребляю здесь слово «внешний» (superficial) в том же смысле, в каком все химические реакции могут быть названы внешними по отношению к внутриатомным, или электронным, процессам. Однако никто не сделает из этого вывода, что химия не важна; в самом деле, суть этого высказывания в том, что наиболее внешнее может быть в действительности наиболее важным.
Вполне возможно, что понятия «Язык» с большой буквы вообще не существует! Утверждение, что «мышление является материалом языка», - это неверное обобщение более правильной идеи о том, что «мышление является материалом различных языков». Именно эти различные языки суть реальные явления и могут быть обобщены не таким универсальным понятием, как «язык» (language), но «под-языковым» (sublinguistic) или «сверхязыковым» (superlinguistic) понятием, хотя и отличным от понятия «язык», однако имеющим с ним и некоторые черты сходства, т. е. тем понятием, которое мы называем сейчас «mental» («интеллект»). Подобное обобщение не только не уменьшает, но даже увеличивает значение сравнительного изучения языков в целях познания истины в этой области.
Ботаники и зоологи, для того чтобы понять мир живых существ, вынуждены описывать разновидности, обитающие во всех частях света; даже вымершие виды подверглись изучению, без которого мы не овладели бы исторической перспективой в данной области. Ученые столкнулись также и с необходимостью сравнить и противопоставить друг другу эти разновидности, разделить их на семьи и классы, изучить различные стадии их развития, их морфологию и таксономию. В науке о языке происходит то же самое.
Новые методы изучения языка и мышления - вот та далекая цель, к которой направлены усилия ученых в этой области. Большие успехи достигнуты по части деления всех языков мира на генетические семьи, каждая из которых восходит к одному праязыку, и в изучении их исторического развития. Результаты исследований были объединены под общим названием «сравнительное языкознание». Еще большее значение для будущего развития мысли имеет та отрасль лингвистики, которая может быть названа «противопоставительное языкознание» (contrastive linguistics). Это последнее занимается изучением наиболее важных различий в языках - в грамматике, логике и в общем анализе ощущений.
Как я уже писал в статье «Наука и лингвистика», сегментация явлений природы - это одна из сторон грамматики, хотя до сих пор она мало изучалась грамматистами. Мы делим на отрезки и осмысляем непрерывный поток явлений именно так, а не иначе в большой степени благодаря тому, что посредством нашего родного языка мы становимся участниками определенного «соглашения», а не потому, что эти явления классифицируются и осмысляются всеми одинаково. Языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений. Эти элементы представляют собой единицы словаря. «Слово» (word) - не очень удачное слово для их обозначения; «Лексема» (lexeme) и «терм» (term) кажутся мне более удачными обозначениями. Этими более или менее ясными определениями мы обеспечиваем искусственную изоляцию отдельных участков нашего восприятия. Английские обозначения sky «небо», hill «холм», swamp «болото» и им подобные убеждают нас в возможности рассматривать отдельные стороны бесконечного разнообразия природы как отдельные предметы почти так же, как table «стол» или chair «стул». Таким образом, английский и ему подобные языки дают возможность воспринимать мир как собрание отдельных предметов и событий, соответствующих отдельным словам. В самом деле, восприятие вселенной как собрания отдельных предметов различных размеров - это наиболее полная характеристика классической физики и астрономии.
Примеры, приводимые в данном случае логиками старших поколений, обычно выбирались неудачно. Они приводили чаще всего в качестве примеров столы, стулья и яблоки на столах как доказательство предметной сущности действительности и ее точного соответствия законам логики. Человеческие изобретения и продукты сельского хозяйства, извлекаемые человеком из растений, представляют особую степень изоляции; можно ожидать, что различные языки для их обозначения имеют свои особые слова. Важно другое: как обозначаются в различных языках не искусственно изолированные предметы, а непрерывно изменяющиеся явления природы в ее развитии, в бесконечном разнообразии ее движения, красок, форм; как поступают языки с облаками, берегами, полетом птиц? Потому что от того, как мы воспринимаем природу, зависит наше восприятие вселенной.
Здесь мы обнаруживаем различия в классификации явлений природы и в выборе основных обозначений. Можно выделить некий объект действительности, обозначив его It is a dripping spring «Это падающий источник». Язык апачей строит это утверждение на глаголе ga «быть белым» (включая - «чистым», «бесцветным» и т. д.). С помощью префикса nō- привносится значение действия, направленного вниз: whiteness moves downward «белизна движется вниз». Префикс ставится перед словом tó, означающим и water «вода» и spring «источник». Результат соответствует нащему dripping spring «падающий источник», но на самом деле утверждение представляет собой соединение As water, or springs, whiteness moves downward «Подобно воде или источнику, белизна движется вниз». Как это не похоже на наш образ мышления! Тот же самый глагол ga с префиксом, который имеет значение «место, обусловливающее условие», становится «gohlga», т. е. the place is white, clear; a clearing, a plain «место белое, чистое, очищение, равнина». Эти примеры показывают, что в некоторых языках средства выражения являются как бы химическими соединениями, в которых определенные обозначения представляют собой не отдельные слова, а части одного целого, полученного в результате органического процесса синтеза. Таким образом, языки, не изображающие мир в виде отдельных объектов-предметов (так, скажем, как это происходит в английском и родственных ему языках), указывают нам путь к возможным новым типам логического мышления и новым способам восприятия вселенной.
В индоевропейских и многих других языках придается большое значение предложениям, состоящим из двух частей, каждая из которых строится вокруг определенного класса слов - существительных и глаголов, по-разному трактуемых грамматически. Как я уже показал в упомянутой статье, это различие не вытекает из условий действительности; оно - результат того факта, что для каждого языка необходим особый тип структуры, и индоевропейские, а также и некоторые другие языки избрали именно этот тип, а не другой. Греки, особенно Аристотель, создали это противоречие и сделали его законом разума. С тех пор это противоречие отмечалось в логике много раз; субъект и предикат, деятель и действие, вещи и связь между ними, объекты и их определения, количество и действие. И опять-таки благодаря грамматике установилось представление, что один из классов может существовать самостоятельно, но что класс глаголов не может существовать без представителя другого класса - класса «вещей», выступающего в качестве гвоздя, на котором «висит» глагол. Лозунг этого направления мысли - «Воплощение необходимо» - редко подвергается серьезному сомнению. Однако вся современная физика с ее особым интересом к пространству является полным опровержением этой теории. Противоречие впервые появляется в математике в виде двух групп знаков: первая из них включает такие знаки, как 1, 2, 3, х, у, z; вторая - знаки +, -, :, √, log; впрочем, это деление на две группы не всегда строго соблюдается ввиду существования знаков 0, ½, ¾, π и т. п. Однако идея двух групп всегда присутствует в нашем сознании, хотя и не всегда находит внешнее воплощение.
Языки индейцев показывают, что с соответствующим грамматическим строем можно создавать вполне осмысленные предложения, которые не делятся на субъекты и предикаты. Всякая попытка такого деления будет делением английского перевода или перефразированным предложением, а не будет соответствовать тому, что сказано на языке индейцев. С таким же успехом можно пытаться разложить синтетические смолы на целлюлозу и известь, исходя из того, что некоторые заменители этих смол получаются с участием целлюлозы и извести. Языковая семья алгонкинских языков, к которой принадлежит и язык шауни, допускает использование предложений, содержащих, наподобие наших, субъект и предикат, но все же предпочитает употребление предложений того типа, который описан в нашем тексте и представлен на первом рисунке. Дело в том, что хотя ni- и переведено как подлежащее, но оно наряду со значением I «я» имеет еще и значение my «мой». Предложение могло бы быть переведено как My hand is pulling the branch aside «Моя рука отодвигает ветку». Кроме того, ni- может вообще отсутствовать; тогда нам придется ввести подлежащее he «он», it «оно», «это», somebody «кто-то», «некто» или сделать подлежащим в английском предложении какое-либо представление, соответствующее любому из элементов предложения на языке шауни.
Если перейти к языку нутка, то в нем единственно возможным типом предложения будет предложение без подлежащего и сказуемого. Здесь часто употребляется термин «предикация», но он, по существу, обозначает «предложение». В языке нутка нет частей речи; простейшее высказывание - это предложение, имеющее дело с событием или рядом событий. Длинные предложения составляются из отдельных предложений (сложные предложения), а не из отдельных слов. На рис. 4 изображена схема простого, а не сложного предложения из языка нутка.
Перевод «Не invites people to а feast» («Он приглашает людей на пир») делится на субъект и предикат. В оригинальном предложении этого не происходит. Оно начинается с события «boiling» («варки») или «cooking» («приготовления») - tl'imsh; затем следует -уа («результат») = «cooked», затем - -'is («еда») = «eating cooked food»; далее - -ita («те, которые eдят») = «eaters of cooked food»; затем - -'itl («направляющиеся к ...») = «going for»; затем -ma - признак 3-го лица изъявительного наклонения; все вместе звучит tlimshya' isita'itlma, что соответствует в необработанной перефразировке «Не, or somebody, goes for (invites) eaters of cooked food» («Он или кто-то идет, чтобы (пригласить) едоков к приготовленной пище»).
Техника английской речи зависит от противопоставления двух искусственных классов слов - существительных и глаголов - и от двустороннего восприятия окружающего мира, о котором уже говорилось. Наше обычное предложение (исключая предложение в повелительном наклонении) должно состоять из существительного и следующего за ним глагола; это требование отражает философское и в то же время наивное представление о некоем деятеле, который производит действие. Все могло бы быть иначе, если бы в английском языке существовали сотни и тысячи глаголов, подобных hold «держать», обозначающих положение. Но большинство наших глаголов отражает тот тип деления явлений окружающего мира на изолированные участки, которые мы называем «действиями» (actions), т. е. движением предметов.
Следуя основному правилу, мы привносим действие в каждое предложение, даже в I hold it «Я держу это». Минутное размышление убеждает нас, что «hold» - это совсем не действие, а относительное положение в пространстве. Однако мы воспринимаем его мысленно и даже зрительно как действие, потому что язык формулирует это выражение так же, как он формулирует и многие другие, более распространенные предложения, например I strike it «Я ударяю по чему-либо», которые имеют дело с реальными действиями и изменениями.
Мы постоянно привносим в окружающий мир вымышленные сущности, совершающие действия просто потому, что в наших языках глаголам должны предшествовать существительные. Мы должны сказать It flashed «сверкнуло» или A light flashed «Огонь (или свет) сверкнул», придумывая деятеля it или light, чтобы изобразить то, что мы называем действием to flash «сверкнуть». Однако сверкание и свет - это одно и то же! В языке хопи то же событие изображается одним глаголом rehpi: flash (occurred). Здесь нет деления на субъект и предикат, нет даже суффикса, подобного латинскому -t в слове tona-t «громыхает».
Хопи часто употребляют глаголы без субъектов; это предоставляет им возможности, которые вряд ли могут быть развиты в других языках, в частности в использований оригинальной системы логики, позволяющей понять некоторые стороны вселенной. Несомненно, современная наука, находящаяся в основном под влиянием западных индоевропейских языков, часто, как и все мы, видит действия и силы там, где правильнее было бы видеть состояния. С другой стороны, state «состояние» - это существительное, и как таковое оно пользуется всеми традиционными преимуществами класса предметов или вещей; поэтому наука широко оперирует понятием состояния, если только оно воплощено в существительном. Возможно, что вместо states «состояний» атома или делящейся клетки было бы лучше пользоваться термином, более близким глаголу, но не содержащим в скрытом состоянии таких понятий, как деятель и действие.
Я весьма сочувствую тем, кто говорит Put it into plain, simple English «Скажите это по-английски простыми словами», особенно когда они протестуют против пустого формализма огромного количества псевдоученых слов, осложняющих нашу речь. Но ограничить мышление рамками английского языка, да еще рамками, в которых сосредоточена высшая простота английского языка, - это значит потерять силу мысли, которая, будучи однажды утерянной, никогда не сможет быть восстановлена. Именно «самый простой» («the plainest») английский содержит наибольшее число бессознательных гипотез, относящихся к бытию. Именно в этом - неудача схем, подобных Basic English, в которых препарированный британский вариант английского языка, где скрытые предпосылки действуют еще сильнее, преподносится ничего не подозревающему миру как квинтэссенция чистого Разума. Мы пользуемся даже этим «простым» («plain») английским с большей эффективностью, если рассматриваем его с удобной позиции многоязычного сознания. По этой причине, по-видимому, можно утверждать, что те, кто представляет себе человечество будущего говорящим на одном языке, будь то английский, немецкий или русский, глубоко заблуждаются, принимая за идеал то, что способно принести огромный вред развитию человеческого мышления. Западная культура при помощи языка произвела предварительный анализ реального мира и считает этот анализ окончательным, решительно отказываясь от всяких корректив. Единственный путь к исправлению ошибок этого анализа лежит через все те другие языки, которые в течение целых эпох самостоятельного развития пришли к различным, но одинаково логичным, предварительным выводам.
В очень ценной работе «Современная логика и задачи естественных наук» («Modern logic and the task of the natural sciences») Гарольд H. Ли говорит: «Те науки, достижения которых основаны на количественных измерениях, развивались наиболее успешно, потому что мы знаем очень мало о порядковых системах, за исключением тех, которые представлены в математике. Однако мы можем с уверенностью сказать, что существуют и другие системы, так как развитие логики за последние полвека ясно доказывает это. Мы можем ожидать, что существующие в настоящее время науки будут развиваться в иных направлениях, если логика предоставит нам достаточные знания о других типах порядковых систем. Мы можем также предполагать, что многие спорные вопросы, которые не являются сейчас в полном смысле научными, станут таковыми, когда новые порядковые системы сделаются доступными нашему знанию» [3].
Ко всему сказанному можно добавить, что широкое поле деятельности для овладения новыми порядковыми системами, близкими, хотя и не идентичными, современным математическим системам, открывается в области более глубокого изучения языков, отдаленных по своей структуре от нашего родного языка.
 

Примечания

1. Впервые напечатано в «Technol. rev.», 43: 250-252, 266, 268, 272 (апрель, 1941). Перепечатано в книге «Language, thought, and reality», 1956.

2. В данном примере нарушается грамматическое согласование между глаголами и местоимениями. Эту фразу можно перевести приблизительно так: «И тут я вскочил и говорю ему, говорю я: «Послушай, почему ты не..!» - Прим. ред.

3. «Sigma XI Quart.», 28: 125 (осень, 1940 г.).


Источник текста - сайт www.classes.ru - Репетитор по английскому языку в Санкт-Петербурге.