(Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. - М., 1993. - С.
216-222)
В специальном лингвистическом употреблении термин «диалект» имеет несколько
иные коннотации, чем соответствующее слово в обычном употреблении. Для лингвиста
не существует принципиальной разницы между «диалектом» и «языком», генетические
связи которого, пусть и отдаленные, с некоторым другим языком могут быть продемонстрированы.
Предпочтительно термин «диалект» употребляется по отношению к форме речи, которая
не настолько отличается от другой формы речи, чтобы их носители не понимали
друг друга. Так, диалектами одного языка можно считать русский и белорусский.
Аналогично эльзасский, швабский и швейцарский немецкий являются диалектами или
группами диалектов единого народного языка. Однако само по себе взаимопонимание
между носителями форм речи - не самый важный критерий, который интересует лингвиста.
Гораздо больше его интересует наличие и степень исторических взаимосвязей, проявляющихся
в речи. С точки зрения лингвиста, венецианский и сицилийский являются в равной
степени диалектами итальянского языка, хотя с точки зрения взаимопонимания между
их носителями, эти диалекты вполне можно было бы назвать отдельными языками.
Русский, польский, чешский, болгарский и сербский, которые условно считаются
отдельными языками из-за наличия соответствующих национальных образований, в
такой же степени являются диалектами общеславянского языка (или праязыка), в
какой венецианский и сицилийский - диалектами гипотетического общеитальянского
языка. Если в одно и то же время функционируют явно близкие формы речи, лингвист
никогда не скажет, что одна из них представляет собой диалект другой, а лишь
только то, что они в равной степени являются диалектами одного общего прототипа,
известного или гипотетически восстановленного. Когда эти формы расходятся настолько,
что не только становятся взаимонепонимаемыми, но и вообще не обнаруживают очевидной
связи между собой, скорее будет использоваться термин «язык», а не «диалект»,
однако в принципе различий между ними нет. Так, в определенном смысле все романские,
кельтские, германские, славянские языки и все индоарийские языки это просто
группы диалектов общеарийского, или общеиндоевропейского, языка.
Группа диалектов - это всего лишь проявление в социализованной форме универсальной
тенденции к индивидуальному варьированию речи. Эти вариации влияют на фонетическую
форму языка, его формальные характеристики, словарь и такие просодические признаки,
как интонация и ударение. Ни один из известных языков (если только он искусственно
не культивировался для ритуальных или каких-либо других не общепринятых целей),
насколько мы знаем, не устоял против тенденции распада на диалекты, каждый из
которых в конце концов мог приобрести статус отдельного языка. Можно проводить
разграничение между диалектами, образованными в результате внутренней дифференциации,
и диалектами, обязанными своим происхождением смене языка. Общество, принимающее
язык, отличный от языка, ранее используемого в данном обществе, неосознанно
вносит в этот новый язык особенности своей собственной формы речи, достаточно
значимые для того, чтобы придать используемому иностранному языку диалектную
окраску. Многие лингвисты отводят важную роль в образовании диалектов воздействию
субстратных языков. Например, считается, что некоторые характерные особенности
и кельтских, и германских языков обязаны своим существованием сохранению в них
фонетических особенностей доарийских языков.
В менее техническом или в чисто бытовом употреблении термин «диалект» имеет
несколько иные коннотации. Считается, что человеческая речь делится и стандартизуется
на некоторое количество общепризнанных форм, называемых «языками», каждый из
которых в свою очередь имеет ряд менее значимых вариантов, известных под названием
диалектов. Диалект рассматривается как отступление от стандартной нормы, во
многих случаях даже как ее искажение. С исторической точки зрения такой подход
неправомерен, поскольку подавляющее большинство так называемых диалектов - это
просто регулярно развивавшиеся в разных направлениях более ранние формы речи,
предшествовавшие засвидетельствованным языкам.
Весьма распространенная путаница в данном вопросе в основном возникает потому,
что вопрос о языке рассматривается как производный от вопроса о той национальности
в составе более широкой культурной и этнической группы, которая с течением времени
адаптируется и поглощает местные традиции. Язык такой национальности обычно
основан на местном диалекте и распространяется за счет других диалектов, которые
вначале обладали таким же престижем, что и ныне культурно более значимый диалект.
Так, например, из огромного количества диалектов, на которых говорят в Германии,
в немецкоязычных кантонах Швейцарии и в Австрии, лишь очень немногие могут считаться
модифицированными формами верхненемецкого (Hochdeutsch), избранного в процессе
культурного развития на роль языка литературы, церкви, театра и вообще любой
культурной деятельности. Диалекты немецкоязычных народностей восходят непосредственно
к древневерхненемецкому языку раннего средневековья, тому немецкому языку, который
уже тогда был богато представлен в виде диалектов. Современный стандартизованный
язык школьного образования возник в истории немецкого языка сравнительно поздно
в результате принятия одного из верхнесаксонских диалектов в качестве общепризнанного
средства официального общения между немецкоязычными землями. В распространении
этой формы немецкого языка в качестве признанного стандарта большую роль сыграла
Библия Лютера. Однако на то, чтобы Hochdeutsch приобрел общепризнанную фонетическую
форму и стал рассматриваться в качестве нормализованной формы устного общения,
потребовалось много времени. И по сию пору значительная часть немцев, включая
и образованные слои, двуязычны в том смысле, что в официальных целях используют
стандартный немецкий язык, а в повседневном общении - местный диалект.
Истории всех других национальных языков Европы и других частей света в той
или иной степени повторяют историю немецкого языка. По тем или иным причинам
культурного характера внутри языкового сообщества, раздробленного на большое
число диалектов, один из местных диалектов принимается в качестве предпочтительной
или желательной формы речи. Этот принятый всеми местный диалект становится символом
культурных ценностей и распространяется в ущерб другим местным формам речи.
Словарь, форма и в конце концов произношение становятся все более и более обязательными.
Говорящие на местных диалектах начинают стесняться своих специфических речевых
форм, поскольку последние лишены престижной значимости стандартизованного языка;
и в конце концов создается иллюзия существования основного языка, обслуживающего
обширную область, являющуюся территорией проживания нации или национальности,
и множества местных форм речи как некультурных и испорченных вариантов основной
нормы. Однако хорошо известно, что эти отклонения от стандартной нормы с исторической
точки зрения гораздо более архаичны, чем норма, от которой, как считается, они
отклоняются.
Местные диалекты - это в некотором смысле языки меньшинства, однако термин
«язык меньшинства» следует зарезервировать для совершенно иной формы речи -
той, которая используется национальным меньшинством, живущим в составе политически
оформленной нации. Примером такого языка мог бы служить баскский язык, распространенный
на юго-западе Франции и севере Испании, или бретонский язык Бретани. Эти языки
не являются ни диалектами французского языка, ни диалектами испанского, а представляют
собой исторически совершенно самостоятельные языки, которые в культурном отношении
оказались на вторых ролях.
Вполне естественно, что не существует жесткой границы между диалектом и местным
вариантом меньшей значимости, таким, например, как английский язык Новой Англии
в противоположность английскому языку среднего Запада. В более старых диалектах
связь со стандартизованной речью несомненно вторична, в то время как для таких
местных вариантов, как американский язык Новой Англии или американский язык
Среднего Запада, стандартный английский язык, хотя и в расплывчатом виде, все-таки
присутствует в сознании каждого носителя в качестве естественной основы этих
вариантов, которые таким образом психологически (а может быть, и исторически)
являются вариантами этой стандартной нормы. Конечно, говорящий на местном диалекте
в Швейцарии или йоркширском диалекте английского языка мог бы выстроить националистическую
доктрину в защиту своего местного диалекта в противоположность принятому языку
культурно значимой группы. Однако будь такая попытка сделана в отношении английского
языка американского Среднего Запада, она выглядела бы крайне странно в силу
того, что эта разновидность английского языка оценивается в лучшем случае как
последующее отклонение от более ранней нормы. Но как это обычно бывает с социальными
явлениями, символическое отношение в таких случаях важнее, чем объективные исторические
факты.
Начиная с момента формирования основных национальных языков Европы и вплоть
до конца средних веков действовало множество социальных и политических факторов,
представляющих собой угрозу для статуса местных диалектов. По мере того, как
усиливалась власть суверена, возрастал и престиж языка его двора, постепенно
проникая во все возможные сферы официальной жизни. В то время как римско-католическая
и греческая церкви, языки которых использовались в качестве священных языков
церковной службы, мало интересовались проблемой соотношения народной и стандартизованной
речи, протестантские течения, которых в большей степени беспокоила непосредственная
связь верующих с богом, естественно, подчеркивали значение народной речи и прилагали
усилия для распространения избранной формы народной речи на все более обширные
территории. Стандартизацию английского и немецкого языков часто связывают с
воздействием Библии Лютера и Библии короля Якова. В более поздний период огромную
роль в распространении стандартизованных форм речи сыграли возросший уровень
всеобщего образования и необходимость установления взаимопонимания в деловой
сфере.
Однако, несмотря на всевозможные воздействия такого рода, ведущие к стандартизации,
местные диалекты, особенно в Европе, настойчиво ей сопротивлялись, проявляя
при этом достойную удивления жизнеспособность. Очевидно, консервативность диалектов
не является исключительно отрицательным фактором, порождающим инерционность
речи и препятствующим проникновению культурного влияния во все уголки данной
местности. В значительной степени консервативность представляет собой положительный
фактор, обусловливающий сопротивление местных диалектов чему-то такому, что
смутно осознается как враждебное. Это легко понять, если взглянуть на языки
и диалекты не как хорошие или плохие по своей внутренней сути формы речи, а
как на символы социальных отношений. До наступления современной индустриальной
эпохи культура в основном носила весьма локальный характер, несмотря на унифицирующее
воздействие правительства, религии, образования и бизнеса. Культура, которая
постепенно просачивалась из больших городов, воспринималась как нечто чужеродное
и поверхностное, несмотря на ее высокую престижность. Местная речь ассоциировалась
с родственными узами и самыми ранними эмоциональными переживаниями человека.
Поэтому изучение стандартизованного языка едва ли представлялось естественным
где-либо, кроме нескольких центров, в которых более высокая культура казалась
вполне уместной. Но даже и там обычно возникал разрыв между стандартизованным
языком образованных классов и просторечием местных жителей. В результате кокни
психологически так же отдален от стандартного английского языка Великобритании,
как и диалекты крестьян Йоркшира и Девона. На европейском континенте, особенно
в Германии и Италии, культура, представленная, например, стандартизованным немецким
или стандартизованным итальянским, до недавнего времени представляла собой крайне
маломощную психологическую структуру, и официальный язык такой культуры едва
ли мог выполнить задачу адекватной символизации в высшей степени отличающихся
друг от друга народных культур германоязычных и италоязычных регионов.
Век просвещения (XVIII столетие) был в целом настроен враждебно по отношению
к диалектам, а вот следовавший за ним романтизм придал народному языку некий
ореол, который, возможно, был связан с идеализацией местных языков как символов
национальной солидарности и территориальной целостности. Очень немногие писатели
XVII-XVIII вв. отнеслись бы серьезно к использованию диалекта в литературном
произведении. И лишь позже могли произойти такие события, как романтическое
возрождение нижнешотландского языка в лирике Роберта Бернса, усилия Фрица Ройтера
создать нижненемецкий (Plattdeutsch) литературный язык, попытка Мистраля возродить
давно утерянную славу провансальского языка. Можно предположить, что такое возрождение
интереса к различиям языков - не что иное, как преходящий этап в истории современного
человека. А если так, то это тесно связано с ростом национализма в последнее
время. Сомнительно, чтобы такие страны, как Литва, Эстония и Чехословакия, могли
бы с такой легкостью доказать свое право на существование, если бы не ощущение,
что точно так же, как для каждой национальности необходим свой язык, каждому
«свободному» языку для выполнения присущей ему миссии необходима своя национальность
и территориальная независимость. По-видимому, лучшим примером того, что можно
было бы назвать лингвистическим романтизмом, является попытка ирландских националистов
возродить в активном виде гаэльский язык - такую речевую форму, которая никогда
не подвергалась стандартизации в литературных целях (за исключением фольклора)
и которая глубоко чужда большинству наиболее образованных представителей из
числа ирландских националистов.
Уважение к местным формам речи, несомненно, получило поддержку со стороны
лингвистов-профессионалов с характерной для них тенденцией рассматривать все
языки и диалекты как одинаково важные в исторической перспективе. Однако очень
сомнительно, чтобы в конце концов языковой локализм смог оказаться победителем.
Образ мыслей современных людей становится все более реалистическим и прагматическим
в сфере деятельности и все более концептуальным и нормативным в сфере мышления.
Обе эти тенденции по своей внутренней сути враждебны языковому локализму любого
рода и тем самым, естественно, препятствуют консервативности диалектов. Обязательное
обучение, обязательная военная служба, современные средства связи и урбанизация
- вот лишь некоторые наиболее очевидные факторы, играющие роль в распространении
этих тенденций, лингвистический аспект которых можно сформулировать в следующем
виде: слова должны либо вести к осуществлению однозначных действий со стороны
членов всей той группы, которая представляет собой единую культурную общность,
либо, если говорить о мыслительной сфере, должны ассоциироваться с понятиями
все менее и менее частного характера. И поэтому в конце концов мы можем с полным
основанием рассматривать такие события, как возрождение гаэльского языка в Ирландии
и попытки спасти от культурного вымирания языки и диалекты меньшинств, как нечто
вроде небольших завихрений в общем могучем потоке стандартизации речи, который
начался на исходе средневековья. В современную эпоху эта проблема является более
сложной, чем в классический или средневековый период, поскольку в соответствии
с современными представлениями процесс стандартизации должен протекать в демократической,
а не в аристократической форме.
Сделаем одно замечание относительно социально-психологического аспекта диалектных
форм речи. Как правило, отчетливо выраженные диалектные особенности расценивались
как показатели пониженного статуса, однако если самосознание местного населения
высоко развито и если значение местной социальной группы для жизни нации в целом
это допускает, то местный диалект может стать символом своего рода извращенной
гордости. Именно такое уникальное зрелище представляют собой примеры нижнешотландского
языка как признанного и прекрасно организованного лингвистического механизма
и кокни как механизма нежелательного и уродливого. Эти оценки являются фактами,
внешними по отношению к языку, но они имеют столь же решающее значение в мире
культурных символов.
Если человек вырос в сообществе, использующем свой особый диалект, и впоследствии
становится членом другого сообщества с иным типом речи, то возникают некоторые
весьма интересные проблемы личностного характера, связанные со статусным, или
аффективным, символизмом этих различающихся форм речи. Людей, которые испытывают
внутреннее чувство неуверенности относительно своей роли в обществе, часто можно
обнаружить благодаря тому, что они неосознанно выдают свою неуверенность, испытывая
колебания при выборе произношения, интонации или подборе слов. Когда под влиянием
эмоционального стресса такие люди бывают отброшены назад к своему прежнему эмоциональному
опыту - иными словами, происходит «регресс» - они, вполне вероятно, могут вновь
вернуться к своей прежней диалектной речи. По-видимому, проблема отношения человека
к различным диалектам и языкам, с которыми ему приходится иметь дело, чрезвычайно
значима, ее значение выходит за рамки анекдотических ситуаций; она представляет
собой важнейший аспект более общей проблемы - воздействия на личность нагрузок
в процессе культурных изменений.
Примечания
*. Dialect. - In: "Encyclopaedia of
the Social Sciences". New York: Macmillan, 1931, 5, pp. 123-126.