Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. П. Василевич

ЭТИМОЛОГИЯ ЦВЕТОНАИМЕНОВАНИЙ КАК ЗЕРКАЛО НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОГО СОЗНАНИЯ

(Наименования цвета в индоевропейских языках: Системный и исторический анализ. - М., 2007. - С. 9-28)

 
Развитие языка самым тесным образом связано с развитием национально-культурного сознания его носителей. Прямые свидетельства этому можно найти при исследовании истории развития многих слов, составляющих лексическое ядро языка. Мы намерены проиллюстрировать роль этимологического анализа на примере слов-цветообозначений. Следует заметить, что использованные нами данные о происхождении слов с большей или меньшей достоверностью определяют, откуда появились эти слова, но никак не определяют, почему. Мы же попытаемся обсудить именно этот второй аспект. Выдвигаемые при этом идеи являются плодом собственных чисто умозрительных соображений и вполне могут быть оспорены на основе каких-либо других умозрительных соображений; строго научные доказательства в этой области вряд ли возможны.

Общие замечания

Как появляются в языке слова, обозначающие цвет?
До появления идей Б. Берлина и П. Кея (Berlin, Kay 1969) изложение истории возникновения и развития цветонаименований носило чисто описательный характер и выглядело примерно так. Вначале цвет передается в языке опосредованно, путем указания на цвет соответствующих распространенных предметов или объектов природы: «как молоко», «как снег» (белый), «как сажа» (черный), «как кровь» (красный) и т. д.
Затем появляются слова, используемые специально для обозначения цвета (белый, черный, красный). Некоторые из них становятся названиями основных категорий, на которые делится цветовое пространство в данной культурно-языковой общности людей. Если говорить точнее, никаких новых слов не появляется: просто слова, ранее существовавшие в языке, обретают значение цвета. Этот процесс можно считать языковой универсалией. Например, как убедится читатель, в большинстве языков, представленных в настоящем сборнике, слова со значением «белый» этимологически восходят к индоевропейской основе *bhel- 'быть ярким, светлым, сиять, блестеть' или *šveit- (др.-инд. cveta) 'свет, светлый, белый', а со значением «черный» - к словам с резко отрицательной коннотацией (темный, мрачный, грязный, гнить, тухнуть и т. п.).
Параллельно с процессом развития основных терминов в языке появляются слова, передающие отдельные оттенки цвета. Число этих слов непосредственно связано с уровнем цивилизованности общества. Некоторые бесписьменные языки современных так называемых примитивных культур до сих пор содержат не более десятка-двух терминов цвета. Источниками появления новых слов могут стать:
• НАЗВАНИЯ ОКРУЖАЮЩИХ ПРЕДМЕТОВ и объектов природы с характерной окраской (вместо первоначального «как молоко», «как пепел», «как кровь» появляются обычные речевые формы молочный, пепельный, кровавый). Некоторые слова постепенно утрачивают изначальную этимологическую связь и начинают восприниматься как абстрактные (ср. коричневый, малиновый, сиреневый, болотный). Возникает модель «цвета...» (цвета слоновой кости, цвета мха) и ее эмоционально отмеченные разновидности (особенно в литературе - цвета давленой земляники, цвета мокрого асфальта);
• ЗАИМСТВОВАНИЯ. Процесс обогащения языка за счет иноязычных заимствований обычно протекает не хаотично, а «волнами». Так, известно, что французский язык XVII в. «снабдил» многие европейские языки словами культурного слоя, включающими и термины цвета. В русском языке «французская экспансия» проявилась XIX в. под влиянием французской моды: бордо, шамуа, солитеровый и т. д.;
• развитие собственного АРСЕНАЛА ЛЕКСИКО-МОРФОЛОГИЧЕСКИХ СРЕДСТВ (появление двусоставных слов типа фиолетово-красный, небесно-голубой или модификаторов для передачи оттенков - темно-..., бледно-..., интенсивно-...);
• развитие у терминов цвета новой смысловой ФУНКЦИИ - рекламной. Последняя появилась в начале XX в., а в конце века становится важнейшей. Все чаще возникает потребность не столько назвать точный цветовой оттенок данного предмета, сколько привлечь к нему внимание. Воплощается это двумя способами. С одной стороны, активно порождаются лексические сочетания типа агрессивный красный, монастырский белый, лиловый шик, сиреневая элегия. С другой стороны, все большее распространение получают сочетания, связанные с собственно цветом лишь чисто ассоциативно (Багамы, восточный сад, поляна Куинджи).
В теории Берлина-Кея все эти разные формы развития лексики игнорируются и к анализу привлекается только десяток так называемых «основных» цветонаименований. Столь резкое сужение объема материала позволило оперировать сопоставимыми данными по колоссальному числу языков и в результате открыть те самые универсальные закономерности, которые и принесли данной теории такую известность.
Нас будет, в первую очередь, интересовать именно история слов: процесс их появления, вытеснение одних слов другими - независимо от того, являлись ли эти слова «основными». Как нам представляется, вся жизнь слова, включая его коннотации, сочетаемость с определяемыми предметами и т. д., оказывается теснейшим образом связанной с культурно-историческими традициями соответствующего народа. Показательный пример - рус. красный. Это слово в свое время вытеснило из русского языка слова рдяный и чермный (червчатый), которые до этого успешно справлялись с ролью основных. Среди факторов, обуславливающих такое вытеснение, не последнюю роль играет место самого цвета в культурном самосознании сообщества носителей языка. Слово рдяный имеет общеиндоевропейский корень, сохранившийся во многих языках и поныне (ср. англ. red, нем. rot и т. д.). Однако сам красный цвет для русских настолько значим, что красный, означавший изначально «красивый» (Красная площадь, красна девица), постепенно, к концу XVIII в., обрел нынешнее цветовое значение. Этимология этого рода уникально для семьи индоевропейских языков. В других славянских языках до сих пор сохраняются как общеиндоевропейские корни (ср. польск. rudy или литов. raudóna 'красный, рыжий'), так и славянские (польск. czerwony или болг. червен до сих пор остаются основными терминами красного цвета).
Перейдем теперь к более подробному анализу других примеров, а именно: коричневый, оранжевый, пурпурный и синий-голубой.

Коричневый

Лексика, связанная с обозначением оттенков коричневого цвета, в русском языке развивалась весьма своеобразно. На ранних стадиях своего развития язык располагал относительно небольшой группой слов: гнедой, карий, смаглый (смяглый, смуглый), бурый и некоторые другие. Кроме слова бурый, все они имели очень узкую сочетаемость. Большая часть этих слов использовалась для называния масти лошадей и представляла собой заимствования из тюркских языков, а слово смаглый обозначало темноватую кожу человека. Оно возводится к общеиндоевропейскому корню со значением 'жечь, дымить' (ср. совр. англ. smoke 'дым' и smog 'смог, туман с дымом и копотью'). Наиболее распространенным было, конечно, слово бурый.
По данным этимологического словаря Фасмера, в русский и многие другие славянские языки (ср. укр. бурий, польск. bury) это слово пришло с востока, в составе набора названий мастей лошади (ср. тур. bur 'рыжей масти' < перс. bōr 'гнедой, рыжей масти' < др.-инд. babhrūs 'рыжевато-бурый, гнедой'). Со временем оно обрело весьма широкую сферу употребления, хотя основным все равно оставалось название масти животных. Слово охотно использовалось в фольклоре, в художественных текстах.
Что касается других индоевропейских языков, то целесообразно выделить две этимологических линии, по которым шло развитие основного индоевропейского корня со значением 'коричневый'.
1. Линия, восходящая к и.-е. *bher и содержащая слова для обозначения некоторых животных с характерным бурым мехом - медведя (др.-верх.-нем. Bero, др.-англ. bera; соответственно совр. нем. Bär и англ. bear) и бобра (санскр. bawra, др.-верх.-нем. bibar, др.-англ. beofor; соответственно совр. нем. Biber и англ. beaver). Как ни странно, в славянских языках особенно активно реализовано лишь название бобра (рус. бобр, бобёр; укр. 6i6p; болг. бобър; чеш. бобр и т. д.). Что касается названия медведя, то единственным его «следом» в русском языке можно было бы считать слово берлога, которое Даль считает прямым немецким заимствованием, однако Фасмер возводит его к ц.-слав. бьрлогъ со значением 'соломенная подстилка, скверная постель'. Само же слово медведь и его славянские варианты (укр. ведмидь, болг. медвед, чеш. medvěd) восходят к праслав. *medvědь 'поедатель меда' и представляет собой табуистическую замену соответствующего индоевропейского корня. В этом проявляется особая роль, которая отводилась медведю в культуре славян. Из тех же табуистических соображений, видимо, лепился и сам образ медведя в сказках - он рисовался этаким добродушным увальнем. В языковом представлении западноевропейских народов медведь всегда оставался таким, каким он и был на самом деле - грозным, страшным и агрессивным.
Следует признать несомненную этимологическую близость и.-е. *bher и упомянутого выше др.-инд. babhrūs, давшего линию названий масти лошадей. Очевидно, что рус. бурый стоит в том же ряду. Правда, родство русского языка с другими европейскими языками здесь проявляется только опосредованно: ведь бурый пришло к нам путем заимствования соответствующего термина из тюркских языков.
2. Этимологическая линия, также восходящая к и.-е. *bher, но уже не в значении названия масти животного, а в другом значении - 'быть ярким'. Именно по этому значению образовалось общегерм. *brūnaz 'блестящий'; сюда же примыкает греч. φρινες (phrýnes) 'жаба' или 'черепаха'. Показательно, что др.-англ. brūn очень часто употребляется в литературных памятниках для характеристики техники обработки поверхности металлических предметов и, прежде всего, холодного оружия.
На наш взгляд, именно вторая линия привела к нынешнему ряду слов, имеющих значение 'коричневый, бурый' в современных романо-германских и балто-славянских языках: нем. braun, фр. brun, ит. brunо, англ. brown, литов. brúnas, серб., хорв. brun, польск. brunatny, чеш. bruný и т. д. Не все они непосредственно восходят к приведенным выше первоисточникам. Так, англ. brown было заимствовано из фр. brun, где оно к тому времени уже обрело «статус» основного названия коричневого цвета.
Что касается русского языка, то нам представляется, что «след» данного общеевропейского корня прослеживается в русском слове броня. По мнению М. Фасмера, это слово пришло из германских языков вместе с воинскими доспехами (гот. brunjo, др.-верх.-нем. brunja 'панцирь, латы, броня'), которые привозились на Русь из Европы, пока Карл Великий своим указом не запретил их вывоз (VIII в.).
Однако в русском языке этот корень был полисемантичным и образовал целое семейство слов: бронеть 'светлеть; отливать серым или желтоватым цветом' или - применительно к овсу - 'спеть, созревать'; бронь (брунь) 'спелый колос овса' и т. д. Самым употребительным было прилагательное броный 'белый, светлый', причем использовали его преимущественно для названия беловатой, бело-серой масти лошадей (соответственно, пестро-белую лошадь называли брон). С другой стороны, слова от того же корня для обозначения масти лошади имелись во многих языках (др.-инд. bradhnás, латыш, brunikus 'рыжеватый, буланый', чеш. brůna 'белая лошадь', польск. brony 'гнедой'). Таким образом, и здесь связь русского и других языков прослеживалась только в области названия масти лошадей.
Тем не менее, для называния собственно коричневого цвета, в том числе не связанного с мастью животных, использовалось слово бурый. Впоследствии, когда возросла потребность в более дифференцированном обозначении разных оттенков коричневого, стали появляться другие слова, причем в полном соответствии с известными законами, поначалу это были почти исключительно слова, называющие цвет по характерной окраске предметов. Первым здесь было коричневый, потом появились каштановый, кофейный, шоколадный, желудёвый, ореховый и т. д. Некоторые объекты были частью окружающей среды (орех), и их названия были уже давно освоены носителями русского языка, а некоторые артефакты появились в обиходе значительно позже (кофе, шоколад). Скажем, кофе (начальная форма - кофей, кофий) пришло в русский язык в XVII в. из тур. kahve, kave, которое, в свою очередь, происходит из араб, qahva, означавшего сначала 'вино', а потом 'кофе'.
Что же в этой связи можно сказать о слове коричневый? Его происхождение лежит, как говорится, на поверхности: «цвета корицы». Естественно предположить, что речь идет об известной всем специи. Однако и здесь все не так просто.
Прежде всего, заметим, что термин корица отнюдь не заимствование. Афанасий Никитин, стараниями которого эта восточная диковинка в XV в. появилась на Руси, назвал ее исконно русским словом. Корица - уменьшительное от кора - означало среднюю, мягкую часть коры, которую зачастую использовали для разных целей (драли лыко, получали красители и т. д.). Кстати, у Даля слово корица включено в статью «кора» и толкуется как 'пряная средняя кора с корицевого (коричного) дерева'. В своем значении 'название специи' корица является уникальным: ни в одном другом языке этот корень не зафиксирован (так, англ. cinnamon, нем. Zimt, Zinnamon, фр. cannelle восходят к лат. cinnamum, которое, в свою очередь, было заимствовано из семитских языков и появилось, видимо, вместе с самой привезенной с Востока приправой). Кстати, славянские языки (кроме русского) пошли тем же путем (ср., например, польск synamon, болт, канела) [1].
Собственно цветовое прилагательное коричный, позднее коричневый, появляется в русских деловых памятниках только XVII в. и долгое время, вплоть до конца XVIII в., используется лишь для названия цвета одежды, тканей.
Итак, мы предложили бы такой этимологический ряд для коричневый: кора > корица-1 (средняя кора) [2] > корица-2 (специя) > коричный > коричневый [3].
Понятно, что до появления слова коричневый в полноценной функции названия цвета прошло немало времени. Полноправным цветонаименованием коричневый становится на рубеже XIX-ХХ вв. Какие же качества позволили этому слову в конце концов резко расширить сферу употребления и постепенно вытеснить из употребления слова более древнего происхождения?
В этой связи уместно сказать об эволюции отношения к коричневому цвету у европейцев. В Европе в эпоху Возрождения одежда серого и коричневого цвета обычно сочеталась с чувством смирения и самоотречения. Такая одежда была характерна для «подлого» народа. Не случайно именно коричневым одеяниям отдавали предпочтение христианские монашеские ордена. Однако со временем отношение к коричневому цвету изменилось: благодаря обилию коричневых монашеских ряс и наличию у них определенного «ореола возвышенности», уже к XVIII в. чистые оттенки коричневого стали скорее элитарными, а сами их названия (кармелитовый, капуциновый и т. д.) никак не связывались с одеждой простолюдинов.
Что до истории русских слов концепта «коричневый», то здесь надо отметить прежде всего то обстоятельство, что в какой-то исторический период у прилагательного бурый появляется элемент эмоционально-экспресссивной оценки, а именно: чаще всего им обозначают смешанный, нечистый, темновато-грязноватый цвет, в общем-то некрасивый и «неправильный». При этом как бы подчеркивается, что цвет свидетельствует о плохом качестве данного предмета. Например, бурый квас - это мутный, невыстоявшийся квас, бурый кофе - плохо сваренный кофе, бурые вагоны - вагоны, покрашенные плохой краской или потерявшие свой цвет и т. д. О неопределенности бурого цвета говорит известное ироничное сочетание серо-буро-малиновый, а также сочетания со словом какой-то: .. .пузырек с остатками какой-то бурой жидкости (Мамин-Сибиряк); ...ребенок, обвернутый в какое- то бурое тряпье (Григорович). Наконец, приведем пример из словаря Даля, где отмечается, что тульское диал. слово бурец (или буряк), означало 'бурый или серый мужичок, сермяжник'. Эти примеры иллюстрируют отмеченный выше отрицательный «заряд» слова.
С другой стороны, нельзя упускать из виду тот факт, что цвет, который изначально был назван коричным, или коричневым, был довольно красивым. Этот цвет светлее бурого, не имеет ни красного, ни сероватого или грязноватого оттенка. Само происхождение слова от названия коры дерева, употребляющейся как пряность, также, видимо, явилось достоинством. Очень скоро прилагательное «отходит» от производящей основы и его происхождение как бы забывается (вероятно, новый словообразовательный вариант - коричневый вместо коричный - также способствует этому). Большинство носителей русского языка, называя коричневый цвет, не помышляли о пряности, которая, кстати, была не в таком уж ходу в повседневной жизни. Об изменении в оценке коричневого цвета говорит, например, коричневое бархатное платье, в которое одел Л. Толстой свою героиню Долли - образ для автора явно положительный.
Фактор «красоты», как и в случае со словом красный, возможно, сыграл решающую роль в исходе «соперничества» слов бурый и коричневый - и этот фактор следует признать уникальным: в других языках его действие нам не известно.
Пока рано говорить о полной «победе» слова коричневый: процесс выделения основного названия нельзя считать завершенным. Некоторые признаки слов бурый и коричневый позволяют считать их «основными» в равной степени. Упомянем хотя бы такой признак, как использование слова в толкованиях значения других слов (скажем, малиновый, бордовый, алый и т. п. всегда толкуются как 'оттенок красного цвета'). Что до пары коричневый - бурый, то пока словари толкуют их друг через друга (коричневый = имеющий темный буровато-желтый цвет; бурый = серовато-коричневый). Другим характерным свойством любого основного цветонаименования является его способность к активному словообразованию (от красный можно образовать слова краснота, краснеть, красноватый и т. п., в то время как это практически невозможно со словами бордовый или малиновый). В паре коричневый - бурый этим свойством в большей мере все еще обладает бурый (ср. буреть в отличие от *коричневеть; ср. также наличие зоонимов Бурка - кличка лошади или собаки, Буренка - кличка коровы). В этом сказывается более древнее происхождение слова бурый. Однако по признаку «сочетаемость» коричневый уже существенно выше, чем бурый [4].
Итак, мы показали, что появившееся только в XX в. цветонаименование коричневый, не имеющее точных этимологических соответствий ни в каком другом языке, по непонятной причине успешно вытесняет с ведущих позиций слово бурый, которое имеет прозрачное общеиндоевропейское происхождение и на протяжении сотен лет «справлялось» с функцией основного слова данной группы. Участь бурого в соперничестве с коричневым предрешена.
В заключение одно замечание. Несмотря на постоянно пополняющийся список слов, обозначающих коричневые оттенки, объем списка остается сравнительно небольшим. В этом смысле область оттенков коричневого цвета являет собой уникальный случай. До сих пор нет специальных наименований для коричневого цвета с красноватым или, скажем, зеленоватым оттенком при всем их очевидном различии. Как нам представляется, существующие слова коричневого участка цветового пространства различают оттенки цвета только по принципу светлоты: коричневый, каштановый, бурый, кофейный, шоколадный, камышовый, гнедой, карий и т. п. представляют темные оттенки, а светло-коричневые оттенки представлены словами бежевый, ореховый, желудевый, смуглый, верблюжий, кофе с молоком и др. Внутри же этих двух групп слова различаются, главным образом, не цветовым значением, а сочетаемостью.

Оранжевый

Высшая стадия развития системы цветообозначений (VII по теории Берлина-Кея) характеризуется появлением сразу четырех - «розовый», «оранжевый», «фиолетовый» и «серый». Все развитые индоевропейские языки, включая русский, находятся именно на VII стадии, и, стало быть, четыре слова этой стадии - самые «молодые».
Заметим, что в русском языке и фиолетовый, и оранжевый являются заимствованиями, что, вообще говоря, не характерно для слов основного ядра. Действительно, слово оранжевый появилось и обрело статус основного цветонаименования относительно недавно (XVIII в.). Но это не означает, что до той поры в русском языке не было лексических средств для называния оранжевого цвета. Правда состоит в том, что существовавшие ранее слова в известных нам литературных памятниках встречаются крайне редко. Так, цветные иллюстрации, живописующие быт стрельцов при Алексее Михайловиче наглядно показывают использование оттенков оранжевой гаммы в форме и знаменах полков, но названия цвета нигде не приводятся.
Как бы то ни было, с XV в. основным словом для обозначения оранжевых оттенков было двусоставное прилагательное рудожелтый, обозначающее буквально смешанный красно-желтый цвет. В нем наибольший интерес для нас представляет первая часть.
Известен общеиндоевропейский корень rudh- 'красный' (санскр. rudhirás или rōhitas, праслав. *rъdiā и т. д.). Ст.-слав. ръжда и праслав. *rъdiā (*rъdiavъ) впоследствии воплотились в форме руда. По некоторым свидетельствам, основное значение праформы было 'кровь', но в дальнейшем она обрела значение конкретного цвета - одновременно 'красного' и 'рыжего, огненно-рыжего'. В большинстве языков слово закрепило только основной цвет - красный (англ. red, нем. rot, фр. rouge и т. д.), а второе значение осталось узким - только в сочетании с цветом волос.
В Словаре Академии Российской, изданном в 1822 г., читаем: руда = 'кровь', рудяный = 'кровяной', рудожелтый = 'искраснажелтый' (т. е. по существу оранжевый). В русском языке осталось немало следов древнего корня. Часть из них еще сохраняет значение красного: румяный, рдяный (ср. глагол зардеться), но другие слова - по аналогии с другими языками - стали употребляться только применительно к цвету волос и масти животных: устаревшее ныне рёдрый 'рыжий, красно-желтый' (о рогатом скоте), а также все современные слова этого корня - рыжий, ржавый и русый.
Упомянутое выше слово рудожелтый было весьма употребительным в русском языке, начиная с XV в. Вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что первая часть слова обозначает красный цвет. Трудно себе представить, что данное слово потребовалось для называния какого-то необыкновенного рыже-желтого или буро-желтого оттенка. В деловой переписке XVI-XVII вв. рудожелтыми называются дорогие привозные ткани, главным образом шелк, бархат; вряд ли они были блеклых оттенков, скорее можно представить, что это были ткани и одежды ярких, интенсивных цветов, известно, что в древней Руси теплые цвета (красный, желтый, оранжевый) были распространенными и любимыми. Следовательно, если рудожелтый не заимствовано, если в нем первая часть - основа прилагательного рудой, то естественно предположить, что в эпоху появления слова рудожелтый в языке уже существовало и слово рудой в значении 'красный', причем этим словом обозначался не какой-то определенный интенсивный красный цвет, а все оттенки красного, красноватого. В силу неясных нам причин ни это слово, ни родственное ему рдяный не смогли занять центрального положения термина, обозначающего красный цвет - наподобие словам того же корня в западноевропейских языках.
В связи с появлением новых способов окрашивания в красный цвет пошляется новое слово червленый, т. е. окрашенный червцом. Вполне естественно, что получавшийся от окраски новым красителем цвет не мог называться старым цветообозначением, так как новый цвет на тканях был, вероятно, более интенсивным и более ярким (или более темным), чем тот, который имели природные красные или красноватые предметы, называемые рудыми.
Редкое появление слова рудый в литературных памятниках, возможно, объясняется его «простонародным» обликом: ведь письменные тексты, прежде всего, место для книжных слов. Было бы странным, например, встретить это слово при описании торжественной одежды высоких лиц - здесь более уместными были слова типа багряный. В более поздних памятниках деловой письменности цветообозначения появляются в функции утилитарной (например, в описании одежд или тканей при состоявшейся торговой сделке). Здесь необходимо было более точное обозначение цвета, и этому требованию отвечали слова червленый, червчатый (и, отчасти, червонный - красноватый цвет "русского золота"), которые характеризуют вполне определенный цвет одежды, получаемый от окрашивания известным красителем. В данном случае старое слово рудой не годилось, так как оно, видимо, обозначало весьма расплывчатую область оттенков от красного до рыже-красного.
В XVIII в. распространенным становится слово померанцевый. Ср., например, указ от 10 мая 1763 г.: «Знаменам Финляндской дивизии быть померанцевыми, а угольникам зелеными». Слово было заимствовано из немецкого языка. В свою очередь, Pomeranze 'горький сорт апельсинов' появилось в немецком языке в XV в. из ит. pomo 'яблоко' и arancia 'золотистый' последнее происходит из перс-араб, nāranĵ) - букв. 'яблоко золотистое'.
В словаре Даля находим: померанець = 'Citrus Aurantium... плод с тухлой рудожелтой кожицей'; померанцевый = 'рудожелтый'.
Заметим, что в немецком языке Pomeranze никогда не употреблялось в значении цвета. Вообще, определенные трудности с называнием оранжевого продолжались до тех пор, пока португальцы не завезли из Китая апельсины (середина XIV в.).
Сами апельсины были впервые описаны Теофластом за триста пятьдесят лет до нашей эры во время похода Александра Македонского в Индию, куда они были привезены из Китая. Название плода в разных языках звучало несколько по-разному: голланд. appelsien < (разн. нем. диалекты: Apfelsine, Appelsine, Chinaapfel, Sineser Apfel) < фр. pome de Sine, что во всех случаях означало букв, 'яблоко из Китая'. Затем появился новый французский вариант orange, который, очевидно, восходит к перс-араб. nāranĵ 'золотистый'. Именно апельсин стал наиболее типичным «представителем » оранжевых оттенков цвета. Однако переход от названия предмета к названию цвета впервые произошел во французском языке, и именно фр. orange как цвет впоследствии вошло во множество языков.
Вернемся к слову оранжевый. По свидетельству словаря Фасмера оно впервые вошло в русский язык из нем. orange в 1616 г. - но в значении 'апельсин'. И только в XVIII в. orange в значении 'оранжевый цвет' было заимствовано из французского языка. Следует упомянуть, что в «Словаре московитов» Ричарда Джеймса (1586 г.) встречается словоформа норанж цвет, которую можно рассматривать как прямое заимствование из персараб. nāranĵ, но, как это часто бывало, вторичное заимствование оказалось сильнее первичного: прямое заимствование не прижилось. В качестве цветообозначения прилагательное оранжевый совершенно отошло от своего французского первоисточника.
Процесс обретения словом оранжевый лидирующего положения и «получение» им статуса основного цветонаименования протекал довольно быстро. Померанцевый, жаркий и рудожелтый были вытеснены из языка вообще, огненный перешло в сочетание огненно-рыжий с узкой сочетаемостью (преимущественно о цвете волос). С другой стороны, коль скоро оранжевый обрело функцию абстрактного термина для всей группы оранжевых цветов, возникла потребность в словах, называющих конкретные оттенки оранжевого. По этой причине стали появляться новые слова, преимущественно по названию предметов характерной окраски. Кроме естественного апельсиновый, здесь были и морковный, и рябиновый и др. Однако в целом их число остается и поныне не столь уж большим.
Почему же с таким трудом пробивали себе дорогу термины, называющие оранжевый цвет? Нам представляется, что первая причина здесь - относительная редкость самого цвета в природе. Если открыть любой атлас цветов, то легко убедиться, что страниц с оранжевыми оттенками в нем будет заведомо меньше, чем страниц с любым другим цветом.
Другой фактор - место оранжевого цвета в истории развития красителей. Судя по всему, долгое время просто не было хороших оранжевых красителей.
Нельзя не признать, что практическое использование оранжевого цвета в большинстве случаев является значимым и потому прибегают к нему по-прежнему нечасто. Например, вплоть до недавнего времени, этот цвет был самым редким в одежде. Отсюда «отмеченность» оранжевых одеяний китайских императоров или нынешнего далай-ламы. На редкости цвета основан и эффект популярной некогда детской песенки «Оранжевая мама, оранжевые дети, оранжевые песни оранжево поют». Совсем по-другому воспринималась бы эта песня, если бы автор выбрал другой цвет.
Говоря об использовании данного цвета в одежде, нельзя не упомянуть о факте, подмеченном искусствоведами. Если обычно оранжевому цвету в модной цветовой гамме отводится самое скромное место, то на рубеже веков это положение всегда резко меняется.
«Сейчас в моде бордо или ранжовый», писали женские журналы начала XIX в. В начале XX в. в дамских модных туалетах господствовали желто-оранжевые цвета «танго».
В настоящее время мы живем на очередном «стыке веков». И что же? В начале нового XXI в. вновь наблюдается всплеск интереса к оранжевому цвету во всей гамме его оттенков. 2002 г. стал в этом смысле знаменательным. В разных видах продукции: одежде, косметике и т. д. этот цвет вошел в состав модной цветовой гаммы. Он и поныне является знаковым цветом для авангарда. Ядовито-зеленая или оранжевая куртка на подростке - один из атрибутов субкультуры участников техновечеринок. По некоторым данным, до 30 % рекламных щитов выполнены на оранжевом фоне; в оранжевом цвете выполнен интерьер многих кафе; оранжевый «проник» даже в названия ресторанов («Оранжевая корова», «Заводной апельсин», «Оранжевый гусь»).
И все же, нам представляется, что фактор «рубеж века» недолговечен по самой своей природе. Через какое-то время употребительность оранжевого цвета должна «пойти на спад» и вернуться к своим традиционным масштабам.

Пурпурный

Начнем с происхождения термина. Исходные источники слова доподлинно не известны. По данным этимологического словаря Дудена (1963 г.), слово изначально пришло из ближневосточных языков в греческий, оттуда попало в латынь, а уже из латыни перешло в «варварские» языки (читай: основные языки современной Европы). При этом изначально слово служило совсем не для обозначения цвета. Так назывались улитки определенного вида, водившиеся в Средиземном море. Именно им и соответствовали греч. πορφύρα и позднее лат. purpura. Улитки обладали красящими свойствами, но не только это определило уникальную роль этих моллюсков в истории развития лексики цветонаименований индоевропейских языков.
Интересно, что железа живого моллюска выделяет не пурпурный, а желтоватый секрет. Полежав некоторое время на солнце, секрет сам собой меняет цвет: сначала делается зеленым, затем синим, темно-красным и, наконец, красно-фиолетовым. Ловля моллюсков и соответствующая их обработка, собственно, и положили начало производству красителя пурпурного цвета. Получаемый таким образом пурпур был очень дорогим: для изготовления одного грамма красителя необходимо было добыть и обработать десять тысяч моллюсков. Трудоемкость работы оказалась такова, что пурпур смело можно ставить в один ряд с золотом. Неудивительно, что окрашивать одежду в этот цвет могли себе позволить только высокие сановники и, конечно же, императоры. А некоторые правители даже следили за тем, чтобы «императорский» (а позднее «кардинальский») пурпур не появлялся на одеждах простолюдинов.
Следует уточнить, что в древние века пурпурный краситель добывали из трех видов моллюсков, водившихся в Средиземном море. Два их них - murex brandaris и purpura xemastoma - давали цвет, который мы назвали бы сейчас фиолетовым, а железы третьего - улитки murex trunkulus - выделяли собственно красный пурпур. Чаще всего красящее вещество из этих трех видов улиток смешивали и получали красители самых разных оттенков - от бледно-розового и красного до темно-фиолетового и даже коричневого.
Словом пурпур назывался не столько конкретный цветовой оттенок, сколько гамма оттенков, получаемых по заданной технологии. Особо выделялся так называемый «императорский пурпур», или «тирский пурпур» (добывался около города Тира).
Дальнейшая судьба производства пурпурного красителя тесно связана с ассоциативным полем самого красного цвета. Красное для человека - это, прежде всего, цвет крови, очень значимый для него и в определенном смысле символизирующий самое жизнь. Кровь бывает разной: хорошей (алой - священной, жертвенной) и плохой (кровью врага, черной). В христианстве ярко-алый цвет символизирует жертвенность, искупительную кровь Христа, и не случайно кагор стал церковным напитком; пурпурный же - цвет Империи, это плащ жестокого прокуратора Иудеи Понтия Пилата и знак гонения, насилия и жестокости. Вообще, как это ни странно, красный цвет и Империя, в силу какого-то рокового стечения обстоятельств, постоянно пребывали в своеобразном симбиозе: Империя не может обойтись без красной символики, а красный цвет неизбежно порождает империалистические устремления. Между прочим, известный в области архитектуры и дизайна «имперский стиль» обязательно включает предметы с пурпурной обивкой и позолотой.
Конечно, с течением времени производители красителей нашли рецепт растительного пурпура, который был значительно дешевле. И все же плащ пурпурного цвета еще долго оставался символом высокого сана. Этот цвет уже обрел в народном сознании устойчивую ассоциативную связь с властью, чаще всего жестокой и высокомерной. Возможно, по этой причине он практически никогда не применялся в народных костюмах (Иллюстрированная энциклопедия... 1966, 590).
Параллельно с историей развития производства пурпурного красителя шел и процесс возникновения и развития соответствующих терминов цвета.
Поначалу словом «пурпур» обозначали только самих улиток, затем так стали называть выделяемую ими красящую жидкость, затем краситель, получаемый по соответствующей технологии, и, наконец, цвет этого красителя.
В настоящее время данное слово есть в подавляющем большинстве современных индоевропейских языков, однако «напрямую» лат. purpura вошло лишь в германские и романские языки. Англ. purple за свое многовековое существование в языке обрело самое широкое значение и даже входит в группу основных цветонаименований английского языка - наряду с такими словами, как black, white, red и т. д. В настоящее время оно давно утратило свой первоначальный смысл и по преимуществу означает 'фиолетовый'. Между прочим, это кардинальное изменение в значении слова почему-то ускользает от внимания переводчиков. В большинстве современных двуязычных словарей слово purple почему-то рекомендуется переводить как 'пурпурный'. Этимология здесь играет роль «ложного друга переводчика».
Однако своеобразный отголосок былого особого значения пурпурного цвета можно обнаружить, например, в идиоме to be born in the purple (букв, 'родиться в пурпуре'), имеющей значение 'принадлежать к королевскому роду'. Аналогичные «рудименты» наблюдались, например, и в немецком языке. Слово Purpur могло означать 'лицо высокого происхождения или звания, которое носит пурпурное одеяние'.
Теперь обратимся к русскому материалу. На Руси для получения различных оттенков красного цвета существовал свой особый краситель, добываемый из червей особого вида. Недаром в языке существовало несколько слов, образованных от корня червь и обозначавших оттенки красного цвета (червленый, червчатый, чермный, червонный).
С другой стороны, независимо от процесса освоения языком заимствованного purpur, непосредственно из греческого языка в русский язык пришло слово порфира, причем преимущественно в значении 'пурпурная мантия монарха' (ср. порфироносный как синоним венценосный). Несколько позже это слово приобрело и значение цвета, но в этом значении употреблялось крайне редко.
Вот как описывал в первой половине XVIII в. семь основных цветов спектра Кантемир в своей «Оде в похвалу наук»: «один фиалковый, другой пурпуровый, третий голубой, четвертый зеленый, пятый желтый, шестой рудожелтый, седьмой красный». Как видим, в этом списке отсутствовал синий, а также не было еще заимствований фиолетовый и оранжевый, которые были позже хорошо освоены и сейчас входят в набор 12 основных цветонаименований, вытеснив соответствующие фиалковый и рудожелтый. А пурпуровый занимало место, которое сейчас в системе основных цветов пустует.
Рассмотрим более подробно слова, отображающие множество сходных с пурпурным оттенков красного цвета (т. е. исключим слова, выражающие светлые яркие тона - типа алый, кровавый и само слово красный), сопоставив их по употребительности в разные периоды истории русского языка [5]. В XVIII в. пурпурный составлял всего 5 % от общего числа (более 2/3 всех случаев пришлось на слова со старославянским корнем багръ - багор, багрецовый и, позднее, багряный и багровый). В литературе XIX в. доля пурпурного возросла до 30 % и появилась группа относительно новых слов, пришедших в русский язык под влиянием европейских языков (малиновый, вишневый, бордовый, пунцовый и т. п.) - на их долю пришлось 10 % всех словоупотреблений. В настоящее время эти «новые слова» заняли почти всю «нишу» красного (около 70 %), в то время как доля пурпурного снова упала - до 10 %. Однако эта относительно малая употребительность отнюдь не низвела роль слова до «банального» термина, выражающего всего лишь конкретный оттенок красного цвета.
Следует сказать, что слова, обозначающие красный цвет, пережили в советское время настоящую революцию. Самыми популярными словами для называния «модного» революционного красного стали кумачовый и алый - именно так назывались цвета многочисленных атрибутов той эпохи - знамен, пионерских галстуков, косынок и т. п. Однако даже в это время в отношении пурпурного цвета сохранялся определенный пиетет. Именно в пурпурный цвет красились занавесы ведущих театров и скатерти, покрывающие огромные столы всевозможных «торжественных заседаний ». Он присутствовал в официальных мундирах дипломатов. А кто не помнит литературный штамп «склоненный пурпур знамен», традиционно включаемый в описание многочисленных высоких похорон?
В постсоветские 90-е гг. функционирование термина пурпурный испытывало влияние двух мощных явлений общественной жизни. С одной стороны, отторжение всяческих атрибутов коммунистической идеологии, включая и господствующий красный цвет. С другой стороны - массовое проникновение к нам западных товаров и рекламы, отражающих, в частности, совершенно новые и иногда чуждые нам цветовые предпочтения и цветовые традиции. И все же в каком-то смысле россияне сохраняют приверженность своему традиционному культурно-историческому сознанию, своим привычкам и своему видению мира.
Как ведет себя в этом смысле пурпурный? Судя по всему, на Западе изначальный ореол слова уже практически исчез. Возможно, это связано с традиционным отношением к личности на Западе. В западном сознании разрыв между королями и подданными никогда не был столь большим, как у нас. На Западе монарх - скорее объект почета и любви, для русского имперская власть - прежде всего, страх и преклонение. Если ценность пурпурного цвета еще традиционно высока (ср. современные мантии епископов или мантии почетных докторов Оксфордского университета), то статус слова пурпурный сильно снизился.
В этой связи уместно обратиться к одному факту современной жизни. В середине 90-х гг. только ленивый не иронизировал по поводу «малиновых пиджаков» новых русских. А ведь цвет этих пиджаков - своеобразный отголосок «имперского сознания». Подсознательно стремление надеть на себя одежду такого цвета есть не что иное, как выявленное желание приобщиться к власти, если не по существу, то хотя бы по форме. Характерно, что для называния этого цвета из группы близких по смыслу синонимов (малиновый, бордовый и т. д.) никогда не назывался пурпурный; язык как бы «отказал» новым русским в приобщении к королевскому рангу. Тем не менее, значимость этого цвета в обществе была столь велика, что появился даже специальный термин - новорусский цвет, который нашел себе место в Каталоге названий цвета в русском языке.

Синий/голубой

Сопоставляя системы цветообозначений в разных языках, исследователи неизменно отмечают особенность русского и некоторых других языков, в которых для области синего цвета существует два основных названия - синий и голубой. Соответственно, если в других индоевропейских группа основных цветообозначений включает 11 слов, в русском языке она состоит из 12. Семантически голубой можно рассматривать как вариант синего (голубой = светло-синий), точно так же, как, например, розовый принято считать вариантом красного (розовый = светло-красный). Однако, притом, что слово розовый достаточно употребительно (как и его аналоги в других языках), никто не включает его в число основных наименований цвета. Почему же «оказана честь» рус. голубой? Мы постараемся ответить на этот вопрос.
Начнем с этимологических сведений. Прежде всего, следует отметить, что лингвисты единодушно признают значительно более древнее происхождение слова синий по сравнению с голубой. Согласно словарю Фасмера, синий восходит к др.-инд. čyāmás 'темный, черный'. Действительно, на ранней стадии развития языка понятия 'черный' и 'синий' не различались. В литературе XI в. синий во многих случаях еще передает значение просто темного цвета и уж во всяком случае имеет довольно узкую сочетаемость (водные источники и некоторые природные явления).
В истории русской бытовой культуры синий цвет занимает особое место. При этом нельзя не заметить, что слов, выражающих оттенки синего существовало значительно меньше, чем терминов, относящихся к красным, желтым или зеленым оттенкам цвета.
И вот здесь уместно обратиться к памятникам фольклорной культуры России. Их анализ показывает, что синий цвет обычно наделялся магическими свойствами. Прежде всего, он был связан с водой, которая, в свою очередь, считалась в древности местом, где таятся злые, враждебные человеку силы (Никулина 1988). Вероятно, каждому знакомо ощущение, которое возникает от долгого созерцания морской глади - это чувство рассеянности, растворенности в окружающем; чувство полной потери индивидуальности. Наверное, так переживается смерть. «Теперь понимаю: все - вода», - сказала перед смертью бабушка В. Набокова, вторя крылатой фразе античного мудреца: panta rei (все течет). Для самого Набокова вода и - шире - синий цвет являлись символом всего запредельного, потустороннего, иррационального, и он не одинок в своем отношении к синему. Весь «серебряный век» - от Блока до Есенина - синее переживал так же.
Вода издревле осознавалась как стихия, связанная со смертью и с загробным миром. Так же понималось и синее. Не случайно одним из центральных обрядов в христианстве является крещение водой, символизирующее смерть и воскресение в истинную веру.
С синим цветом связано множество обрядов и суеверий. Известно, например, что Иван Грозный панически боялся людей с синими глазами, считая, что такой человек обладает большой магической силой и поэтому может сглазить. Чёрт в русском языке табуировано обозначался как синец. У южных славян синеглазый человек обладал способностью лечить некоторые болезни. Не удивительно также и то, что синий цвет встречается в траурных народных костюмах, наряду с черным.
Интересно, что в начале XIX в. в России была тенденция называть любые цвета с оттенком синего общим названием «странные цвета». Эти цвета пользовались популярностью в зажиточных кругах (например, в моде были синие гостиные), но встречали негативную реакцию в народе (Кирсанова 2000).
По известным законам прямое называние вещей, неприятных, тем более связанных с мистическим злом, всегда было в большей или меньшей степени табуированным. В результате синий охотно заменялось, например, на заимствования, которые к тому же сохраняли иноязычное звучание и даже написание (особенно этим «грешили» модные журналы первой половины XIX в.: блёраймондовый, Bleu Mexico, Lavalier, bleu mouche, bleu faīence, Leman, bleu suédois). Во второй половине XIX столетия среди читателей журналов осталось гораздо меньше лиц, владеющих французским языком. Упомянутые слова стали постепенно исчезать, а некоторые русифицировались (например, электрик 'ярко-синий') [6].
Свою отрицательную коннотацию синий сохранял в течение долгого времени. Однако это относится именно к синему, точнее, темно-синему цвету. Светлый оттенок синего цвета, напротив, был весьма распространен, в том числе, составляя основу праздничной простонародной одежды (наряду с красным).
Различие в отношении к синему и голубому отразилось в русских идиомах и поговорках: синий чулок, но голубая мечта, голубое свечение в конце тоннеля (которое якобы видят умершие), блюдечко с голубой каемочкой. Правда, есть еще синяя птица. Птица счастья - дело, конечно, хорошее, но ведь это из перевода сказки Меттерлинка. Отношение европейцев к синему цвету очевидно отличается от принятого в России. Процитируем известный трактат Гёте «К учению о цвете»: «Подобно тому, как охотно мы преследуем приятный предмет, который от нас ускользает, так же охотно мы смотрим на синее, не потому, что оно устремляется в нас, а потому, что оно влечет нас за собою» (Гёте 1957, 291).
Вполне терпимое отношение европейцев к синему цвету проявляется, например, в мифах, где он чаще всего символизирует божественное проявление, цвет загадочности и значительности. В синий цвет одеты обычно маги и волшебники [7].
Справедливости ради надо сказать, что в английском языке существует несколько выражений со словом blue с явным отрицательным смыслом. Например, to be in the blue 'грустить, быть в подавленном состоянии'; came out of the blue 'как гром среди ясного неба'. Америка подарила миру самое печальное направление в музыке - blues; блюз не что иное, как грусть человека. Однако за этим стоит не столько культурно-историческая традиция, сколько общечеловеческая психология. Как описано в научной литературе, по своему физиологическому воздействию синий - это самый угнетающий цвет, он понижает кровяное давление и одновременно снижает пульс и ритм дыхания; он успокаивает и расслабляет, иногда даже чрезмерно.
На отношении европейцев к синему цвету, вернее, к цвету выраженному общеиндоевропейским корнем bl- (англ. blue, фр. bleu, нем. blau и т. д., восходящими к лат. blavus... и т. д.), вполне возможно, сказалось то обстоятельство, что изначальный смысл этого слова - 'светлый'. Было соответствующее слово и в старо-славянском - плавъ. Но дальше судьба этого слова в разных славянских языках сложилась по-разному. В болгарском {плав), сербском и хорватском {плав), словенском (plàv) слово обрело значение 'голубой', как и во многих индоевропейских языках. Этим языкам альтернатива в виде слова голубой была совсем не нужна. А вот ц.-слав. плавый в русском языке стало функционировать почему-то в значении 'светлый, светло-желтый'. По тому же пути пошли, например, чешский и словацкий (plavý), польский {plowy), литовский {palvà), где наряду со значением 'блеклый, светло-желтый' это слово получило еще значение 'буланый', т. е. стало названием масти животных. Кстати, и в русском языке употребление слова плавый постепенно сузилось до узкой области масти лошадей, но уже в форме полóвый.
Как бы то ни было, русские должны были испытывать явную потребность в слове, называющем именно светло-синий оттенок. Ответом на этот вызов реальности и стали слова, выражающие голубые оттенки. Если синий ассоциативно связывалось с водой и имело отрицательную коннотацию, то с голубым цветом - цветом неба - коннотация могла быть только положительной. Кстати, и в современном языке доминантной сферой употребления слова синий остается вода, море, а у голубого наиболее частотной является соотнесенность с небом, а следовательно, и соотнесенность с менее интенсивным (по сравнению с обобщенным зрительным представлением о море) синим цветом [8]. Соответственно доминирующими коннотативными признаками синего выступают «яркость», «сила», а у голубого - «ласка», «нежность». Последнее, возможно, поддерживается его этимологической и деривационной связью с лексемами голубь, голубушка, приголубить и т. п.
Повторим, что слова, обозначающие голубые оттенки, имеют скорее положительную окраску. Характерно, что частота слов «темно-синего ряда» (синий, таусинный) была всегда существенно меньше, чем частота слов «светло-синего ряда» (лазоревый, голубой). Даже сейчас, когда изначальный символизм цветов в сознании носителей языка существенно стерся и слово синий стало играть роль основного термина для данной части спектра, частота употребления слова голубой лишь немногим уступает частоте слова синий. Кстати, это нарушает известное историческое правило: слова более древнего происхождения, если они остаются в языке, относятся к числу наиболее употребительных слов.
Первоначально функцию обозначения голубого цвета в русском языке выполняли слова лазоревый, лазурный. Характерно, что при описании синего цвета в предметах, имеющих явно «положительный заряд», использовалось именно слово лазоревый (например, флаг времен Алексея Михайловича описывался как белый, червчатый и лазоревый). Однако примерно в XV-XVI вв. у этих слов появляется сильный «конкурент» - слово голубой [9].
С этимологией самого слова голубой ситуация совсем не так ясна, как со словом синий. По одним данным оно образовано от голубь. Причем речь идет не об основном фоне оперения обыкновенного голубя (он, как известно, серовато-сизый), а о специфическом отливе шейных перьев. Более точным был бы термин голубиное горло, который, кстати, одно время, действительно, употреблялся в языке. Впоследствии, как это часто бывает, термин был усечен. По другим данным, наоборот, цвет был вначале, а название птицы - производное от него. Между прочим, в первых письменных источниках голубой употреблялось только в качестве названия масти. Значение его, однако, не совсем ясно. Под мастью голубая подразумевалась лошадь либо 'светло- или темно-серая с синевой', либо 'серовато-голубая', либо даже 'серовато-желтая, серовато-бурая'. Еще в XIV-XV вв. слово голубой сохраняло это свое значение. Впоследствии оно постепенно обрело свое нынешнее значение (цвет ясного неба, светло-синий). По непонятным причинам именно в этом значении слово стало очень употребительным и закрепило за собой вполне определенный участок спектра. Более того, оно вошло в состав основных слов-цветообозначений русского языка.
Конечно, в современном языке есть уже масса наслоений на изначально позитивную окраску слова голубой. Чего стоит, например, термин «голубой мужчина»! [10]. И все же сложнейший процесс языкового развития не смог полностью стереть изначальных ассоциаций. Призывая «бережно относиться к культурному наследию», отдаем ли мы себе отчет в том, что слово голубой - из того же ряда? Не коробит ли вас словосочетание бензиново-голубой, небрежно использованное производителем в качестве рекламы? И еще один пример - значительно более важный.
Зададимся вопросом: синий или голубой цвет у средней полосы современного флага России? В подавляющем большинстве флагов мира присутствует именно синий цвет, который, как считают, символизирует свободу, объединение, принадлежность к большому целому.
Российский торговый флаг, положенный в основу нынешнего российского флага, включал в себя изначально голубой цвет. Существует несколько гипотез по символике трех цветовых полос, составляющих флаг. По одной гипотезе они олицетворяли три основных сословия, составлявших российское общество: на верху дворянство (белый), далее мещане, разночинцы (синий или голубой - здесь нет однозначного выбора), и внизу - крестьяне, народ (красный). Кстати, аналогичный «расклад» был и во Франции, однако после буржуазной революции, полосы были повернуты вертикально, чтобы «уравнять» сословия.
По другой гипотезе три полосы флага олицетворяют три славянских народа (белорусы = белый, украинцы = голубой и русские = красный). В этой трактовке средняя полоса должна быть голубой, что называется, по определению: именно этот цвет исторически связан с украинской национально-государственной символикой (ср. современный жовто-блакитный, т. е. желто-голубой флаг Украины).
Как бы то ни было, за цветовым решением флага (голубой) стояла глубокая культурная традиция. Только пренебрежением к этой традиции можно объяснить тот факт, что нынешние флаги можно встретить в «синем » и «голубом» исполнении с примерно равной частотой.
Итак, мы проиллюстрировали на нескольких примерах особенности процесса восприятия и называния цвета, присущие носителям русского языка. Возможно, придет время и удастся обобщить отдельные факты и получить полное представление о русской языковой картине мира цвета - в противопоставлении аналогичным картинам других языков. Трудно сказать, насколько эта задача выполнима, но ее научная привлекательность очевидна.
 

Примечания

1. Впрочем, есть одно исключение - чеш. skořicé. Природа этого совпадения для нас загадочна.

2. Соответствующие отпредметные прилагательные коряной, кóровый.

3. Современная форма слова Словарем Даля характеризуется как «ошибочная»; правильной признается вариант коричный. Конечно, коричневый выглядит более органичным и потому его «победа» была предрешена. Старая форма сохранилась по непонятным нам причинам лишь в сочетании коричные яблоки.

4. Это, в частности, показал наш эксперимент, описанный в работе (Василевич 2005).

5. Исследование подробно описано в работе (Василевич, Мищенко 2003).

6. Характерно, что в художественной литературе подобные слова практически не встречаются, они остались лишь на страницах журналов моды.

7. Заметим, кстати, что синим цветом красили изнутри пирамиды в Древнем Египте; синим обычно изображается Кришна.

8. Подробнее о семантическом развитии слов голубой, синий см.: (Алимпиева 1980

9. По данным Словаря языка Пушкина лазурный, лазоревый (лазуревый) встречались в произведениях поэта в два раза реже, чем голубой. В современном языке это соотношение составляет примерно 10 : 1. Эти два слова неотвратимо переходят в категорию книжных, поэтически отмеченных.

10. Кстати, в английском языке мужчина соответствующей ориентации называется «розовым ».

Литература

Алимпиева Р. В. Развитие смысловых отношений в лексико-семантической группе прилагательных синего тона в русском литературном языке // Исследования по исторической семантике. Калининград, 1980. С. 90-101.
Василевич А. П. Бурый и коричневый. История сосуществования и борьбы // Язык. Сознание. Культура. М.; Калуга, 2005. С. 270-284.
Василевич А. П. Цвет синий или голубой // Энергия. 2005. № 6. С. 66-70.
Василевич А. П., Мищенко С. С. Пурпур: к истории цвета и слова // Известия РАН. Сер. литературы и языка. 2003. 62. № 1. С. 55-59.
Василевич А. П., Мищенко С. С. Цвет в рекламе. Как расположить к себе российского потребителя // КомпьюАрт. 1999. № 9.
Василевич А. П., Мищенко С. С, Кузнецов С. Н. Каталог названий цвета в русском языке. М.: Смысл, 2002.
Гёте И. В. Избранные сочинения по естествознанию. М., 1957.
Иллюстрированная энциклопедия моды. Прага: Артия, 1966.
Кирсанова Р М. Сценический костюм и театральная публика в России XIX века. М., 2000.
Никулина Т. Е. Прилагательное «синий» в языке русских волшебных сказок (по сборникам и записям XIX в. // История слова в текстах и словарях. Ставрополь, 1988.
Berlin В., Kay P. Basic color terms, their universality and evolution. Berkeley, 1969.
Duden K. Etimologie der neuhochdeutchen Sprache. Mannheim, 1963.