Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

Н. С. Чемоданов

ПРОБЛЕМЫ СОЦИАЛЬНОЙ ЛИНГВИСТИКИ В СОВРЕМЕННОМ ЯЗЫКОЗНАНИИ

(Новое в лингвистике. - Вып. VII. Социолингвистика. - М., 1975. - С. 5-33)

 
Интерес к языку как явлению социальному - одна из отличительных черт языкознания XX столетия. Критикуя концепцию младограмматиков, А. Мейе, один из основоположников социологического направления в науке о языке, предсказывал приближение времени, «когда нельзя будет ссылаться на явления психической ассоциации, не подчиненной никакому общему принципу», и уже в начале века сделал вывод, что понять язык «можно лишь с учетом его социальной природы» [1].
Успехи в исследовании социальной природы языка, достигнутые с тех пор, настолько значительны, что в настоящее время можно, по-видимому, различать две, относительно самостоятельные лингвистики как составные части науки о языке - лингвистику структурную и лингвистику социальную. Предметом первой является изучение внутренних сущностей структуры языка как специфической системы в их функционировании и развитии [2], предметом второй - изучение форм существования языка в их социальной обусловленности, общественных функций и связей языка с социальными процессами, зависимости языка от них и отражения их в его членении и структуре.
Необходимость социологического подхода к языку осознана в науке уже давно, но вплоть до конца XIX столетия социальная характеристика языка давалась обычно в терминах философии, психологии и социологии. Четкое различение социального и структурного аспектов языка является достижением науки XX века. Сформулированное впервые Ферд. де Соссюром в виде антиномии внешней и внутренней лингвистики, оно расширило проблематику лингвистической науки, стимулировало дальнейшее развитие теории языка и уточнило место языкознания в кругу наук о человеке и обществе.
Имея дело с одним и тем же объектом, социальный и структурный аспекты языкознания характеризуются каждый своим специфическим подходом к материалу, специфической проблематикой и методикой. Даже такие узловые понятия, как модель языка или типология языка, для каждого из этих аспектов обладают своим специфическим содержанием. Вместе с тем обе части науки о языке составляют органическое единство, вне которого понять язык как целое, как важнейшее, по известному определению В. И. Ленина, средство человеческого общения действительно нельзя.
 
Лингвистический интерес к социальной природе языка раньше всего и наиболее определенно обозначился во Франции. Работа Поля Лафарга «Язык и революция» (1894), написанная под влиянием идей марксизма, была для своего времени выдающимся явлением. Это было первое лингвистическое исследование, в котором различие социальных вариантов французского литературного языка на рубеже XVIII-XIX столетий - «классовых», по терминологии Лафарга, языков аристократического Версаля и буржуазного Парижа, - было не только зафиксировано, но и объяснено как следствие и отражение общественных противоречий эпохи французской буржуазной революции.
Заслуга французской социологической школы в языкознании, созданной Антуаном Мейе и его учениками, состояла в том, что социальный аспект изучения языка впервые был введен в науку как существенный и необходимый. Выдвинув тезис о социальной природе языка, А. Мейе, ученик Ф. де Соссюра, убедительно показал, что конечной причиной изменения значения слов являются не внутренние сдвиги в контексте и не психологические процессы как таковые, а стоящие за ними социальные факторы, в одних случаях такие, как изменение реалий, обозначаемых словом, или исторических условий употребления слова, в других - употребление слова в более широких или в более узких кругах общества. А. Мейе показана была также связь между развитием цивилизации и изменениями в составе словаря, между интеллектуальным прогрессом и переосмыслением или возникновением новых грамматических форм и категорий, примером чего может служить развитие семантики грамматического рода или редукция флексий и упрощение морфологической структуры слова в истории западных европейских языков. В наше время эти положения звучат уже как аксиомы, но в первые десятилетия XX века они явились откровением для многих ученых [3]. Развивая идеи А. Мейе, А. Соммерфельт в книге «Язык и общество» (1938) поставил вопрос о том, существует ли зависимость между типом языка, общественным укладом и типом человеческого мышления и, привлекая для анализа материалы языка австралийского племени аранта и языков некоторых племен американских индейцев, попытался дать на него положительный ответ.
В конце 20-х - начале 30-х годов социальную лингвистику обогатила теория литературного языка Пражской лингвистической школы. Сформулированная, главным образом, в трудах Б. Гавранека, а также в ряде программных документов Пражского лингвистического кружка [4], эта теория отразила принципиально новое понимание литературного языка как формы существования языка, вызванной к жизни определенными общественными потребностями.
 
Характеризуя европейскую лингвистику в период между двумя мировыми войнами, Р. О. Якобсон [5] подчеркивал, что пражцев отличает «стремление к созданию целевой модели языка», вытекающее из взгляда на язык как на средство коммуникации, как на инструмент, служащий для выполнения определенных общественных задач. Целевой, иначе функциональный, подход был распространен пражцами и на понятие литературного языка.
Проблемы чешского литературного языка Пражской школы в разное время ставились и разрешались по-разному [6]. Первоначально литературный язык отождествлялся с письменным книжным языком, противопоставленным языку народному. Главным его отличительным признаком признавалась консервативность норм. Позднее понятие литературного языка получило новую интерпретацию, и он стал рассматриваться как сложная стилистическая структура в ее письменной и устной разновидностях, полифункциональное образование, противопоставленное монофункциональному народному языку, служащему лишь целям взаимопонимания.
Менялся взгляд пражцев и на зависимость между эволюцией языка и эволюцией общества. Авторы «Тезисов Пражского лингвистического кружка» (1929 г.), в которых проблеме литературного языка посвящен специальный раздел [7], не осознавали еще четко связи между литературным языком и общественным процессом, полагая, что политические, социальные, экономические и религиозные условия являются лишь внешними факторами, которые помогают объяснить, почему данный язык возник из определенного диалекта и в определенную эпоху, но «не объясняют, чем и почему этот литературный язык отличается от языка народного» [8].
В более поздних работах пражцев противопоставление внешней и внутренней лингвистики отходит на задний план. Наоборот, подчеркивается, что понимание эволюции языка как имманентного развития, при котором изменение языковой структуры рассматривается только как следствие постоянных внутренних реакций на свое собственное состояние, представляет собой заблуждение. «Языку приписывается то, что происходит в сознании говорящих во время его употребления», - писал по этому поводу один из чешских лингвистов [9]. Зависимость между эволюцией языка и эволюцией общества, как утверждали пражцы, опосредована структурой языка и выражается в распространении тех или иных явлений языка в результате образования языковых единств в связи с такими экстралингвистическими факторами, как установление политических границ, возникновение территориальных, религиозных и др. объединений, и в отборе и закреплении языковых средств в системе литературного языка. Однако отдельные уровни языка неодинаково отражают связь языка с социальными процессами. В наибольшей степени эта связь характерна для лексики, непосредственно связанной с обозначением реалий, понятий и с областью идеологии. Выражение этой связи возможно и в фонологии [10].
В тезисах Пражского лингвистического кружка к VI Международному конгрессу лингвистов (1948 г.) связь между эволюцией языка и эволюцией культуры была охарактеризована как диалектическая, так как факты языка и факты культуры нельзя «рассматривать как два параллельных ряда, связанные раз и навсегда установленными стандартными отношениями», из которых вытекает прямая причинно-следственная зависимость одного ряда от другого [11].
Особый характер литературного языка, как это было сформулировано уже в «Тезисах» 1929 г., определен в теории пражцев той общественной ролью, которую он играет в социальном процессе, выполняя иные, более высокие по сравнению с народным языком функции и отражая в себе культурную жизнь и цивилизацию («ход и результаты научной, философской и религиозной мысли, политической и социальной, юридической и административной деятельности») [12].
Потребность говорить об абстрактных понятиях и выражать мысль точно и систематично, характерная для образованных слоев общества, носителей литературного языка, способствует расширению и интеллектуализации словаря литературного языка, возникновению слов-понятий. Благодаря особой функции литературного языка его грамматическая структура также становится более сложной и характеризуется сложными и стройными конструкциями, развитием более точных, более однозначных и более специализированных средств.
Общественная роль литературного языка объясняет, по мнению пражцев, и две основные тенденции его развития: тенденцию к распространению, стремлению играть роль койне и тенденцию «занять монопольное положение и быть отличительной чертой господствующего класса» [13].
Выдающимся, по определению А. Едлички, достижением пражской теории литературного языка является выработка понятия нормы, под которой пражцы понимают совокупность грамматических средств, находящихся в коллективном употреблении и стремящихся к стабилизации [14], и его отграничение от понятия кодификации как результата сознательной деятельности лингвистов-теоретиков, направленной на то, чтобы литературный язык как можно лучше отвечал своему назначению.
 
Существенный вклад в теорию социальной лингвистики внесла немецкая историческая диалектография, представленная начиная с 20-х годов работами Теодора Фрингса и его лейпцигской школы.
Переворот, который совершил Т. Фрингс в немецкой диалектологии, лучше всего охарактеризовал он сам в рецензии на «Франкский диалект» Ф. Энгельса [15], с текстом которого он имел возможность познакомиться лишь после окончания войны. «То, что мы, - писал Фрингс, - обнаружили на Рейне в процессе кропотливой и напряженной работы, на 40 лет раньше уже было открыто взору Энгельса. В своей работе Энгельс, еще в период безоговорочного господства младограмматиков, отказывается от чисто физиологического, построенного на естественнонаучных закономерностях рассмотрения языка. Вместо застывшего и неподвижного, вместо отдельного и разрозненного, вместо догматического правила Энгельс видит историческое движение и историческую жизнь. Он совершает, не оговаривая этого специально, переход к социально-историческому рассмотрению языка» [16].
Принципы социально-исторического подхода к языку, которые легли в основу концепции Т. Фрингса, были сформулированы им в начале 20-х годов в программной статье «Немецкое языкознание и немецкая диалектология» [17]. Исходя из идеи Ферд. Вреде о зависимости расхождений линий современных немецких диалектов от территориальной географии позднего феодального средневековья, обусловленной в свою очередь политическими, экономическими, религиозными и другими границами, т. е. факторами общественного порядка, Фрингс указывает в этой статье на связь истории звуков, флексий, словообразования, строя предложения «со всеми движениями частной и общественной жизни» и на необходимость вслед за диалектологами-романистами смены вертикального рассмотрения языка горизонтальным. Раскрытие географических и хронологических связей и процессов развития языковых явлений и тех исторических и культурно-исторических сил, которые вызвали эти явления к жизни и определили их дальнейшую судьбу, он рассматривает как главную задачу лингвистической географии или диалектографии, так как только это, по его мнению, может вывести немецкое языкознание из тупика.
Последующие исследования Т. Фрингса отчетливо показали плодотворность новых установок. Была обнаружена, например, несостоятельность традиционных представлений об отражении в ступенях и границах распространения верхненемецкого передвижения согласных племенного членения древних германцев. Реликты непередвинутых форм, сохранившиеся вдоль границы с Францией и в горных районах, находящихся в стороне от торговых путей, доказывают, что процесс передвижения являлся одним из фактов «оверхненемечивания» среднефранкских диалектов на Рейне, этом великом торговом пути средневековья, и расширял свои границы в северном направлении вместе с общим культурным влиянием немецкого юга на северные районы Германии. Современные границы распространения передвижения согласных устанавливались в течение ряда столетий и окончательно определились лишь к 1500 г. В распространении отдельных явлений передвижения, например противопоставления ich и ik, противопоставления dass и dat и др., нашли отражение границы старых феодальных территорий. Так, линия Бенрата, т.е. линия противопоставления ich - ik, совпадает с северной границей Кёльнских земель около 1200 г., линия Урдингена отражает северную границу Кёльнского курфюршества в XIII - XV вв. и т. д. [18].
Коллективная работа Т. Фрингса, историка Г. Обэна и фольклориста-краеведа И. Мюллера «Культурные течения и культурные провинции в Рейнской области. История, язык, этнография» [19] показала, что границы распространения на Рейне явлений языка и фольклора удивительно совпадают и что таким образом можно установить не только общность «морфологии культуры», но и связь всего комплекса явлений духовной жизни, в том числе и языка, с историей общественного развития края [20].
Опубликованная в 1936 г. Т. Фрингсом и другими двухтомная работа по географии, истории, истории культуры и языку восточных областей Средней Германии, т. е. областей, где первоначально обитали славянские племена, а немецкое население появилось в результате колонизации этого края в XII - XIV вв., важна в другом отношении. Развитие немецкого языка и его диалектов в этом ареале определялось не границами феодальных территорий, а особенностями диалектов колонизационных потоков и их последующего смешения. В результате в границах Мейсенского курфюршества, в состав которого в XV в. вошли Саксония и Тюрингия, образовался смешанный общий язык, который и послужил, по мнению Фрингса, базой для современного литературного немецкого языка [21].
Социально-исторический подход к анализу языка определил и выдвинутую Фрингсом концепцию истории немецкого языка [22]. «Мы сделали чреватый последствиями шаг, - писал он по этому поводу. - Прежде всего мы отказываемся от теории племен и в связи с этим - от романтических представлений; мы отказываемся от преувеличенных представлений о физиологии звуков и тем самым от теории младограмматиков. Мы привели языковой процесс в непосредственную связь с политическим и культурно-историческим...» [23]. В результате лингвистическая география оказалась тесно связанной с культурной и политической географией. Заново в связи с этим была пересмотрена хронология образования и развития языковых явлений. Линия ich - ik, пересекающая с запада на восток всю территорию немецкого языка, по традиции рассматривалась как племенная граница, отделяющая саксов, салических и рипуарских франков. Образование ее относили к 500 году н. э. Разыскания Фрингса и других диалектологов, о чем уже упоминалось выше, показали, что здесь произошло смещение чуть ли не на 1000 лет, так как реально эта важнейшая в истории немецкого языка диалектная граница установилась только между 1200 и 1500 гг. Далекий от учения марксизма об общественных формациях, Т. Фрингс, однако, стихийно верно сформулировал зависимость исторических форм существования языка от общественно-экономических условий и форм общности людей. Характеризуя основные линии процесса исторического формирования немецкой языковой территории, Фрингс отмечает, что племена лишь в очень древнюю эпоху определяли языковые области и особенности немецкого языка. Уже после 500 года, когда образовалось Меровингское государство, племена на старой территории немецкого ареала перемешались. В X - XI вв. формирующей силой в процессе развития становятся герцогства. Границы алеманнской языковой территории и посейчас, замечает Фрингс, обнаруживают сходство с очертаниями швабского герцогства. Позднее формирующей силой немецких языковых областей становятся государства позднего средневековья, территории. «Тем самым, - заключает Т. Фрингс, - мы получаем для Германии такую последовательность формирования языковых районов: племя, герцогство, территория. ...лингвистико-географические наблюдения привели нас к политической истории» (подчеркнуто Фрингсом) [24].
Социологический аспект изучения языка и в современном немецком языкознании, как в ГДР, так и в ФРГ, привлекает внимание специалистов и по национальной традиции связан преимущественно с диалектологией [25]. В методологическом плане особый интерес представляют работы языковедов ГДР, учеников Т. Фрингса, посвященные исследованию современных диалектов Саксонии и Тюрингии. Для этих работ характерен интерес к социальной дифференциации языка и к анализу функций разных форм его существования: как диалекта в традиционном понимании этого термина, как обиходно-разговорной формы речи (Umgangssprache) и, наконец, как литературного языка. Таким образом, наряду с изучением языка в пространстве и времени возникло третье его измерение (dritte Dimension), которое становится, в дополнение к первым двум, непременным методологическим принципом исследования.
Типичным примером такого рода работ по социальной лингвистике может служить (представленное для публикации еще Т. Фрингсом) социологическое исследование языка Тюрингии Г. Розенкранца и К. Шпангенберга [26], очень характерное для нового периода в развитии немецкой диалектологии с особым вниманием к динамическим процессам, происходящим в народной речи, к ее социальному расслоению, с отказом от изучения преимущественно архаизмов, сохраняющихся в речи представителей старшего поколения.
Исследованный в этой работе ареал неоднократно описывался в разные годы, и это дало возможность установить и проследить формирование здесь разных типов лингвистической общности, их эволюцию, соотношение и их зависимость от демографических и социальных процессов. Как и во всей Германии начиная чуть ли не с XVI столетия, и во всяком случае в XVII и XVIII вв., здесь наметилось противопоставление деревенского диалекта, городского просторечия и литературного языка. Равновесие, которое длительное время сохранялось между языком деревни и языком крупных городов и дворянских поместий, было нарушено в начале XX столетия; этот процесс особенно энергично идет с 50-х годов, когда успешное строительство социализма в ГДР создало благоприятные условия для быстрого повышения культурного уровня населения. Уже в начале нашего века диалектологи, например в Мансфельде, отмечали ряд слоев в местном языке: старый говор коренных мансфельдцев, нивелированный язык приезжих из Гарца, Голштинии, австрийского Тироля и других районов, городское просторечие и обиходно-разговорный язык образованных кругов, испытавший большое влияние литературного языка. Индустриализация района привела к тому, что «загородники» быстро становились двуязычными, пользуясь в семье диалектом, а на предприятии обиходно-разговорной формой речи. Когда во время второй мировой войны в производство были вовлечены и женщины, процесс вытеснения диалектной речи стал еще более интенсивным. Демографические изменения, связанные с войной (эвакуация, переселение и т. д.), также способствовали этому процессу. В результате в ряде мест, например в Альтенбурге, диалектная речь оказалась полностью вытесненной. Важно отметить, что процесс вытеснения и разрушения диалектной речи характеризуется не только сужением географических границ ее распространения за счет распространения городского просторечия, но и изменением соотношения «диалект - общий обиходно-разговорный язык - литературный язык» внутри определенных социальных групп, например семьи.
Более углубленное изучение лингвистами как ГДР, так и ФРГ соотношения этих форм существования языка с социальным членением общества показало нечеткость параллелизма между разными типами диалектной речи, литературной речью и общественными группами. При социальной характеристике языка в современном обществе существенным оказывается не столько это разграничение, сколько использование одним и тем же говорящим разных форм существования языка в зависимости от ситуации, социальной принадлежности участников общения и др. факторов [27].
Попытку охарактеризовать в марксистском плане социологический аспект изучения языка мы находим в работе языковедов ГДР Р. Гроссе и А. Нойберта [28]. Исходным моментом при изучении проблемы языка и общества является соотношение «знак - человек». В качестве основной задачи социологической лингвистики выдвигается регистрация общественно значимых вариантов языковых знаков или их комплексов (а также фонем, конституирующих знаки) как элементов диасистемы и исследование употребления этих вариантов в социологически релевантных группах, в определенных ситуациях и при определенной целевой направленности речевой коммуникации. Социологическая лингвистика изучает, таким образом, не индивидуальные отклонения от норм литературного языка или другой языковой системы, а варианты, типичные для речи социальных групп или определенных ситуаций речевого общения, характеризующие профессиональную или политическую деятельность, идеологическую позицию говорящих и т. д. Единицей изучения при этом будет социолект, т. е. язык социальной группы, профессиональный язык, жаргон, специфика которого проявляется прежде всего на фонологическом и семантическом уровнях. Идеи Гроссе и Нойберта несомненно заслуживают внимания, в частности понятие социолекта, как единицы языковой общности, противопоставленной понятию диалекта и выделяемой в соответствии с третьим измерением языка, о котором мы говорили выше.
 
Внимание советских языковедов вопросы социальной лингвистики привлекли уже во второй половине 20-х годов и особенно в 30-е годы [29]. Основная практическая и теоретическая направленность работы языковедов оказалась тесно связанной с культурной революцией, сопутствующей новым социальным, политическим и национальным отношениям. Под влиянием работ Маркса, Энгельса, Ленина, в которых вопросы языка получили освещение в связи с проблемами диалектического и исторического материализма, а также работ И. В. Сталина по национальному вопросу все большее значение приобретало общественно-историческое понимание языка, которое в известной степени подчеркивалось и основными направлениями дореволюционного языкознания в России - школой Фортунатова и Покровского в Москве и школой Бодуэна де Куртенэ в Казани и Петербурге.
Сложным и трудным был путь поисков в советском языкознании марксистско-ленинского решения методологических проблем науки о языке. Однако в опубликованных в эти годы работах Р. О. Шор, Е. Д. Поливанова, К. Н. Державина, Б. А. Ларина, М. В. Сергиевского, М. Н. Петерсона, Л. Я. Якубинского, Н. М. Карийского, В. М. Жирмунского, А. М. Селищева, В. В. Виноградова и других основные задачи и проблемы социальной лингвистики были намечены и частично даже исследованы на материале разных языков. Многое, что в современных зарубежных работах по языкознанию рассматривается как новое и творческое, было в советском языкознании сформулировано и с той или иной степенью полноты освещено уже в публикациях 20-х и 30-х годов.
В книге Р. О. Шор «Язык и общество» (1926) на обширном материале была поставлена проблема социальной обусловленности языка. В статьях Е. Д. Поливанова подчеркивалось, что лингвистика должна быть наукой не только естественно-исторической, но и социологической. «Революционный сдвиг в сторону марксистской методологии, - писал он, - должен осуществляться здесь не в виде похоронного шествия за гробом естественно-исторического языкознания и добытой им конкретной истории языков, а в построении новых отделов - языкознания социологического, которое сольет в стройное прагматическое целое конкретные факты языковой эволюции с эволюцией (т. е. историей) общественных форм и конкретных общественных организмов» [30].
Широкая программа построения социологического языкознания, так ярко сформулированная Поливановым в 1928 г., нашла свое воплощение в ряде теоретических работ и конкретных исследований уже в первый период развития советского языкознания. Из этих работ в первую очередь (как по времени публикации, так и по важности для науки затронутых вопросов) нужно назвать статьи Б. А. Ларина, относящиеся к 1926, 1928 и к началу 30-х гг., в которых впервые в отечественном языкознании была выдвинута проблема изучения языка города, как особого явления, характеризующегося чертами, отличающими его как от литературного языка, так и от деревенских диалектов [31]. Выдвигая эту проблему, как стоящую «на очереди работ по социальной лингвистике», Б. А. Ларин имел в виду «городской фольклор, неканонизированные виды письменного языка, разговорную речь разных групп городского населения», т. е. все те пласты городской речи, которые в современном социологическом языкознании принято называть городским просторечием и без изучения которых нельзя понять особенности развития литературного языка. В. М. Жирмунский в своей оценке этих работ Б. А. Ларина отмечает, что «язык города» в них еще отождествляется с различными городскими жаргонами и арго, но научную инициативу автора таких работ, как «О лингвистическом изучении города», нельзя переоценить.
Начало 30-х годов ознаменовалось также публикацией «Очерков по языку» А. М. Иванова и Л. П. Якубинского, сыгравших огромную роль в дальнейшем развитии социальной лингвистики в советском языкознании [32]. В этой книге впервые в науке - правда, схематично и слишком прямолинейно, без учета исторических вариаций, - был по-марксистски сформулирован вопрос о соответствии между формами социальной общности и формами речевого общения, иначе говоря, о специфических закономерностях развития языка, характерных для разных общественно-экономических формаций. Л. П. Якубинскому принадлежит ставшая классической мысль об образовании общенационального языка из территориальных диалектов эпохи феодализма.
В диалектологии подход к изучению языка деревни в социологическом плане был намечен в эти годы Н. М. Карийским в его «Очерках языка русских крестьян» [33]. Н. М. Каринский, исследовавший язык подмосковной деревни Ванилово в начале века, в патриархальных условиях дореволюционной эпохи, и в 1932 г., дал характеристику диалекта в социальном плане. Он показал, что диалект этой деревни социально дифференцирован и в нем можно обнаружить несколько пластов, связанных с имущественным расслоением, с участием в отхожих промыслах, с различиями по роду занятий, образованию, полу, возрасту и т. д. Изучение динамики изменений в диалекте Ванилова за 30 лет, в течение которых население пережило первую мировую войну, эпоху социалистической революции и последующую индустриализацию района, выявило тот факт, что архаические черты сохранились лишь у представителей старшего поколения, а наиболее активная часть населения говорит на «передовом», как его называет автор, говоре, для которого характерно сближение с литературным языком.
Таким образом, уже во второй половине 20-х и в первой половине 30-х годов в советском языкознании был очерчен круг основных вопросов, характеризующих содержание нового, социологического направления в науке о языке. Однако конкретные работы этого направления оказались несвободны от вульгарно-социологического подхода к анализу связи между лингвистическими и социальными процессами. Об этом нельзя, в частности, не упомянуть при оценке замечательной для своего времени книги В. М. Жирмунского «Национальный язык и социальные диалекты» [34], в которой на материале русского и многих европейских языков, особенно немецкого, были в методологическом плане как бы подведены итоги поисков советских языковедов в области социальной лингвистики за предшествующее десятилетие.
«Книга эта, - писал в предисловии к ней В. М. Жирмунский, - посвящена проблеме классовой дифференциации в языке буржуазного общества... Моя концепция образования национальных языков в связи с развитием капитализма и отношения между национальным языком и диалектами, - продолжает он, - в основном совпадает с положениями, выдвинутыми Л. П. Якубинским» [35]. Как показали дальнейшие исследования и самого В. М. Жирмунского, и его учеников, соотношение между социальной дифференциацией языка, языком господствующего класса и классовыми отношениями и классовой борьбой эпохи капитализма было понято слишком прямолинейно и интерпретировано без достаточного учета культурных традиций и других факторов. Однако как первый обобщающий труд, в котором учение марксизма-ленинизма об образовании национальных языков было изложено с привлечением обширного материала, характеризующего закономерности развития языка как в предшествующий исторический период, так и в эпоху капитализма, когда складываются буржуазные нации, книга В. М. Жирмунского сыграла огромную роль в утверждении в советском языкознании марксистских принципов социальной лингвистики.
Другим основополагающим трудом второй половины 30-х годов в области социальной лингвистики в советском языкознании явились очерки В. В. Виноградова по истории русского литературного языка [36]. Значение книги В. В. Виноградова, правда, в силу научного стиля эпохи, также несвободной от вульгарно-социологических характеристик, было двоякое. В ней впервые история русского литературного языка была исследована как «органическая часть истории культуры русского народа», а смена литературных стилей и борьба между ними, сложный процесс закрепления национально-демократических основ русского литературного языка были поняты в конечном счете как отражение классовых противоречий в развитии русского общества. Блестящая работа В. В. Виноградова показала, что проблема литературного языка является не только особой, самостоятельной областью языкознания, но и важнейшим вопросом социальной лингвистики.
Социологическая характеристика явлений языка, изучение закономерностей в функционировании языка, возникших под влиянием общественных условий, связь истории языка с эволюцией общественного процесса продолжают оставаться центральными проблемами советского языкознания и в 50-60-е годы. Но характер и направленность исследований стали иными. Со всей ясностью была осознана ошибочность вульгарно-материалистической концепции Н. Я. Марра о полном изоморфизме процессов эволюции языка и общества. С другой стороны, в связи с учетом системного характера языка произошли изменения и в методике лингвистических исследований.
Серьезным вкладом в разработку проблем социальной лингвистики явились исследования, относящиеся к историко-социологической характеристике диалекта в связи с закономерностями доклассовой и феодальной общественно-экономических формаций, а также работы, теоретически обобщающие лингвистический опыт в области языкового строительства. Получила значительное углубление проблематика, связанная с понятием национально-литературного языка. Четко были сформулированы принципы социологического изучения языка в применении к русскому языку советской эпохи.
В последние годы среди советских лингвистов вновь пробудился интерес к проблеме социальной обусловленности форм существования языка. Как показал Ф. Энгельс (в цикле работ 80-х годов), процессы дифференциации и интеграции языка были специфическими для каждой исторической эпохи и определялись характером общественных связей - родовыми связями в доклассовом обществе и территориальными связями в последующие эпохи [37]. В буржуазную эпоху, как сформулировал В. И. Ленин, в связи с процессом складывания наций возникают национальные языки. В общей форме процессы образования племенных диалектов, территориальных диалектов и национальных языков были охарактеризованы уже в работах Л. П. Якубинского и В. М. Жирмунского. Однако более детальное исследование языковой обстановки, сложившейся в Западной и Восточной Европе и в некоторых других ареалах, показало, что процесс образования диалектных различий был сложным и определялся конкретными историческими обстоятельствами. Вместе с тем уже на очень ранней ступени общественного развития возникали наддиалектные формы языка, сохранявшие свое значение как наследие культурных традиций вплоть до эпохи развитой письменности и осуществления литературного единства.
Так, А. В. Десницкая, определяя историческое содержание понятия «диалект», намечает возможность образования разных типов диалектных отношений, характерных для ранних стадий общественного развития [38]. В одних случаях, например в условиях Северной Америки, Новой Гвинеи, на Памире, в горах Алтая, в силу географической изоляции определяющим для развития языка был процесс диалектного дробления, в других случаях, например в Древней Греции и Риме, большое значение имели процессы языковой унификации, приводившие на завоеванных территориях к новым языковым обособлениям. Для развитого феодализма при наличии устойчивых экономических, религиозных и политических границ характерно образование территориальных диалектов разного масштаба. Ранняя концентрация земель в условиях абсолютных монархий, наоборот, создавала предпосылки для стирания диалектных различий.
С другой стороны, на этой же общественной ступени наряду с диалектной дифференциацией можно наблюдать противоположную тенденцию - стремление к наддиалектным обобщенным формам речевого общения при заключении межплеменных договоров, в выступлениях на племенных собраниях, при исполнении культовых обрядов, в песенном творчестве и т. д. [39].
Накопление подобного рода и других наблюдений позволит выявить определенные закономерные отношения между социальным типом языка и типом социальной структуры общества и поставить на повестку дня вопрос о создании социально-типологической классификации языков.
Особую задачу социальной лингвистики в нашем языкознании составляет обобщение опыта советского языкового строительства, т. е. целенаправленного, как сейчас определяют это понятие, вмешательства общества, представленного в данном случае учеными-языковедами, в стихийный процесс языкового развития и организованное руководство этим процессом [40]. Такое вмешательство само по себе является одним из влиятельных социальных факторов, воздействующих на направление и темпы языковых процессов. После закрепления письменности как постоянного фактора общественной жизни проблема «языкового планирования» (language planning) постоянно возникает в истории отдельных стран, особенно в переходные периоды становления национальных языков.
Опыт языкового «планирования» в нашей стране представляется особенно поучительным, так как речь идет о закономерностях развития языков в многонациональном государстве в условиях строительства социализма и коммунизма. Социалистическое общество обеспечивает расцвет каждого языка, независимо от удельного веса говорящей на нем нации, но вместе с тем не может не иметь языка-посредника, выполняющего роль межнационального средства общения. В данном конкретном случае речь идет о русском языке. Характеризуя функционирование языков в этих условиях, нельзя не учитывать и того обстоятельства, что независимо от структурно-типологических различий все языки Советского Союза в плане содержания представляют общность, выражая единство идеологии и образа жизни советских людей. В связи с изложенным перед социальной лингвистикой в наших условиях встают такие проблемы, как рациональный отбор графической основы письменностей, отбор диалектов как основы литературных языков младописьменных народов, изучение процессов сближения литературных языков с народной речью, процессов нормирования и кодификации литературных языков, создания и унификации общественно-политической и научно-технической терминологии, проблемы, связанные с расширением общественных функций языков, формами их взаимодействия, особенно с русским языком, двуязычие, приобретающее в национальных районах все более широкое распространение и т. д. [41].
Проблемы, связанные с понятиями литературного языка, национального языка, нормы литературного языка, остались и в послевоенные годы актуальными для советского языкознания. Плодотворным было обсуждение вопроса об отличительных признаках национального языка, которое в начале 50-х годов, после лингвистической дискуссии, велось на страницах журнала «Вопросы языкознания». Существенным вкладом явились работы по истории отдельных национальных языков [42]. Значительную роль сыграла монография «Вопросы формирования и развития национальных языков» [43], в которой на материале языков Советского Союза (армянского, узбекского, башкирского) и ряда зарубежных языков (китайского, японского, нидерландского, английского, итальянского, французского, немецкого, языков арабских стран и Латинской Америки) была сделана попытка определить соотношение письменно-литературной и народно-разговорной разновидностей языка, наметить процессы становления общенациональной литературной нормы и установить общие закономерности формирования национально-литературных языков. Был поставлен вопрос о социальной основе литературного языка [44] и об изменениях в соотношении литературного языка и других форм существования языка в зависимости от социальной структуры общества.
В этой связи возник вопрос о сферах применения литературного языка и его месте в системе форм существования языка в разные эпохи общественного развития. Функциональное ограничение литературного языка и его противопоставление устному языку, характерное для феодальной эпохи, постепенно сходит на нет. Различие между письменной и устной нормой в эпоху капитализма и особенно в эпоху социализма стирается. Этот процесс связан с различиями в социальной прослойке, которая в разные периоды общественного развития пользуется литературным языком. Демократизация письменного литературного языка приводит к взаимодействию его с разговорной речью народных масс, лексика, фразеология и синтаксис которой широким потоком вливается в литературный язык. Этот процесс интенсивно проходил, в частности, в русском литературном языке эпохи социалистической революции [45]. Точно так же постепенно сокращается и разрыв между стилями письменно-литературного языка и устно-разговорной речи [46]. Многообразие форм, которое наблюдается в соотношении литературных языков и народной речи в разных странах, а также различия в единстве литературных языков и их функциональной нагрузке дают основание для их типологической характеристики и попыток создания социально-типологической классификации литературных языков [47].
Значимость проблемы соотношения структурной и социальной лингвистики в истории советского языкознания оценивалась по-разному. Для Н. Я. Марра, игнорировавшего внутренние факторы развития языка, сама постановка вопроса о двух аспектах в лингвистике была невозможна; концепция «нового учения о языке» строилась на предпосылке, что и содержательная и морфологическая стороны языка непосредственно обусловлены социально-экономическими факторами. Эта вульгарно-материалистическая постановка проблемы, естественно, оказалась несостоятельной и была отвергнута ходом развития науки. Совершенно неубедительной представляется и другая крайняя точка зрения, которая признает только структурный подход к изучению языка.
Значительным достижением в разработке основ социальной лингвистики в советском языкознании явились коллективные «Принципы социологического изучения русского языка советской эпохи», предпосланные социолого-лингвистическому исследованию «Русский язык и советское общество» [48]. Составители «Принципов» заявляют, что взаимодействие внутренних и внешних закономерностей развития языка является главной проблемой социологического языкознания. Интерес лингвиста-социолога должен быть сосредоточен, по их мнению, на трех основных вопросах: формах отражения в языке общественного развития, формах порождения определенных черт речи, а затем структуры языка, вызванных общественным процессом, и выяснении закономерностей в изменении языка под влиянием общества.
Как подчеркнуто в «Принципах», специфической особенностью процесса взаимодействия внешних и внутренних факторов развития языка является то, что противоречия («антиномии») структуры языка, являющиеся источниками ее видоизменения и развития, имеют свой социальный аспект, который стимулирует развитие в том или ином направлении [49]. Так, в обществе с развитыми публичными формами языкового общения больший удельный вес получает установка на слушателя; в одни эпохи в языке побеждает норма, регламентация, и новшества пробиваются с трудом, в другие эпохи, наоборот, побеждает живое употребление и на его основе стремление к разрушению грамматических форм, лексических традиций и т. п.
В качестве социальных факторов развития языка авторы «Принципов» называют изменение круга носителей языка, распространение просвещения, территориальные перемещения народных масс, создание новой государственности, развитие науки. Вероятно, к этому списку следовало бы добавить также различные в разные эпохи общественного развития типы общности и типы связей, которые определяют разные типы диалектов и наддиалектных языковых образований, степень функциональных потенций языков, возникновение национальных языков и т. п.
 
В начале 60-х годов широкий интерес к социологическим исследованиям в области языка возникает и в языкознании США, которые, как особое направление, получили название социолингвистики [50]. Статьи, собранные в настоящем выпуске серии «Новое в лингвистике», дадут достаточно ясное, как мы надеемся, представление о методологии и исследовательской практике этого направления, которое У. Брайт в предисловии к сборнику докладов на конференции в Лос-Анджелесе назвал младшей сестрой этнолингвистики и психолингвистики, а Д. Хаймс в докладе на социолингвистическом конгрессе в Риме (1969 г.) охарактеризовал как сочетание европейской целевой модели языка (means - ends model) и концепции Эдуарда Сэпира.
Что же нового внесла социолингвистика США в развитие социальной лингвистики и в практику социологических исследований языка?
Обзор социологического языкознания в XX веке, который был дан выше, показывает, что, несмотря на расхождения философского порядка и различия в тематике исследований, в развитии социальной лингвистики во всех странах наблюдается известный параллелизм, свидетельствующий о некоем единстве в разработке этого аспекта языкознания. Это единство можно усмотреть, в частности, в стремлении показать, что саморазвитие языка, на котором настаивают многие языковеды, является только кажущимся, в интересе к принципам и методам исследования в области социальной (по определению В. М. Жирмунского) диалектологии и т. д. Подобный параллелизм идей и конкретных наблюдений мы можем встретить и в нашем сборнике, например в работе Джона Гамперца о диалекте норвежского поселка Хемнесбергет или в работе Рейвена И. Макдэвида мл., исследовавшего языковую ситуацию в Гринвилле и Чикаго. Эти работы по своим конечным задачам могут быть сопоставлены с социально-диалектологическими описаниями Н. М. Карийского или Г. Розенкранца и К. Шпангенберга, о которых говорилось выше. В известном смысле можно также сопоставить интердисциплинарный подход Д. Хаймса, рассматривающего явления языка на широком фоне этнографических данных, с параллельным сопоставлением Т. Фрингсом явлений рейнских и восточных средне-немецких диалектов с данными фольклора, истории и географии. Но эти параллели ни в коей мере не умаляют заслуги социолингвистики США в своеобразной постановке вопроса и анализе соотношения «язык - общество», в углубленной характеристике социальных функций, а также в исследовании конкретных различий в языке в связи с социальным контекстом.
Социолингвистика США, как легко может заметить читатель, неоднородна в своих теоретических концепциях, но в ней, как ни в одном из направлений современного языкознания, единодушно и резко подчеркивается необходимость строго различать структурный и социальный аспекты изучения явлений языка. Линия структурализма в ней продолжается, но в отличие от дескриптивного языкознания, предметом которого является язык - единообразная, гомогенная и монолитная структура, она изучает, по определению У. Брайта, речь с ее свободным варьированием, коррелирующимся определенным образом с социальными различиями в обществе. Язык, пишет У. Лабов, - это организованный набор социальных норм, и если в прошлом эти нормы было принято считать инвариантами, присущими всем членам языкового коллектива, то новая точка зрения заключается в том, что их необходимо рассматривать как переменные величины, подверженные систематическому варьированию, отражающему не только изменения языка во времени, но и влияние экстралингвистических социальных процессов. Изменяется в связи с такой установкой взгляд на членение языка, так как диалект, как вариант языка, возникает при наличии не только географических, но и социальных барьеров и образуется в том или ином языковом коллективе благодаря действию определенных общественных сил (Рейвен И. Макдэвид). Поэтому, как подчеркивает Д. Хаймс, термины диалект, вариант языка, стиль языка нельзя определить, исходя только из языковых признаков: необходимо учитывать и социокультурное измерение. По этой же причине ошибочным является традиционное утверждение о невозможности различить по сложности языки племенных групп и языки цивилизованных городских обществ. В действительности их различает наличие в языке современного города кодифицированных, стандартных, иными словами, литературных языков, отличных от повседневной непринужденной речи, - противопоставление, которое является главным языковым признаком городской культуры.
В этих определениях верно подмечен ряд особенностей развития языка и сделаны необходимые выводы о его связи с социальными процессами. Однако высказанное в них понимание изоморфизма, существующего между структурой общества и структурой языка, требует более четкого истолкования. Как показал исследовательский опыт советского языкознания, отношение «общество - язык» является типичным примером отношения «причина - следствие», в котором общественные процессы являются определяющим фактором. С другой стороны, нельзя игнорировать традиции языка, наследуемые от поколения к поколению и обеспечивающие непрерывность человеческой культуры. Но тем самым связь языковых процессов с общественными процессами может быть истолкована только как опосредованная. При этом нельзя не отметить ошибочность одного положения У. Лабова, который, правильно определив социолингвистику как изучение языков и диалектов в их функции средства общения во взаимодействии с массовыми социальными факторами, готов считать самый термин «социолингвистика» избыточным, поскольку он, по его мнению, охватывает все содержание языка как формы общественного поведения и, следовательно, совпадает с понятием лингвистики в целом. Подобная недооценка внутреннего, структурного аспекта науки о языке была характерна и для некоторых советских языковедов, но этот крен в советской науке уже преодолен.
Работы, включенные в настоящий сборник, неоднородны по своим задачам, теоретическим установкам и методике анализа языкового материала. В целом их можно условно разделить на две основные группы, демонстрирующие разные пути, по которым идет развитие социолингвистики США. Для одной из них, представленной работами У. Лабова и Дж. Гамперца, отправным моментом исследования является сам язык. Это направление можно было бы обозначить как лингвистическое. Так, интересы У. Лабова, автора единственной в своем роде в американском языкознании фундаментальной монографии о социальной стратификации английского языка в Нью-Йорке [61], сосредоточены на изучении реальной картины повседневного речевого общения и характеристике на основе собранного фактического материала социальной вариативности речи. Абстрактный лингвистический анализ, который господствовал в американском языкознании в течение последних десятилетий, исключал, по мнению Лабова, исследование речи как формы социального поведения и механизма ее изменений. Парадокс Соссюра заключался в том, что социальный аспект речевой деятельности - язык - изучается путем наблюдения над речью отдельного лица, а индивидуальный аспект - речь - только путем наблюдения над языком в его социальном контексте. Наука о parole так и не возникла. Методической основой такой науки должно быть, по Лабову, прямое наблюдение в рамках определенных правил полевого исследования. Уделив преимущественное внимание проблеме механизма изменений речи, Лабов пришел к выводу, что изменение может быть объяснено лишь как результат систематического взаимодействия отношений внутри языковой системы и внешних социолингвистических отношений.
Изучению социально обусловленного распределения вариативности языковых форм уделяется основное внимание и в работах Дж. Гамперца, исходными теоретическими постулатами для которого являются теория малых групп, теория социального взаимодействия и теория ролей, выдвинутые современной американской социологией и социальной психологией. Дж. Гамперц различает две формы языковой дистрибуции - диалектальное (межличностное) варьирование, которое происходит между группами, различающимися в социальном или территориальном отношении, и наслаивающееся, или внутриличностное, варьирование, которое определяется ситуацией общения и получает свое выражение в том, что один и тот же говорящий в зависимости от обстановки переходит от диалектных норм к нормам обиходно-разговорного языка или даже к нормам литературного языка и, следовательно, является носителем разных социальных и функциональных стилей внутри данного языкового сообщества. Описываемая Гамперцем ситуация речевого общения, которую он зафиксировал в Хемнесбергете, очень убедительно доказывает научную значимость такого подхода к социальной дифференциации речевого поведения, хотя сам по себе этот подход для языкознания не является новым и в других терминах уже раньше был сформулирован в немецком и особенно в советском языкознании, в частности в работах Н. М. Карийского и Н. П. Гринковой [52]. Таким образом, для Гамперца язык или диалект существует не как единое монолитное целое, а как система взаимосвязанных подсистем, которые характеризуют как языковый код не только микросоциальные группы (например, друзей, родственников, сослуживцев, одноклассников и т. п.), но и отдельных личностей, выступающих в коммуникативной системе общества в определенной роли, например священника, учителя и т. п. Каждая роль характеризуется определенным речевым кодом или субкодом, который как бы предопределяет речевое поведение его носителя. В своей совокупности речевые роли, присущие данному обществу, составляют матрицу общения, свойственную общественному коллективу. Матрицы общения отдельных общественных коллективов могут не совпадать: например, употребление английского языка в Индии характерно для городских языковых коллективов, санскрита для индуистских общин и т. п. Описываемый подход к установлению социальной дифференциации в языке должен быть воспринят критически в общесоциологическом плане, так как он не учитывает многих существенных моментов, в частности классового расслоения общества. Однако как практический прием изучения дифференциации языковых явлений он, несомненно, заслуживает внимания.
Другое направление в социолингвистике США - его можно было бы назвать этнографическим - представлено в настоящем сборнике прежде всего работами Д. Хаймса. В концепции Хаймса особенно значительными для теории и практики социолингвистики представляются два момента: понимание относительности языка, т. е. его социальной обусловленности, и попытка обосновать необходимость в разработке нового аспекта в лингвистике - этнографии речи.
Понимание относительности языка у Хаймса является, несомненно, идеалистическим. Правда, он отвергает идею Уорфа о первичности языка как источника, причины, фактора, независимой переменной величины, обусловливающей матрицу общественного поведения и все остальные аспекты культуры. Для Хаймса первична культура, определяющая типы употребления языка. Он упоминает, что существует и другое понимание соотношения языка и культуры, согласно которому ни язык, ни остальная часть культуры не первичны: и то и другое определяется фактором, лежащим в их основе. Однако, конкретизируя эту третью точку зрения, он ссылается лишь на идеалистические концепции: «взгляд на мир», народный дух, национальный характер, т. е. не идет дальше гумбольтианской постановки вопроса, характерной для современного неогумбольтианства, и не подозревает о том, что проблема «фактора, лежащего в основе и культуры и языка», довольно давно уже решена в историко-материалистической концепции марксизма-лениннзма и с успехом конкретизируется в советском языкознании.
Вместе с тем Хаймс прав, когда он пишет о том, что при характеристике тех или иных форм речи - диалекта, языка или стиля -нельзя ограничиваться описанием естественных коммуникативных возможностей и формальных языковых признаков. Необходимо учитывать также социокультурное измерение, которое определяет типы и модели употребления языка и характеризует с социальной точки зрения его познавательное и эмоциональное значение. Поэтому наряду с грамматикой, описывающей структуру языка, должна быть создана этнография речи - недостающее звено между формально-грамматическим подходом к языку и этнографическим описанием культуры говорящего на этом языке человеческого коллектива. Таким образом, идея строгого различения двух аспектов науки о языке, которая была высказана уже давно, получила в концепции Хаймса практическое решение, как противопоставление грамматики и этнографии речи.
Хаймс подчеркивает, что каждая из этих научных дисциплин обладает своей системой понятий и своими методами изучения материала. Лингвистический детерминизм грамматики и лингвистическая относительность этнографии речи являются независимыми друг от друга. Задача этнографии речи заключается в изучении ситуаций, в которых происходит коммуникативный процесс, и в установлении и исследовании функций и моделей говорения, иначе говоря, в определении этнографического контекста речи. Методика раскрытия этого контекста и разработка в связи с этим целого ряда понятий - акта речи, функции речи, языковой роли - являются, несомненно, ценным вкладом в современную социальную лингвистику.
Обзор, который мы дали, характеризуя развитие социальной лингвистики в современном языкознании, показывает, что успехи этого многообещающего направления в науке о языке принадлежат мировому языкознанию и достигнуты в результате усилий языковедов многих стран, в частности и тех, о которых за недостатком места не было упомянуто, например Италии. Социолингвистика США внесла большой вклад в общее дело мирового развития науки о языке.
 

Примечания

1. А. Мейе. Введение в сравнительное изучение индоевропейских языков. Русский перевод. М.--Л., 1938, стр. 471. Первое издание вышло в 1903 г.

2. Ср. «Общее языкознание. Внутренняя структура языка». Под редакцией Б. А. Серебренникова. М., «Наука», 1972, стр. б.

3. Подробнее см. об этом А. Соммерфельт. Французская лингвистическая школа. «Новое в лингвистике», IV, стр. 357-371.

4. См. сб. «Пражский лингвистический кружок». М., «Прогресс», 1967; Й. Вахек. Лингвистический словарь Пражской школы. Русский перевод. М., «Прогресс», 1964; Josef Vасhеk. The Linguistic School of Prague. Bloomington & London, 1966; «A Prague School Reader in Linguistics)). Compiled by J. Vасhek. Bloomington, 1964.

5. P. Якобсон. Разработка целевой модели языка в европейской лингвистике в период между двумя войнами. «Новое в лингвистике», IV, стр. 372 и сл.

6. См. А. Едличка. О пражской теории литературного языка. В сб. «Пражский лингвистический кружок», стр. 544 и сл.

7. В том же сборнике, стр. 26-28.

8. Там же, стр. 26.

9. Й. Вахек. Лингвистический словарь Пражской школы, стр. 179.

10. Там же, стр. 264.

11. Там же, стр. 265.

12. «Пражский лингвистический кружок», стр. 26-27.

13. Там же, стр. 28.

14. См. Й. Вахек. Лингвистический словарь Пражской школы, стр. 135.

15. Работа Ф. Энгельса сохранилась как обширное, неоконченное примечание к работе «К истории древних германцев», написанной в первой половине 80-х гг. прошлого века. «Франкский диалект» впервые был опубликован Партиздатом ЦК ВКП(б) в 1935 г. с параллельным немецким и русским текстом и с примечаниями, указателями, схемами и картами, составленными Р. О. Шор и Н. С. Чемодановым. Рецензия Т. Фрингса под названием «Энгельс как филолог» была опубликована в берлинской газете «Tägliche Rundschau» 18 августа 1946 г. Русский ее перевод см. в сб. «Немецкая диалектография», М., «Иностранная литература», 1955, стр. 220-223.

16. Цит. сб. «Немецкая диалектография», стр. 223.

17. Там же, стр. 42 и сл.

18. Th. Frings. Rheinische Sprachgeschichte. Essen an der Ruhr, 1924; перепечатано с большим картографическим иллюстративным материалом в: Th. Frings. Sprache und Geschichte I. Halle (Saale), 1956.

19. H. A. Aubin, Th. Frings und J. Müller. Kulturströmungen und Kulturprovinzen in den Rheinlanden. Geschichte, Sprache, Volkskunde. Bonn, 1926.

20. Th. Frings, W. Ebоrt, K. Gleissner, R. Кötsсhke, G. Streitberg. Kulturräume und Kulturströmungen im mitteldeutschen Osten. 1932.

21. Позднейшие исследования советских германистов установили исторически более точную картину образования современного литературного языка: см. М. М. Гухман. От языка немецкой народности к немецкому национальному языку. Часть вторая: Становление немецкого литературного языка. Изд. АН СССР, М., 1959.

22. Т. Фрингс. Основы истории немецкого языка. Русский перевод в книге «Немецкая диалектография».

23. Там же, стр. 151.

24. Там же, стр. 153.

25. См. М. М. Гухман, H.H. Семенюк. О социологическом аспекте рассмотрения немецкого литературного языка. В сб. «Норма и социальная дифференциация языка», М., «Наука», 1969, стр. 5-25.

26. Sprachsoziologische Studien in Thüringen. Beiträge von Heinz Rosenkranz und Karl Spangenberg. Akademie-Verlag. Berlin, 1963.

27. См. интересный в этом плане обзор Н. Н. Семенюк «Некоторые вопросы дифференциации языка в немецкой лингвистической литературе», «Филологические науки», № 6, 1971, стр. 82-91, с подробной библиографией.

28. Linguistische Arbeitsberichte, Leipzig 1970, S. 3-15.

29. См. обзорные работы: В. М. Жирмунский. Марксизм и социальная лингвистика. В сб.: «Вопросы социальной лингвистики», Л., «Наука», 1969, стр. 5-25; Л. И. Баранникова. Проблемы социальной лингвистики в развитии советского языкознания. В сб.: «Язык и общество», вып. 2, Саратов, Издательство Саратовского университета, 1970, стр. 3-33.

30. Е. Д. Поливанов. Статьи по общему языкознанию. М., «Наука», 1968, стр. 62.

31. Б. А. Ларин. О лингвистическом изучении города. «Русская речь», вып. III, 1928, стр. 61 и сл.

32. А. М. Иванов и Л. П. Якубинский. Очерки по языку. Для работников литературы и для самообразования. Л.- М., 1932.

33. Н. М. Каринский. Очерки языка русских крестьян. Говор деревни Ванилово. М.- Л., 1936.

34. В. Жирмунский. Национальный язык и социальные диалекты. Л., «Художественная литература», 1936.

35. Там же, стр. 3.

36. В. В. Виноградов. Очерки по истории русского литературного языка XVII-XIX вв. Издание второе, переработанное и дополненное. М., Учпедгиз, 1938. Первое издание книги вышло в 1934 г.

37. См. Н. С. Чемоданов. Ф. Энгельс о социальной обусловленности языка. В сб. «Энгельс и языкознание», М., «Наука», 1972, стр. 21 и сл.

38. А. В. Десницкая. Об историческом содержании понятия «диалект». В сб. «Ленинизм и теоретические проблемы языкознания». М., «Наука», 1970, стр. 367 и сл. См. также Ф. П. Филин. Происхождение русского, украинского и белорусского языков. Л., «Наука», 1972, стр. 626 и сл.

39. См. статьи А. В. Десницкой «К вопросу о языковых отношениях в родовом обществе», В. Н. Ярцевой «Соотношение территориальных диалектов в разных исторических условиях», М. М. Гухман «Взаимодействие диалектных ареалов и развитие наддиалектных форм в донациональный период» в сб. «Энгельс и языкознание», а также упомянутую книгу Ф. П. Филина, стр. 625.

40. А. Т. Базиев, М. И. Исаев. Язык и нация. М., «Наука», 1973, стр. 135.

41. См. Ю. Д. Дешериев. Закономерности развития и взаимодействия языков в советском обществе. М., «Наука», 1966; сб. «Язык и общество». М., «Наука», 1968, в частности статью Ю. Д. Дешериева «Проблема функционального развития языков и задачи социолингвистики».

42. См., в частности, М. М. Гухман. От языка немецкой народности к немецкому национальному языку, I - II, изд. АН СССР, М., 1955-1959 (немецкий перевод: М. М. Guchmann. Der Weg zur deutchen Nationalsprache. Teil I - II, Berlin, 1964-1969); В. M. Жиpмунский. История немецкого языка. Изд. 5-е, М., «Высшая школа», 1965; В. Н. Ярцева. Развитие национального литературного английского языка. М., «Наука», 1969.

43. Труды Института языкознания АН СССР, т. X, М., 1960.

44. См. указ. работы В. М. Жирмунского и М. М. Гухман.

45. См. коллективную монографию «Русский язык и советское общество», в частности первую книгу этого интересного социолого-лингвистического исследования: Лексика современного русского литературного языка. Под редакцией М. В. Панова. М., «Наука», 1968.

46. См. Р. А. Будагов. Литературные языки и языковые стили. М., «Высшая школа», 1967.

47. См. М. М. Гухман. Литературный язык; Н. Н. Семенюк. Норма. Главы в коллективной монографии «Общее языкознание. Формы существования, функции, история языка». М., «Наука», 1970.

48. См. «Русский язык и советское общество. Книга I. Лексика современного русского литературного языка. Под редакцией М. В. Панова». М., «Наука», 1968, стр. 16-49.

49. Авторы «Принципов» выделяют 5 таких антиномий: говорящего и слушающего, узуса и возможностей языковой системы, кода и текста, асимметрии языкового знака, чисто информационной и экспрессивной функций языка.

50. Сам термин «социолингвистика», как указывает Брайт в предисловии к сборнику докладов на конференции в Лос-Анджелесе («Sociolinguistics», The Hague, 1966), впервые был употреблен в 1952 г. в названии статьи Карри (Н. С. Currie), но долгое время ощущался как неологизм и в словаре Вебстера не засвидетельствован даже в издании 1961 г. Джошуа А. Фишман в рецензии на книгу Джойса Герцлера «Социология языка» («Language», 43, 1967, стр. 586-602) замечает, что, когда он в 1959/60 учебном году читал в Пенсильванском университете курс социологии языка, идентичного курса в других американских университетах еще не было и сам термин «социолингвистика» казался эксцентричным и неудобопроизносимым, однако уже через 5 лет все свидетельствовало о быстром развитии в США этого направления исследований. Общую характеристику развития социолингвистики и важнейшие данные см. в книге: А. Д. Швейцер. Вопросы социологии языка в современной американской лингвистике. Л., «Наука», 1971.

51. W. Labоv. The Social Stratification of English in New York City. Washington, 1966.

52. См. Н. П. Гринкова. Собирание материалов по новым явлениям в языке колхозников (Методическая записка), «Известия ОЛиЯ АН СССР», 1949 г., вып. 5. Написанная по поручению III диалектологического совещания, состоявшегося в Ленинграде в мае 1948 г., эта методическая записка показывает, что советские диалектологи уже в 40-е годы осознали невозможность представлять язык (в данном случае диалект русского языка) как единообразную для всех членов языкового коллектива систему. В записке всячески подчеркивается необходимость учета наряду с локальными социальных вариантов речи в зависимости от ситуации общения (разговор со стариками, обиходная речь, речь производственная, речь общественно-политического характера). «Постановка вопроса об изучении диалекта одного населенного пункта в его динамике, в его движении, - писала Н. П. Гринкова, - представляет собою новое положение в методологии советского языкознания и идет в разрез с соссюрианскими тенденциями западноевропейского и американского буржуазного языкознания» (стр. 462). Конкретизируя это «новое положение советского языкознания», Н. П. Гринкова отмечает процесс приобщения носителя любого диалекта к литературному языку и необходимость для него в каждом конкретном случае «выбирать подходящую тему для беседы, учитывать обстановку и социальную среду»: «на производстве, на собрании, в личных беседах с представителями передовой части колхозников характер его речи будет несомненно иным, чем в домашней беседе, особенно со стариками».

Источник текста - Classes.ru - Репетитор по английскому языку в Санкт-Петербурге.