Климов - К типологической реконструкции

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

Г. А. Климов

К ТИПОЛОГИЧЕСКОЙ РЕКОНСТРУКЦИИ

(Вопросы языкознания. - М., 1980. - № 1 - С. 3-12)

В отличие от аналогичной проблемы генетического (сравнительно-исторического) языкознания вопросы экстраполяции в типологии по сей день, как известно, остаются на периферии интересов лингвистики. Не приходится поэтому считать парадоксальным то обстоятельство, что хотя более или менее эксплицитная постановка этой проблемы должна быть отнесена по крайней мере к первой трети текущего столетия, в подавляющем большинстве случаев до настоящего времени типологи продолжают довольствоваться методами восстановления ad hoc. В практике лингвистических исследований, по-видимому, не всегда даже присутствует отчетливое осознание различия между типологической и генетической реконструкцией. Нельзя, наконец, не упомянуть и такого представления о типологической реконструкции, согласно которому исследование приходит к установлению некоторой уже по существу внеязыковой абстракции [1].

Конечно, существуют все основания говорить на определенном уровне обобщения о единой лингвистической реконструкции, поскольку в конечном счете любой архетип строится с учетом всех сторон некоторых языковых данных. Однако, насколько правомерно говорить о сравнительно-исторической реконструкции, имея в виду генетический аспект изучаемого явления, в такой же степени правомерно говорить и о типологической реконструкции, имея в виду типологический аспект рассмотрения того же явления. Должно быть очевидным, что, насколько первая необходима для построения материальной стороны архетипа, настолько вторая необходима для выявления его функционального содержания (так, если сравнительно-историческая реконструкция приводит к протоиндоевропейскому падежному экспоненту -s//Ø, то его адекватная функциональная характеристика, предполагающая выбор между значениями именительного, эргативного и активного падежей, невозможна вне рассуждений типологического порядка). Тем более правомерно говорить о типологической реконструкции, учитывая ее возможную отдачу глоттогоническим построениям.

Не будет преувеличением сказать, что чаще всего соображения типологического порядка выступают в ходе реконструкции фактически лишь в роли некоторого вспомогательного средства в рамках компаратавистического в своей основе исследования (ср., например, ныне уже достаточно прочно зарекомендовавший себя прием верификации сравнительно-исторической реконструкции посредством сопоставления полученного архетипа с реализуемыми в языковой действительности типологическими закономерностями [2]). И если обратиться к факторам, тормозившим в течение продолжительного времени разработку самой методики типологической экстраполяции, то в первую очередь здесь придется назвать широко распространенное еще в совсем недавнем прошлом отождествление типологического подхода к языку с его любым структурным рассмотрением (в частности, контрастивным, характерологическим, универсалогическим и т. п.). Поэтому естественно, что лишь с утверждением типологии как вполне самостоятельной лингвистической дисциплины и, в частности, с признанием в правах ее диахронической разновидности, со всей настоятельностью встают задачи совершенствования ее собственных «алгоритмов» реконструкции.

Нельзя сказать, чтобы необходимость внимания к проблеме типологической реконструкции не ощущалась в современном языкознании. Так, например, X. Бирнбаум подчеркивает, что «...лингвистическая реконструкция не просто одна из центральных задач генетического языкознания, но и что, в более широком смысле, это также предмет, с которым приходится иметь дело и с точки зрения языковой типологии» [3]. Последнее тем более очевидно на фоне того немаловажного обстоятельства, что в теоретической лингвистике уже сформулирована и проблема диахронического коррелята типологической реконструкции - предсказуемости типологических преобразований [4]. Не приходится недооценивать важности разработки соответствующих процедур хотя бы уже в силу того, что гипотетическое воссоздание структурных состояний, пройденных некогда современными языками, способно сыграть определенную роль в освещении проблем глоттогонического цикла, что обусловливается большой временной глубиной достижимых в рамках типологического исследования архетипов.

Между тем, методика типологической реконструкции по существу еще не служила объектом специального рассмотрения. Как известно, обсуждение вопросов лингвистической реконструкции до последнего времени стихийно связывалось исключительно с кругом методических проблем генетическое /сравнительно-исторического) языкознания [5]. Даже в самых недавних публикациях по типологии эта методика всецело остается за пределами исследования.

Такое положение имеет, конечно, известные объективные основания. Одно из них можно, по-видимому, усмотреть в односторонней ограниченности опоры реконструкционной процедуры в типологии на языковую материю. В этой связи достаточно напомнить, что если генетическая реконструкция одновременно опирается как на фонетическую, так и на семантическую данность лингвистических фактов, то типологическая, как правило, может базироваться раздельно либо только на первой (при построении архетипов фонологического уровня), либо только на второй (при построении архетипов содержательных уровней).

Естественным следствием несовершенства применявшейся в целом ряде исследований методики оказывается неубедительность большинства историко-типологических построений прошлого. Так, в отдельных случаях бросается в глаза отсутствие сколько-нибудь определенной исторической перспективы предпринимаемой реконструкции. Например, такие типологически разнородные черты, как многоклассное разбиение субстантивов, противопоставление глаголов действия и состояния, несформированность налоговых оппозиций в транзитивном глаголе, неразвитость глагольной морфологической категории времени, функционирование именных форм двойственного и тройственного чисел и т. п., в истории множества языков признаются архаическими явлениями безотносительно к разделяющему эти языки подчас весьма значительному типологическому расстоянию. В ряде других случаев налицо более или менее очевидная тенденция к выведению исторически засвидетельствованного языкового состояния непосредственно из некоторого аморфного (как оно представлено в некоторых языковых семьях Западной Африки) или даже так называемого доглагольного [6]. Если учесть, однако, что это состояние, как правило, оказывается развитым эргативным или номинативным, то станет очевидным, что тем самым игнорировалась ожидаемая последовательность этапов формирования грамматического строя языка. Наконец, даже в тех исследованиях, авторы которых стремились к соблюдению историко-лингвистической перспективы, неразработанность методики типологической реконструкции не позволяла добиться подлинного успеха. Кажется весьма показательным, например, что из общего набора языковых типов, постулировавшихся в рамках контенсивно-типологической классификации советскими языковедами 30-40-х годов, в обиход современной науки вошли лишь номинативный и эргативный, представленные на лингвистической карте мира живыми языками, и, наоборот, не выдержали испытания временем в той или иной степени реконструировавшиеся инкорпорирующий, посессивный и др.

К чему сводилась во многом интуитивная в прошлом методика типологической реконструкции? Прежде чем ответить на этот вопрос, необходимо заметить, что во многих случаях типология вообще избегала сколько-нибудь самостоятельной процедуры реконструкции и по существу непосредственно обращалась к тем архетипам, которые предоставлялись в ее распоряжение сравнительно-историческими исследованиями в готовом виде. Некоторой предельной разновидностью такого подхода пользовался в свое время еще Ж. ван Гиннекен, когда посредством сопоставления показаний сравнительных грамматик различных языковых семей он пытался не только восстановить так называемые доисторические структурные типы языка, но и вскрыть глубоко сходные, по его мнению, закономерности в исторической последовательности этих типов [7]. Естественно, однако, что при этом с неизбежностью возникала сложная проблема отбора типологически релевантных явлений, без сколько-нибудь удовлетворительного решения которой исследование легко сбивалось на ту или иную разновидность сопоставительного анализа языков (впрочем, следует учесть, что в работе Ж. ван Гиннекена рассматриваются преимущественно вопросы глоттогонической проблематики, на решение которых сравнительные грамматики едва ли способны пролить достаточный свет).

В условиях неразработанности общепринятой классификационной схемы языковых типов методика типологической реконструкции, как правило, охватывала к тому же факты не всего соответствующего типологического класса языков (что было бы естественным ожидать по аналогии с обычной соотнесенностью сравнительно-исторической реконструкции с праязыковой моделью целостной генетической семьи языков), а лишь материал единичных языков, позволявший усматривать в них наряду с чертами профилирующего типа признаки типологически отличного структурного компонента.

Один из наиболее ранних примеров типологической в своей основе процедуры восстановления встречается в известных публикациях К. Уленбека, впервые (если отвлечься от отдельных догадок А. Ф. Потта) спроецировавшего в прошлое индоевропейских языков некоторое дономинативное состояние [8]. При этом структурные соотношения, характерные для языков активной типологии (ср. распределение глагольного словаря на классы глаголов действия и состояния, оппозицию активного и «пассивного» падежей в парадигме именного склонения), он восстанавливал здесь, согласно его же формулировке, по аналогии с «чуждыми по происхождению языками». Внутренним с точки зрения сравнительной грамматики индоевропейских языков стимулом к этому (но отнюдь не соответствующим доказательством) послужили лишь известные формальные соотношения, прослеживаемые в сфере именной морфологии (совпадение формы номинатива и аккузатива субстантивов среднего рода с формой аккузатива субстантивов мужского и женского родов), из которых, однако, еще не вытекала необходимость принятия предложенной К. Уленбеком реконструкции.

Представляется, что значительно более серьезную, хотя и опять-таки не вполне эксплицитную, постановку и попытку решения проблемы типологической реконструкции можно увидеть в целом ряде работ советских лингвистов 30-40-х годов. Если попытаться коротко охарактеризовать пользовавшуюся в них наибольшей популярностью процедуру, то ее следует определить как своего рода внутреннюю реконструкцию некоторого предшествовавшего структурного состояния конкретного языка, основанную на анализе определенной совокупности несистемных с точки зрения профилирующего в нем структурного типа явлений и результаты которой признавались репрезентативными для истории всего соответствующего тяг логического класса языков. Как известно, именно таким образом И. И. Мещанинов восстанавливал так называемую посессивную фазу ныне эргативных в своей основе абхазского и алеутского языков [9]. Аналогичным образом поступали в тот же период советские германисты в их стремлении обнаружить деноминативные (как предполагалось - эргативные) характеристики древнейшего протоиндоевропейского состояния на материале некоторых остаточных явлений, прослеживаемых в таких германских языках, как готский и древнеисландский [10]. Таковой же по своему содержанию была и процедура восстановления доэргативной фазы в истории австралийского языка аранта, использованная около двенадцати лет тому назад С. Д. Кацпельсоном [11].

Вместе с тем, позднее появились и прецеденты обращения к той разновидности типологической реконструкции, которую естественно квалифицировать в качестве сравнительной, поскольку она опирается на перекрестные свидетельства ряда языков, принадлежащих к определенному типологическому классу, таким образом, что при реконструкции каждого структурного явления учитываются показания некоторой совокупности языков. Именно последнюю разновидность применял, в частности, автор настоящей статьи в своих попытках сформулировать рабочие гипотезы о генезисе эргативного и активного строя [12].

Тем не менее, до последнего времени все еще, по-видимому, не достигнуто полной ясности в вопросе взаимного разграничения генетической и типологической реконструкции, вследствие чего принципиально тождественная процедура может иногда по-разному квалифицироваться различными авторами. Для иллюстрации встречающихся при этом трудностей адекватной квалификации реконструкции (обусловленных нередким конфликтом между степенью генетической и типологической вероятности получаемых архетипов) достаточно привести следующий пример. В серии работ Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванова, посвященных пересмотру модели общеиндоевропейского консонантизма, критерии типологического порядка не только используются для верификации соответствующей схемы, выработанной в рамках компаративистического исследования, но и непосредственно ложатся в основу предлагаемого авторами альтернативного решения вопроса (квалификация осложняется тем, однако, что последнее решение допустимо, хотя и с меньшей степенью вероятности, и с точки зрения компаративистики) [13].

Решение вопроса о том, с какой из реконструкций имеет дело исследователь, зависит, как можно думать, от самой сущности используемой процедуры. По-видимому, если в рассматриваемом конкретном случае решающая роль в получении архетипа отводится определенной типологической закономерности, то независимо от его дальнейшего учета в сравнительной грамматике или за ее пределами реконструкция носит типологический характер. И, напротив, если в конкретном случае решающими оказываются соображения компаративистического порядка, то имеем дело с генетической реконструкцией. Подобный подход наиболее отчетливым образом проявляется в индоевропейском сравнительном языкознании, представители которого нередко подчеркивают типологические основания получаемых ими архетипов. Так, например, именно посредством типологически ориентированной процедуры В. Я. Плоткин, исходя из известной точки зрения о принадлежности древнейшего протоиндоевропейского состояния к изолирующему типу, воссоздает гипотетическую картину динамики индоевропейской фонологической системы, опираясь на показания фонологических систем реальных языков корнеизолирующего строя, засвидетельствованных в Юго-Восточной Азии [14]. В то же время К. Уоткинс, затрагивая проблему исторического формирования глагольной словоизменительной парадигмы в индоевропейских языках, утверждает, что при этом, «вероятно, единственные гипотезы, которые заслуживали бы внимания, будут основываться на чисто типологических соображениях» [15].

Наиболее общую предпосылку преодоления неразработанности в лингвистике проблемы типологической экстраполяции следует, как представляется, усматривать в более глубоком внедрении в ведущиеся историко-типологические исследования принципа системного подхода к языку с учетом иерархической зависимости одних структурных явлений от других. Непосредственным основанием такой экстраполяции должно послужить определение общих и частных тенденций структурных изменений в языках мира (отсюда, по-видимому, и квалификация типологической реконструкции у Дж. Бонфанте как «метода языковой эволюции» [16]). И здесь в первую очередь возникает задача накопления в типологии максимально широкой совокупности диахронических констант (термин, принадлежащий М. М. Гухман), являющихся, согласно Е. Куриловичу, главным ключом к решению вопросов реконструкции. К настоящему времени уже выявлена некоторая сумма типовых и вместе с тем носящих, по всей вероятности, необратимый характер процессов структурных преобразований. Ср., например, такие, по выражению Е. Куриловича, «панхронические» преобразования, как способ действия/вид > время (в частности: дезидератив) > будущее время), глагол состояния > перфект > неопределенное прошедшее, класс > род, версия > залог, активный падеж > номинатив, собирательность > множественность и др. [17]. Необходимо, однако, специально исследовать всю выявленную в литературе совокупность подобных процессов с точки зрения их предполагаемой необратимости. «Многие из этих гипотетических констант, - замечает М. М. Гухман, - нуждаются в дополнительной проверке на материале разных языков, поскольку их языковая база является нередко слишком узкой. Некоторые из них явно основываются на дедуктивных построениях и поэтому при проверке лишены обязательности. Что же касается набора этих констант, то он в значительной степени случаен. В какой-то степени здесь наблюдаются те же недостатки, что и в исследованиях по универсалиям. По-видимому, системный подход к выделению диахронических констант - дело будущего, но только он даст прочную базу структурной исторической типологии» [18]. Нетрудно заметить, что последнее высказывание обозначает пропаганду идеи системной реконструкции, уже получившей широкое признание в компаративистике, и в сфере типологии.

В этих условиях должно быть понятным, что для надежности опоры типологической реконструкции на подобные закономерности предстоит сделать еще немало. Достаточно в последней связи заметить, что обращение при этом даже к таким очень широко засвидетельствованным процессам, как преобразование морфологической категории способа действия (Аktionsart'a) в категорию времени или трансформация противопоставления центробежной и нецентробежной версий активного глагола в оппозицию форм активного и пассивного залога транзитивного глагола, остается как будто не во всех случаях одинаково надежным (не исключено, что иногда при этом придется считаться и с факторами ареального порядка).

Поэтому особенно важным представляется максимально исчерпывающее выявление импликативных отношений, существующих между разноуровневыми фактами языковой структуры. Набор таких зависимостей, обычно аккумулируемый в понятии языкового типа, способен продемонстрировать типологическую совместимость или, наоборот, несовместимость тех или иных структурных явлений, без учета чего не может обойтись типологическая реконструкция. Так, например, если специфический структурный комплекс эргативного строя может быть в настоящее время представлен в составе профилирующего распределения глагольного словаря по классам «транзитивных» и «интранзитивных» (или, по-видимому, точнее - агентивных и фактитивных), синтаксической корреляции эргативной и абсолютной конструкций предложения, оппозиции эргативного и абсолютного падежей в именном склонении или эргативной и абсолютной серий личных показателей в глагольном спряжении, то в номинативных языках, обнаруживающих отдельные пережитки эргативности, существует, по всей вероятности, возможность восстановить для определенного хронологического уровня весь типологический комплекс последней. Аналогичным образом для прошлого тех языков эргативной и номинативной типологии, в которых сохраняются некоторые пережитки активности, имеется возможность реконструировать активное состояние, характеризующееся
принципиально иным набором структурных признаков-координат.

Адекватность типологической реконструкции останется недостижимым идеалом без строгого учета иерархических отношений, характеризующих разноуровневые факты языка. Следует учитывать, что логическая зависимость одних структурных явлений от других должна, по всей вероятности, означать и их историческую производность. Наиболее общие принципы, которыми при этом целесообразно руководствоваться в исследовательской практике, заключаются в признании тезиса о первичности лексического перед грамматическим (такое соотношение закономерно отражает принципиально различную глубину лексической и грамматической абстракции в языке), а также тезиса о подчиненном положении морфологии по отношению к синтаксису.

В свете некоторых новых результатов, полученных контенсивно-типологическими исследованиями, выявляются дальнейшие точки опоры реконструкции. В частности, после обнаружения наибольшей консервативности явлений морфологического уровня по отношению к синтаксическому и, особенно, лексическому (ср. широко распространенное в современном языкознании понимание морфологических средств как некоторой транспозиции лексических и синтаксических), возникает возможность поисков пережитков пройденного типологического состояния прежде всего в сфере тех явлений морфологической системы языка, которые оказываются в противоречии с типологическими нормами, уже отчетливо реализуемыми на более высоких уровнях языковой структуры (как известно, это обстоятельство довольно широко учитывается практикой реконструкции в современной компаративистике). Немаловажную роль играет для адекватной типологической реконструкции выявление в пределах отдельных уровней языка индуцирующих элементов, по которым в его истории происходит выравнивание других элементов.

Достоверность типологической реконструкции существенно возрастет, если в типологии, подобно тому, как это уже давно было реализовано в генетическом языкознании, будет, наконец, четко осознан относительный, а не абсолютный характер структурных инноваций и архаизмов в конкретных языках. Целесообразно напомнить в этой связи, что еще в отечественных публикациях 20-х годов было подчеркнуто, что внешняя хронологии письменных памятников языка не совпадает с внутренней хронологией последнего, вследствие чего древнеписьменные свидетельства могут отражать типологически более продвинутые факты, чем современные языки. Согласно этому наблюдению, находящемуся в соответствии с более общим положением о преимущественной значимости для лингвистической науки относительной, а не абсолютной хронологии, должно быть естественным, что элемент, являющийся в одном структурном контексте инновацией, в другом может оказаться архаизмом. Так, например, едва ли возможно согласиться с утверждением, согласно которому развитие прономинальной системы всегда идет в направлении нейтрализации имевшегося противопоставления инклюзивного и эксклюзивного местоимений 1-го лица мн. числа, поскольку на определенном этапе языковой эволюции эта оппозиция, напротив, должна была сформироваться на базе общего способа обозначения (как выявляется эмпирически, такое противопоставление наиболее характерно для представителей активного строя). Трудно принять и восходящее по крайней мере еще к В. Вундту мнение, согласно которому двухчленная лексико-грамматическая классификация субстантивов, известная из многих языков, должна во всех случаях трактоваться как архаизм [19]. Ср. также рост удельного веса поверхностно-морфологических проявлений глубинной оппозиции одушевленности - неодушевленности, наблюдаемый в некоторых языках классной типологии (например, в языках банту [20]) при его постепенном ослаблении в активных и, особенно, эргативных и номинативных языках. Более того, даже сравнительно-типологические исследования родственных языков показывают, что стадиально однопорядковые явления складываются в них в разное время (в частности, факты, которые дают о себе знать в готском языке еще в IV в., во фризском проявляются в XVI, а в исландском - лишь в XIX-XX вв. [21]). Приходится, однако, учитывать некоторые трудности, возникающие на пути типологической реконструкции в виду неоднократно констатировавшихся в истории ряда языков случаев так называемой регенерации казалось бы одних и тех же явлений (едва ли, впрочем, можно преувеличивать их роль, пока они остаются очень поверхностно изученными).

Обращаясь к самим критериям определения архаичности или инновации того или иного явления на фоне структурного типа конкретных языков, необходимо подчеркнуть, что они должны носить качественный, а не количественный характер. Например, при реконструкции типологически релевантных черт глагольного и именного словоизменения принципиально важна содержательная сторона соответствующих морфологических категорий, а не их число. Тем более целесообразно подчеркнуть в этом отношении некоторую специфику понятий архаизма и инновации в генетическом и типологическом языкознании. Если в первом они устанавливаются по отношению к реконструируемой праязыковой точке отсчета, то во втором они определяются по отношению к эталону реконструируемого языкового типа.

Тем не менее, складывается впечатление, что в целом существует значительно более глубокая процедурная аналогия между методикой генетической и типологической реконструкции, чем это может представляться. В частности, некоторые ранее отмечавшиеся между ними различия должны быть, по-видимому, признаны иллюзорными. Так, высказывалось мнение, что если первая принципиально ограничена плоскостью эпохи «распада праязыка», то вторая в принципе безгранична на оси лингвистического времени. Необходимо учитывать, однако, что подобно тому, как типологическое исследование способно прослеживать в истории некоторого числа структурно однотипных языков целый ряд типологически различных напластований, генетическое исследование прослеживает праязыковые модели различной глубины (например, для романских языков могут быть названы по крайней мере такие праязыковые плоскости, как общероманская, общеиталийская, общеиндоевропейская). Такой параллелизм обеих реконструкционных процедур связан в конечном счете с принципиально открытым характером генетической и типологической классификаций, заставляющим с привлечением в них новых единиц сравнения видоизменять получаемые архетипы. Только конкретный языковый материал, вовлеченный в рассмотрение, накладывает в обоих случаях свои ограничения на возможность увидеть в истории языков максимальное число определенных напластований. Именно в этом плане представляется справедливым и для историко-типологических штудий известный тезис Е. Куриловича о невозможности реконструировать ad infinitum и необходимости довольствоваться восстановлением лишь тех этапов, которые, так или иначе граничат с самой исторической реальностью [22] (как иногда полагают, противное означало бы пренебрежение к самой гносеологической сущности процедуры реконструкции, призванной приводить к объяснению реально засвидетельствованных языковых фактов [23]).

Нельзя, наконец, не отметить серьезного различия перспектив реконструкции, существующего между обеими разновидностями типологических исследований - формальной и контенсивной (т. е. ориентированной на передаваемое содержание).

В настоящее время большего эффекта типологическая реконструкция способна, по-видимому, достичь в рамках контенсивно-типологических исследований. Это объясняется, конечно, не только очень большой временной глубиной достижимых в их русле архетипов, что обусловливается чрезвычайно медленными темпами контенсивно-типологических преобразований в языках по сравнению с большинством формально-типологических (ср. в последней связи то обстоятельство, что отчетливо наблюдаемый ныне процесс номинативизации картвельских языков, вероятно, давал о себе знать еще в общекартвельском состоянии [24]). Весьма существенным представляется и то, что именно содержательная типология оперирует комплексами разноуровневых (лексических, синтаксических, морфологических, а также морфонологических) признаков-координат, обусловленных определенными неязыковыми стимулами. Известно, что по преимуществу именно в ее сфере получает свое применение понятие блока взаимосвязанных процессов, характеризующихся единой направленностью структурных изменений. И именно в этой отрасли типологии исследование встречается с преобразованиями, происходящими в строгой последовательности от высших уровней к низшим: изменения в принципах организации именной и глагольной лексики влекут за собой соответствующую трансформацию синтаксического строя, что в свою очередь приводит к перестройке обслуживающей последний морфологической системы (по-видимому, не случайно то обстоятельство, что в языках с так называемой парциальной эргативностью исследователи, как правило, отмечают более последовательное проведение ее принципов в морфологии, чем в синтаксисе, который иногда даже признается всецело номинативным). Напротив, опыты реконструкции в области формальной типологии наталкиваются, как свидетельствует практика, на такие трудности, пути преодоления которых в настоящее время едва ли возможно предугадать (это связано с менее отчетливой системной связанностью обычно рассматриваемых ею фактов).

В настоящей статье затронуты (к тому же по необходимости очень бегло) лишь наиболее общие вопросы типологической реконструкции. Ее задача - привлечь внимание к методической стороне несколько интенсифицировавшихся в последнее время историко-типологических исследований. Должно быть очевидным, что без совершенствования своего метода последние еще долго не будут внушать к себе достаточного доверия.

Литература

1. Ср.: Н. Seiler, Das Universalien-Konzept, «Linguistic workshop», I, München» 1973.

2. Cp.: R. Jakobson, Typological studies and their contribution to historical comparative linguistics, в кн.: R. Jakоbsоn, Selected writings, I, 's-Gravenhage, 1962; O. Szemerenyi, The new look of Indo-European. Reconstruction and typology, «Phonetica», 17, 2, 1967.

3. Н. Birnbaum, Linguistic reconstruction: its potentials and limitations in new perspective, «Journ. of Indo-European studies», 2, 1976, стр. 20.

4. См.: Н. Birnbaum, On reconstruction and prediction. Two correlates of diachrony in genetic and typological linguistics, «Folia linguistica», II, 1-2, 1969; cp. также: G. Altmann, W. Lehfeldt, Allgemeine Sprachtypologie. Prinzipien und Messverfahren, München, 1973, стр. 54-55.

5. Ср., например: Н.М. Hoenigswald, Language change and linguistic reconstruction, Chicago - London, 1965; J. Lyons, Introduction to theoretical linguistics, Cambridge, 1971, стр. 31-33; G. Juсquоis. La reconstruction linguistique» Application à l'lndo-europeen, Louvain, 1976.

6. Ср.: I. H. Danismend, Etude sur le langage mimée de l'homme primitif et sur les verbes sans conjugaison, Istanbul, 1936; W. Entwistle, Pre-grammar?, «Archivum Linguisticum», 1-2, 1949.

7. L. Van-Ginneken, La reconstruction typologique des langues archaiques de l'Humanité, Amsterdam, 1939; ср. также: Н. V. Velten, Sur l'évolution du genre, des cas et des parties du discours, BSLP, 33, 2, 1932.

8. Н. С. Uhlenbесk, Agens und Patiens im Kasussystem der indogermanischen Sprachen, IF, XII, 1901; его же, Zur Casuslehre, ZfvS, XXXIX, 1906.

9. Ср.: И. И. Мещанинов, Новое учение о языке. Стадиальная типология, Л., 1936, стр. 62-74, 165-168; его же. Общее языкознание. К проблеме стадиальности в развитии слова и предложения, Л., 1940, стр. 127-134, 144-152; его же, Притяжательное спряжение в унанганском (алеутском) и абхазском языках, сб. «Язык и мышление», IX, М. - Л., 1940.

10. М. М. Гухман, Происхождение строя готского глагола, М. - Л., 1940, стр. 132-153; С. Д. Кацнельсон, К генезису номинативного предложения, М. - Л., 1936, стр. 93-103; его же, Историко-грамматические исследования, I - Из истории атрибутивных отношений, М. - Л., 1949.

11. С. Д . Кацнельсон, К происхождению эргативной конструкции, в кн.: «Эргативная конструкция предложения в языках различных типов», Л., 1967, стр. 33-41.

12. См.: Г. А. Климов, Очерк общей теории эргативности, М., 1973, стр. 204-258; его же, Типология языков активного строя, М., 1977, стр. 264-303.

13. Ср.: Т. В. Гамкрелидзе, Лингвистическая типология и индоевропейская реконструкция, ИАН СЛЯ, 1977, 3.

14. См.: В. Я. Плоткин, Типологическая реконструкция динамики индоевропейской фонологической системы, ИАН СЛЯ, 1978, 5.

15. С. Watkins, Indogermanische Grammatik, III - Formenlehre (ч. I - Geschichte der indogermanischen Verbalflexion), Heidelberg, 1969, стр. 117.

16. См.: G. Воnfante, On reconstruction and linguistic method (I), «Word», I, 1, 1945, стр. 85.

17. Е . Курилович, О методах внутренней реконструкции, «Новое в лингвистике », IV, М., 1965, стр. 432; Б. А. Серебренников, Вероятностные обоснования в компаративистике, М., 1974, стр. 196 и сл.

18. М. М. Гухман, О содержании и задачах исторической типологии, «Всесоюзная научная конференция по теоретическим вопросам языкознания (11-16 ноября 1974 г.). Тезисы докладов и сообщений пленарных заседаний», М., 1974, стр. 44.

19. Ср.: W. Wundt, Volkerpsychologie. Eine Untersuchung der Entwicklungsgesetze von Sprache, Mythus und Sitte, I - Die Sprache, 2, 2. AufL, Leipzig, 1904, стр. 19 и сл.

20. См.: П. С . Кузнецов, Об именной классификации и системе согласований в языке суахили, «Языки зарубежного Востока», 1, М., 1935, стр. 63; Д. А. Ольдерогге, Определение времени и пространства в языках банту (локативные классы), сб. «Памяти В. Г. Богораза (1865-1936)», М. - Л., 1937, стр. 368.

21. См.: «Историко-типологическая морфология германских языков. Фономорфология, парадигматика, категория имени», М., 1977, стр. 6.

22. См.: J. Kuryiowicz, The inflectional categories of Indo-European, Heidelberg, 1964, стр. 58.

23. Ср.: Э. А. Макаев, Общая теория сравнительного языкознания, М., 1977, стр. 88.

24. Так, по мнению американского картвелиста Г. Аронсона, уже древнегрузинскин язык обнаруживает перевес номинативных черт над неноминативными [ср.: Н. I. Aronson, Grammatical subject in old Georgian, «Bedi Kartlisa» («Revue de karvelologie»), XXXIV, Paris, 1976].