Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Е. В. Рахилина

О СЕМАНТИКЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ ЦВЕТА

(Наименования цвета в индоевропейских языках: Системный и исторический анализ. - М., 2007. - С. 29-39)

1. Семантика цвета и типология цветообозначений

Поле цветообозначений считается традиционным примером системного описания лексики в типологическом плане. Действительно, библиография лингвистических исследований, касающихся цветообозначений цвета в самых разных язьпсах, огромна; она начинается со знаменитой работы Б. Берлина и П. Кея (Berlin, Kay 1969), в которой была выдвинута идея базовых цветов и универсалий в области эволюции цвета - эти идеи вот уже почти полвека вызывают самое живое обсуждение и споры (ср., например: MacLaury 1997), которые, однако, за редкими исключениями (см.: Wierzbicka 1990) почти не затрагивают принятой методики исследования. Между тем, обращает на себя внимание тот факт, что в лексической типологии цветообозначения по сей день остаются практически единственным столь подробно исследованным «островом»: никаких столь же фундаментальных и широких по охвату материала работ, описывающих другие семантические поля с типологической точки зрения, нет. Все дело в том, что к описанию семантики цветообозначений применяется совершенно особый подход, принципиально отличный от того, который используется лексикологами в других случаях. Лингвистические исследования цвета строятся на основе экспериментов, сопоставляющих соответствующие слова или мыслительные образы конкретным физическим объектам - цветовым оттенкам (ср. известный набор образцов Манселла - Munsell chips). В ходе такого эксперимента информант - носитель языка - определяет, может ли данное слово соотноситься с тем или иным эталонным цветообразцом, и исходя из свидетельства многих информантов выясняется фокусный для данного цветообозначения оттенок и границы применения цветообозначения. Эта методика в тех или иных своих вариантах применялась для исследования всех языков, в том числе и русского (ср.: Фрумкина 1984; Corbett 1989; Василевич 2003), и считалась универсальной для определения значений цветов.
В то же время, изучая значение, скажем, глагола вращения, лингвисты обычно не демонстрируют информанту картинки, иллюстрирующие эту ситуацию как абстрактный эталон, а действуют совсем другим способом: фиксируют разные типы употреблений этого слова в реальных предложениях данного языка, классифицируют их и так, на основе анализа текста, устанавливают границы значения слова. Точно так же, если бы мы решили изучить семантику прилагательного чистый в разных языках, вряд ли бы мы стали с этой целью предъявлять информантам дощечки разной степени чистоты. Если говорить о сопоставительных и, шире, типологических работах, то общий подход (который лучше всего иллюстрируется не лексическими, а грамматическими исследованиями, ср., например: Dahl 1985) состоит в том, чтобы на базе специально составленных анкет выявить сочетаемостные ограничения, типы употреблений и, в конечном счете, семантические компоненты, которые различают значения сопоставляемых языковых единиц. Здесь мы можем сослаться и на собственный опыт работы такого рода - прежде всего, исследование глаголов плавания в более чем 40 языках мира (Майсак, Рахилина 2006). Для этой семантической зоны (как и для многих других) существенно прежде всего, какого типа субъект находится в воде: человек, рыба, птица, судно или, например, палый лист. Кроме того, важно, как он взаимодействует со средой: подчиняется движению течения, колеблется вместе с почти неподвижной поверхностью или движется благодаря собственным усилиям. Именно такие и другие подобные параметры, возникшие из анализа контекстов употребления плавательных глаголов, позволили сравнивать данные разных языков, опираясь на структуру значения.
Если же говорить о значениях цветообозначений, которые реконструируются в результате опроса информантов, то они не имеют структуры: цвета сами оказываются значениями параметров, выраженных или не выраженных в языке лексически, ведь мы сравниваем системы цветообозначений по тому, есть ли там зеленый, голубой, коричневый или какой-то другой цвет. Почти для всей остальной лексики такая постановка задачи также оказалась бы очень необычной: нам естественно спросить, есть ли в системе, скажем, аварского языка особый глагол плавания, применимый только к человеку, но не: есть ли в этой системе глагол nare (лат.). Дело как раз в том, что в «обычных» семантических полях отдельные параметры не имеют прямых лексических соответствий, они являются частью толкования, сложным образом встраиваются в семантику лексем и переплетаются с другими компонентами их значения, а также становятся базой для переносных значений. Иначе могут быть устроены разве что искусственные лексические подсистемы - скажем, системы терминов или собственных имен. Такую лексику как раз можно изучать, апеллируя непосредственно к внеязыковому объекту, и соответствующие значения действительно могут сами оказаться отдельными параметрами. Но цветообозначения на них не похожи.
Прежде всего, они живут жизнью «обычных» слов: например, претерпевают сдвиги значения, подвергаются метафоризации и под. Это значит, что структура их значения может меняться, а значит, она есть. Вопрос в том, можно ли ее восстановить традиционным для лексикологов способом анализа сочетаемости. Трудность здесь та, что в современной культуре подавляющее большинство разноцветных предметов - артефакты, искусственно покрашенные в некоторый цвет и легко его меняющие от одной ситуации к другой. Действительно, один забор может быть зеленым, а другой - синим и вообще забор может быть любого цвета, поэтому изучать сочетаемостные свойства слова забор бесполезно. Собственно, поэтому и возникла идея эталонных цветовых образцов, что в случае с артефактами признак цвета как бы отделен от несущего его субъекта, и кажется, что его можно изучать отдельно.
И все же есть довольно большая группа имен, которые свои цветовые параметры меняют лишь в ограниченных пределах - это имена природных объектов. Их цвет плохо соотносится с эталонным, он не всегда равномерен и одинаков у разных экземпляров - но он хорошо известен каждому носителю языка, который не задумываясь скажет зеленая про лягушку, серая про мышь, синее или голубое про небо, белое про облако и под. У большинства природных объектов цвет не случаен. Именно идея соотнесения цвета с его эталонным носителем лежит в основе хорошо известной когнитивной теории А. Вежбицкой {Wierzbicka 1985), согласно которой цвета в языке не абстрактны, а связаны с какими-то значимыми для человека объектами во внешнем мире, ассоциирующимися с тем или иным цветом.

2. О «вещных» коннотациях цветообозначений: А. Вежбицка

Сама по себе идея А. Вежбицкой кажется очень глубокой: ведь ребенок, действительно, получает информацию о семантике цвета не из цветовых таблиц, а из правильных и неправильных сочетаний с названиями важных объектов вокруг себя. Но нужен механизм для выявления этих ассоциаций и четкая методика исследования языков разных типов - и здесь у А. Вежбицкой возникают трудности. Она пишет: «Я спрашивала некоторых информантов о том, какого цвета, по их мнению, огонь, и получила ответ: оранжевый. Но когда я спрашивала информантов, о каком цвете их побуждает ДУМАТЬ огонь, то многие из них отвечали: о красном. Я думаю, что причина в том, что, если спросить человека о цвете огня, он подумает о пламени; но если спросить, о чем его побуждает думать огонь, он задумается обо всей ситуации с огнем целиком, а она уже включает в себя и красные светящиеся угли» (Wierzbicka 1990, 193-211). Но в другом месте той же статьи о стратегии исследования говорится более определенно: «Значение слов - это, грубо говоря, то, что мы 'имеем в виду', или 'держим в голове', когда произносим слова. А поскольку то, что мы 'имеем в виду' или 'держим в голове' может меняться в зависимости от контекста или ситуации, мы должны уточнить, что значение - это только постоянные, не меняющиеся, условия употребления слов. Эти постоянные условия могут быть установлены разными способами, включая изучение методом интроспекции, а также с помощью изучения фразеологии, стандартных метафор, методом опроса информантов, с помощью различного рода психолингвистических экспериментов и т. д. Все эти методы показывают, что в сознании говорящих слова по-разному взаимосвязаны и что можно установить, КАК именно они взаимосвязаны» {op. cit).
В конечном счете А. Вежбицка в данной статье выбрала интроспекцию: она «назначает» эталонные в отношении цвета общезначимые природные объекты - такие как солнце, огонь, вода и под. Для ее модели общезначимость очень существенна, потому что по данному основанию языки различаются (как в теории Берлина-Кея) по количеству цветов, а не по качеству, т. е. не по цветовому эталону: если в каком-то языке есть желтый, его прототипом, согласно А. Вежбицкой, обязательно является солнце. Понятно, что на роль универсального прототипа «опасно» выбирать, например, растения или животные, потому что для носителей каких-то языков данный вид животного может быть не известен. Другой вопрос, насколько правомерна такая универсальность, не обедняет ли она действительное разнообразие языков в отношении семантики цветообозначений. Тут требуются доказательства. А лингвистическими доказательствами, как убедительно продемонстрировала сама же Анна Вежбицка в других своих работах (см. прежде всего Wierzbicka 1985) является «лингвистическое поведение » (linguistic behaviour) реальных языковых единиц, в нашем случае - цветообозначений. В этом отношении интересно сравнить сочетаемость в разных языках имен природных объектов с прилагательными цвета в атрибутивных конструкциях типа А-й X (серая мышь) или сравнительных оборотах типа А-й, как X (красный, как рак) [1]. Даже отдельные примеры показывают, что языки в этом отношении существенно различаются. Скажем, в агульском языке говорят не 'серые', а 'черные мыши' (вспомним здесь и английское red fox).
Сопоставительный анализ такого рода может стать лингвистической методикой типологического исследования цветообозначений, альтернативной существующей, - той, которая сводится к опросу носителей языков о цвете образцов. Конечно, осуществление такой программы - задача непростая, учитывающая множество разных нюансов. В частности, неварьирующийся цвет объекта (а у многих природных объектов цвет как раз постоянный) обычно не выражается или редко выражается в атрибутивной конструкции как заранее известный слушающему. Например, сочетание ?черный уголь во всем Национальном корпусе русского языка встретилось всего 12 раз (при том, что уголь - около 2 тыс., а черный - около 20 тыс.), и то прежде всего в контекстах цветового контраста. Значит, не исключено, что в языках, на которых говорят в странах с вечнозеленой растительностью, трава может оказаться «бесцветной» - в том смысле, что не будет сочетаться ни с каким цветообозначением. Все «бесцветные» в этом смысле природные объекты должны фиксироваться, для определения их цвета могут использоваться другие конструкции - сравнительные (как Х), глагольные (зеленеть) и под. Кроме того, такая анкета должна учитывать не только собственно цветообозначения, но и оттенки типа темный (ср. темные лица, темные стволы деревьев) или квази-цвета, типа седой, сизый или каурый.

3. Пример сопоставления. Трудности и перспективы: Ю. Норманская

На определенном уровне подробности подобное сопоставительное описание цветообозначений сделано в книге Ю. В. Норманской для древних индоевропейских языков (Норманская 2005).
Сам факт, что такое исследование предпринято на материале исчезнувших, а не современных языков, не случаен: к древним языкам не применимы методики, в которых задействованы информанты и приходится опираться на реально существующие тексты. На это обстоятельство - разницу в подходах к живым и мертвым языкам - обратил внимание А. Стейнвал {Steinvall 2002, 29). Между тем, популярность цветообозначений как объекта лингвистического изучения в древних языках довольно высока (ср. относительно недавние работы: Biggam 1997; 1998; Maxwell-Stuart 1981 и многие другие). Таким образом, негласно «текстовый» подход к описанию семантики цветообозначений существует и признан, но пока почему-то в достаточно узкой области.
Основной задачей книги Ю. Норманской была реконструкция индоевропейской системы цветообозначений, а системное исследование сочетаемости служило только вспомогательным материалом. При этом выборка была ограничена реально сохранившимися и доступными исследователям памятниками (прежде всего, их электронными коллекциями), которые к тому же вообще не всегда содержат цветообозначения - в силу своей тематики (как, скажем, первые древнерусские тексты - ср.: Бахтина 1975). Ю. В. Норманская описывает сочетаемость тринадцати природных концептов: КРОВЬ, ЗУБЫ, ЛЕВ, ВОЛК, СОЛНЦЕ, ЛУНА, ЗАРЯ, ЗВЕЗДЫ, ОГОНЬ, ВОЛОСЫ, КОЖА, ВОДА, ЛОШАДЬ (МАСТЬ), и уже на этих примерах хорошо видны трудности, с которыми сталкивается лингвист, изучающий цветообозначения в сопоставительном плане и которые ему так или иначе приходится преодолевать - в особенности в мертвых языках.
Прежде всего, как известно, во многих случаях цвет сопряжен с оценкой, ср. в русском: с одной стороны, румяный - 'хороший, приятный глазу', а с другой - черный, который часто, в особенности по отношению к человеку, закреплен за отрицательной ситуацией, как в черный от горя. В явно метафорических контекстах, для которых физический цвет нерелевантен, оценка может абсолютизироваться и фактически становится значением прилагательного (ср. черная тоска), но теоретически, тот же эффект может возникнуть, конечно, и в сочетании с названием конкретного предмета (ср. гипотезу Ю. В. Норманской о том, что «и в санскрите, и в древнегреческом 'белые' - это 'хорошие реки', связанные с божествами». Норманская 2005, 114). По отношению к живому языку возможна экспертиза носителей, которые могут отделить чисто оценочные контексты от, так сказать, «смешанных», но по отношению к мертвому языку этот вопрос, строго говоря, неразрешим.
Для мертвого языка трудность еще и в том, что нельзя проверить, почему данное цветообозначение не встретилось в том или ином сочетании, как 'красный' по отношению к крови в Ригведе (там же, с. 85): случайность ли это или отражение действующего в языке запрета? В этом отношении корпуса современных языков - значительно более представительные (стандартный объем в 100 млн. словоупотреблений часто на несколько порядков превышает всю коллекцию текстов языка мертвого) и сбалансированные по составу - существенно более надежны: как правило, отсутствие некоторого сочетания в таком корпусе и даже то, что оно слабо представлено в корпусе (одним-двумя примерами) уже говорит о его нехарактерности для языка в целом (см. ниже раздел 5).
Очень интересен пример варьирования цветообозначений, связанного с варьированием цвета реального объекта. Говоря о цвете волков, Ю. В. Норманская отмечает, что в санскрите и латыни волк описывается как красноватый, тогда как в германских и древнерусском - как серый (или серовато-беловатый) (с. 93-96). Между тем в природе имеется две породы волков - именно, красный и серый, отличающихся, в частности, по цвету и по размеру. И если сегодня красный волк водится только в Северной Америке, то в древности, возможно, он мог обитать и на территории Италии и Индии.
Удачно, что в пользу этой гипотезы есть некоторые научные свидетельства: в таком случае, обнаруженные Ю. В. Норманской лингвистические факты свидетельствуют не о разнице в наполнении цветообозначений, т. е. не о том, что 'красный' в санскрите и латыни применялся и к серым объектам, а о том, что эти языки описывали особи разного цвета. Ясно, что подобная коллизия может наблюдаться и на материале живых языков: называя объекты разным цветом, носители языков могут иметь в виду их разные виды - и это относится не только к животным или к сортам плодов (например, разного вида оливок или апельсинов), но также, скажем, к снегу разной освещенности, воде разной степени прозрачности и т. д.
Одновременно надо учитывать, что причины различий могут быть и сугубо лингвистическими - и это видно на примере со львом, который описывается как 'желтый' в латыни и переводится как 'красный' в др.-верх.-нем. (с. 93-94). Здесь все-таки, скорее всего, как предполагает автор, речь идет об одном и том же внеязыковом объекте - просто цветовой фокус в разных языках оказывается разным: др.-верх.-нем. воплощение понятия 'красный', по-видимому, было ближе к лат. fulvus, которое означало 'желто-красный' согласно словарю Дворецкого, а по Ю. В. Норманской, просто 'желтый' - с. 188). В терминах А. Вежбицкой, у др.-верх.-нем. 'красный' и латинских прилагательных с этим значением был разный природный эталон - в первом случае 'огонь', а во втором - 'кровь' [2].
Как видим, даже материал мертвых языков свидетельствует в пользу того, что языки по-разному организуют цветовое пространство, различаясь не только в количестве цветообозначений, но и в их семантическом наполнении. Данные по живым языкам сделали бы эту картину более наглядной - ведь тогда в дополнение к корпусным данным можно было бы использовать и специально созданные типологические анкеты, которые помогли бы выявить тонкие различия между языками.
Исходный материал для анкеты такого рода может быть получен путем сбора соответствующей информации, например, по следующей схеме:
 
КОЖА ЧЕЛОВЕКА
Может ли описываться цветообозначением в атрибутивной конструкции (А-й X, где X - 'кожа', а также 'рука', 'нога', 'лицо', 'спина') кожа самого носителя языка в «спокойном» состоянии?
В измененном состоянии, вызванным:
- холодом (ср. синее от холода лицо), жарой, загаром;
- воспалением, старостью, побоями;
- внутренними болезнями, стыдом, горем.
Какого цвета кожа мертвого человека?
Кожа представителей других рас (негров, индейцев, китайцев, европейцев, арабов) и сверхъестественных существ (русалок, водяных).

4. К теоретическому обоснованию подхода: пилотажные исследования

Отдельные попьггки осуществить указанный подход на материале конкретных цветообозначений (прежде всего, 'желтый' и 'зеленый') были предприняты для польского, русского, украинского и некоторых других языков в рамках международного проекта по типологии цветов и размеров, организованного в середине 90-х тт. Варшавским университетом под рук. проф. Р. Гжегорчиковой (Grzegorczykowa 1997; Grzegorczykowa, Waszakowa 2000; Tokarski 1997; Рахилина 2000, 169-194; Яворска 1999). В то время еще не было корпусов ни для русского, ни для польского языков; тем не менее, участники проекта собрали богатый фактический материал по сочетаемости прилагательных цвета на базе списков имен природных объектов. В результате анализа этого материала были получены интересные результаты - в теоретическом плане подтверждающие релевантность природных объектов как своеобразных «точек отсчета» для семантики цветообозначений.
В частности, показано, что обязательным условием для того, чтобы цветообозначение было признано базовым, является его способность характеризовать природные объекты: именно сочетаемость с природными объектами дает возможность цветовому признаку конвенционализироваться и приобретать коннотации. За базовым цветом, как правило, всегда стоит некоторый концепт, а не просто часть спектра, и именно он, а не физический цвет определяет сочетаемостные возможности базового прилагательного цвета. Так в русском языке устроены серый (за которым стоит концепт 'незаметность'), а также желтый ('увядание') и зеленый ('живое' и 'мертвое'). Если в свете этого вернуться к теории А. Вежбицкой о лингвистических толкованиях базовых цветообозначений, можно было бы ослабить требование «вещности» цветового эталона: толкование будет апеллировать не к внеязыковому объекту, а к концепту, который делает стабильным «денотативный » фокус и одновременно порождает различия в фокусах для одного и того же цвета в разных языках. По нашей гипотезе, именно благодаря разным концептам, стоящим за цветообозначениями одной и той же части спектра, прилагательные цвета обнаруживают разную сочетаемость.
Если согласиться со сказанным, то обследование применимости цветообозначения к природным объектам поможет нам определить семантику соответствующего базового цвета в данном языке [3]. Но не только. Есть еще одна теоретическая проблема - она связана с образованием самого набора базовых цветов.
Из теории Берлина-Кея хорошо известно, что языки проходят стадии развития, увеличивающие количество базовых цветов. Но мы не знаем, как данный оттенок цвета становится базовым. С другой стороны, из опыта хорошо известно, что какие-то цветообозначения, наоборот, теряют статус базовых, а потом и вообще уходят из языка - об этом известно еще меньше, а между тем эти вопросы касаются процесса развития цветовой системы. Точно так же, мы знаем, что оттенки одного цвета могут сосуществовать в языке как доминантный и рецессивный цвета (MacLaury 1997), но мы не знаем правил, регулирующих их сосуществование и взаимодействие. На наш взгляд, изучение сочетаемости цветообозначений с «природными » именами может стать тем зеркалом, которое отразит происходящие в языке процессы и тем самым, поможет ответить на эти вопросы.

5. О методике мониторинга небазовых цветообозначений

Для того, чтобы «новый» цвет вошел в число базовых, он должен пройти долгий путь. В русском языке в большинстве случаев, по-видимому, в начале новые цветообозначения сочетаются только со словом цвет, а не с предметными именами как таковыми. Ср. следующие характерные примеры из Национального корпуса русского языка (НКРЯ: www.ruscorpora.ru) на слово кирпичный:
На нем была черная стеганка, открывавшая его мощную, кирпичного цвета шею... (Борис Можаев); ...у Валеры Ефремова, скажем, уже были «Жигули» кирпичного цвета... (Андрей Макаревич).
Показательно, что заменить в этих контекстах сочетание кирпичного цвета на кирпичный (*кирпичное лицо, *кирпичные «Жигули») невозможно. Процесс «освоения» цветообозначения достаточно продолжителен - примеры на данное сочетание встречаются и более 150 лет назад, ср.:
Например, кирпичного цвета мокрота (sputum panaceum) считается одним из самых существенных признаков воспаления легких (А.К.Леонтьев, 1863); Завтра нанимаю я у хозяина дома дрожки (досадно только, что они обиты кирпичного цвета сукном) и еду. (А. И. Герцен, 1840).
На сегодняшний день примеров, построенных по модели кирпичная машина, в корпусе практически нет. В целом та же картина наблюдается и со словом чернильный - хотя с некоторыми именами (и даже природных объектов) чернильный уже возможен в качестве цветообозначения. Особенно характерно здесь имя туча; ср. также: в небе болтался чернильный фонарь (В. Аксенов) и чернильный асфальт (Ю. Бондарев). Таким образом, кирпичный и чернильный находятся, если так можно сказать, на разных этапах внедрения в систему цветообозначений: слово чернильный уже почти попало в эту систему, хотя и не является ее полноправным элементом (в отличие от слова вишневый, которое уже в XIX в. употреблялось не только в сочетании вишневый фрак (Загоскин, 1838), но и в контексте вишневый ротик), а кирпичный пока нет. Любопытно, что «скорость», с которой слово чернильный стало цветообозначением в русском языке, оказалась выше, чем у кирпичный: одним из первых чернильный употребил Григорович (в 1856 г.), и то в сочетании чернильный цвет - и у Пушкина, и у Толстого, и даже у Чехова, по данным НКРЯ, прилагательное чернильный выступает исключительно как относительное.
Еще быстрее вошло в язык прилагательное бордовый: в XIX в. его не было вовсе, а было слово бордо, но и оно в качестве цветообозначения стало употребляться довольно поздно, причем скорее всего, как название ткани определенного цвета (ср.: Тэффи 1910: купите коричневого бордо на платье). Что касается бордовый, то впервые (по материалам НКРЯ) оно встречается только у Паустовского в середине пятидесятых и, что характерно, в сочетании бордовые портьеры - т. е. тоже о ткани (кстати, и Малый Академический словарь дает те же примеры, что и Корпус).
Нынешнее бордовый, по данным А. П. Василевича (Василевич 2003, 52) - один из основных кандидатов на роль базового цветообозначения. Оно легко преодолевает главный «барьер»: сочетаемость с именами природных объектов - в корпусе встречаются бордовые цветы, пятна, закат и под. (хотя, конечно, пока не кровь). В процессе преодоления этого «барьера» новые прилагательные цвета постепенно адаптируются к уже существующей в языке системе базовых цветов и начинают в нее встраиваться, теряя связь с предметом-источником (салат для салатового, бордо для бордовый, корица для коричневый и под.) и приобретая новую прототипическую семантику. Сначала «сильное» цветообозначение начинает конкурировать с имеющимися прилагательными сходных оттенков и вытесняет их из зоны артефактов. Затем наступает период «мирного сосуществования», когда «старый цвет» противопоставлен «новому» по зоне действия: старый остается естественным для природных объектов, а новый - для артефактов. Это случай русских бурый и рыжий, а также лазоревый, с одной стороны (они довольно прочно удерживают свои позиции в природной зоне) и коричневый, фиолетовый, оранжевый (применяемых прежде всего к артефактам) - с другой. Последние были заимствованы в XVII в. и все еще до конца не миновали этой стадии (подробнее см.: Рахилина 2000).
В дальнейшем (и это происходит на наших глазах) какие-то из «новых » - имеющие, как коричневый, прямые корреляты среди более древних цветообозначений (ср. бурый), полностью вытесняют своих предшественников из системы и занимают их место. Бурый в этом случае ждет роль связанной лексемы, которая на время останется в одном-двух культурно-значимых контекстах (прежде всего, конечно, бурый медведь). А с другими, не имеющими непосредственных конкурентов в старой системе (ср. фиолетовый) - случится то же, что в свое время случилось с прилагательным голубой: «завоевав» природные объекты, эти цвета получат возможность пополнить базовую систему новыми оттенками.
В свете сказанного, третий критерий Берлина-Кея для базовых цветов (о том, что такие цвета должны обладать широкой сочетаемостью) может быть уточнен в том смысле, что для базового цвета обязательна сочетаемость с большим кругом природных объектов - без этого условия цветообозначение не является «полноценным» членом системы. Мониторинг всех «претендентов» на эту роль, конечно, необходим.

* * *

Цвета, конечно, обладают огромной значимостью для человека: они делают видимый мир прекрасным. Лексика этой зоны «заслужила» тот огромный поток исследований, который ей посвящен. Но она заслужила и большего.
 

Примечания

1. Атрибутивные конструкции, в которых приписываемый цветообозначениям признак семантически согласован с именем (в нашем случае, именем природного объекта) имеет преимущество по сравнению с предикативными конструкциями, где цветовой признак произвольно «навязывается» предмету (Рахилина 2000,105-109 со ссылками на специальные исследования этого вопроса - Bolinger 1967; Bhat 1994,104 ff; Вольф 1985, 65 и др.).

2. Дополнительным свидетельством в пользу этого является то, что др.-верх.-нем. 'красный' применялось к таким природным объектам, как огонь, солнце, луна и даже золото (ор. cit., p. 218-219).

3. Есть и другая точка зрения, она представлена очень интересной книгой (Steinvall 2002), которая заслуживает отдельного обсуждения. В ней приводятся интереснейшие статистические исследования английских цветообозначений по материалам Банка английского языка, в которых атрибутивная сочетаемость с природными объектами выделена в отдельный класс. Автор считает, что в этих сочетаниях цветообозначение не проявляет, а меняет свое «настоящее» значение, подвергаясь разного рода сдвигам и преобразованиям.

Литература

Бахтина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М: Наука, 1975.
Василевич А. П. Языковая картина мира цвета. Методы исследования и прикладные аспекты: Дис. в виде научного доклада, представленного к защите... докт. филолог, наук. М., 2003.
Вольф Е. М. Функциональная семантика оценки. М.: Наука, 1985. 3-е изд. М.: Ком-Книга/URSS, 2006.
Майсак Т. А., Рахилина Е. В. Типология глаголов движения в воде. М.: Индрик, 2006.
Норманская Ю. В. Генезис и развитие систем цветообозначений в древних индоевропейских языках. М.: Институт языкознания РАН, 2005.
Рахилина Е. В. Когнитивный анализ предметных имен: семантика и сочетаемость. М.: Рус. словари, 2000.
Фрумкина Р. М. Цвет, смысл, сходство. М: Наука, 1984.
Яворска Г. Мовнi концепта кольору (до проблеми категоризацii) // Мовознавство. 1999. Vol. 2. № 3.
Biggam С. R. Blue in Old English: an interdisciplinary semantic study. Amsterdam: Rodopy B. V., 1997.
Biggam, C. R. Grey in Old English: an interdisciplinary semantic study. London: Runetree Press, 1998.
Berlin В., Kay P. Basic color terms: Their universality and evolution. Berkeley: Univ. of California press, 1969.
Bhat D. N. S. The adjectival category: criteria for differentiation and identification. Amsterdam: Benjamins, 1994.
Bolinger D. Adjectives in English: attribution and predication // Lingua. 1967. Vol. 18. 1-34.
Corbett G. G. Russian colour term salience // Russian linguistics. 1989. Vol. 13. 125-141.
Dahl O. Tense and aspect systems. Oxford: Oxford Univ. Press, 1985.
Grzegorczykowa R. Projekt syntezy badań porównawczych w zakresie nazw wymiarów // Nilsson B.; Teodorowicz-Hellman E. (eds.). Nazwy barw i wymiarów - Colour and measure terms. Stockholm, 1997. 97-104.
Grzegorczykowa R., Waszakowa K. (eds.) Studia z semantyki porównawczej (nazwy barw, nazwy wymiarów, predykaty mentalne). Warszawa: UW, 2000.
MacLaury R. E. Color and Cognition in Mesoamerica: Constructing Categories as Vantages. Austin: Univ. of Texas, 1997.
Maxwell-Stuart P. G. Studies in Greek colour terminology. Leiden, 1981. Vol. I, II.
Steinvall A. English colour terms in context. Umea Universitet, 2002.
Tokarski R. Regulamy i nieregulamy rozwoj konotacji semantycznych nazw barw // Nilsson & Teodorowicz-Hellman (eds.). 1997. 63-74.
Wierzbicka A. Semantics of color terms: cultural and cognitive aspects // Cognitive linguistics. 1990. Vol. 1. № 1.
Wierzbicka A. Lexicography and conceptual analysis. Ann Arbor: Karoma, 1985.