Аркадьев - Заметки к типологии перфектива

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

П. М. Аркадьев

ЗАМЕТКИ К ТИПОЛОГИИ ПРЕФЕКТИВА [1]

(Ареальное и генетическое в структуре славянских языков. Материалы круглого стола. - М., 2007. - С. 17-30)

Термин префектив я предлагаю использовать в качестве удобного сокращения вместо более громоздкого термина «префиксальный перфектив» [2] и обозначать им образование перфективных (≈ относящихся к совершенному виду) глагольных лексем или форм при помощи префиксов (превербов). Само по себе данное явление хорошо известно и, в принципе, изучено, в особенности в славянских языках (подробную библиографию по славянскому виду см. в недавних монографиях [Петрухина 2000] и [Dickey 2000]). Тем не менее, рассмотрение префектива как грамматического явления особого типа, обладающего рядом нетривиальных характеристик, выделяющих его из множества других аспектуальных категорий, до сих пор ограничивалось лишь наиболее общими, пусть и проницательными, замечаниями (ср. обсуждение в работах [Dahl 1985: 89], [Bybee et al. 1994: 87-90], [Плунгян 1998; 2000: 302-303], [Майсак 2005: 297-305]).

В данном кратком очерке я попытаюсь задать основные точки типологического пространства, релевантного для категории префектива, и разместить в этом пространстве явления ряда языков центрально- и восточно-европейского ареала - славянских (языков с «эталонным» префективом), балтийских (в первую очередь литовского), а также германских языков (немецкого и идиш), венгерского, грузинского и осетинского.

1. Общие замечания об аспектуальных системах

Типология видовых категорий и систем в языках мира весьма хорошо разработана, см. в первую очередь монографии [Dahl 1985; Smith 1997/1991; Bybee et al. 1994], сборники [Dahl (ed.) 2000; Ebert, Zuñiga (eds.) 2001] и статьи [Bybee, Dahl 1989; Плунгян 1997 [3]]. В рамках семантической зоны аспектуальности принято разграничивать количественный аспект, квантифицирующий ситуации (см. работы [Храковский (ред.) 1989; Шлуинский 2006]), и линейный аспект, характеризующий ситуацию с точки зрения ее внутренней структуры, протекания во времени. В рамках последнего можно выделить две основные зоны: перфективную и имперфективную. Перфектив рассматривает ситуацию «извне», в ее целостности, с учетом ее внешних границ, в то время как имперфектив, напротив, выделяет «срединную фазу» ситуации и представляет ее как длящуюся (ср. известное определение в работе [Comrie 1976]). Важно отметить, что сами по себе перфектив и имперфектив не являются атомарными значениям, но имеют различные подтипы. Так, в рамках перфектива выделяются пунктив (представляющий ситуацию как точечную), комплетив (фокусирующий внимание на достижении ситуацией предела), лимитатив (обозначающий ограниченную во времени длительную ситуацию), а также, с определенным оговорками, результатив (обозначающий результат ситуации) и перфект (обозначающий ситуацию в прошлом, релевантную для настоящего). Имперфектив включает в себя такие подзначения, как дуратив (обозначающий длящуюся фазу ситуации) и конатив (значение неудавшейся попытки совершить действие).

Аспектуальные системы могут различаться тем, какие из указанных значений в них грамматикализованы, в частности, выражаются при помощи специализированных показателей, и какие типы сочетания различных значений аспектуальной зоны в них представлены.

Другой важнейший параметр типологии аспектуальных систем связан со способом выражения аспектуальных значений. То, что характер формального воплощения грамматических значений может быть связан с их функциональным содержанием, стало ясно с развитием теории грамматикализации (см. [Lehmann 1995/1982; Heine et al. 1991; Hopper, Traugott 1993]), главный тезис которой заключается в том, что лексический источник грамматической единицы предопределяет путь ее грамматикализации и, тем самым, ее семантику и функционирование в грамматической системе (см. [Bybee et al. 1994: 12, 15-16]).

Для нашего рассмотрения наибольшую значимость имеет выделенное в работах [Bybee, Dahl 1989; Bybee et al. 87-90] противопоставление перфективов, возникающих из перфекта (anterior-based perfectives, далее ABP) и перфективов, возникающих из сочетаний глаголов в «ограничителями» (bounder-based perfectives, далее BBP). Примером первых могут послужить такие формы, как латинский перфект, общеславянский аорист, Passé composé во французском языке, вторых - славянский совершенный вид. Эта дихотомия проявляется в следующих признаках:

(i) ABP, как правило, морфологически существенно более регулярен, чем BBP; в частности, при BBP обычно не все глаголы способны сочетаться с «ограничителями», разные глаголы сочетаются с разными «ограничителями», а правила, регулирующие эту сочетаемость, могут быть весьма сложными и нередко словарно заданными.

(ii) ABP обычно выражает перфектив «в чистом виде», т.е. обозначает ограниченную во времени ситуацию без указания на то, достигла ли она предела; это позволяет перфективу такого рода свободно сочетаться практически с любыми аспектуальными классами глаголов, включая непредельные процессы и состояния. Напротив, для BBP простой ограниченности во времени недостаточно, он выражает также достижение ситуацией предела, в связи с чем такой перфектив наиболее продуктивно образуется лишь от предельных глаголов, а с непредельными глаголами либо не сочетается вовсе, либо получает нестандартные интерпретации.

(iii) ABP, как правило, встраивается в систему временных форм и морфологически сочетается лишь с прошедшим временем. BBP в этом смысле менее ограничен и может сочетаться, в принципе, с любыми временны ми формами.

Еще одним важным свидетельством различия двух типов перфектива является возможность их сосуществования в рамках одной системы, ср. болгарский язык [Маслов 2004/1978], где представлены как совершенный и несовершенный виды в обычном понимании этих терминов в славистике, так и противопоставление аориста и имперфекта в системе глагольных времен.

Из вышесказанного очевидно, что объект нашего рассмотрения, а именно префектив, относится как раз ко второму типу перфективов, поскольку превербы - как на историческом, так и (по крайней мере, в некоторых языках) на синхронном уровне являются типичными «ограничителями», указывающими в первую очередь на достижение ситуацией предела.

2. Типологические параметры префектива

Рассмотрим некоторые характерные признаки префектива, точнее, глагольных систем, в которых данная категория играет важную роль. Эти параметры касаются разных аспектов устройства и функционирования таких систем - как семантических, так и морфологических.

Параметр I: (исходные) функции превербов. Для того, чтобы превербы, исходное значение которых в большинстве случаев является пространственным (см. [Плунгян 2002]), могли служить средствами перфективации (точнее, телисизации, т.е. фокусирования предела ситуации, см. [Майсак 2005: 302-303; 329]), они должны обладать определенными семантическими свойствами. Так, превербы с чисто локативным значением, конкретизирующим местоположение объекта по отношению к ориентиру, или тем или иным образом характеризующие сам ориентир и/или объект, редко выступают в перфективирующей функции даже в сочетании с динамическими глаголами (по-видимому, это одна из причин того, что в языках Северного Кавказа префектив практически не представлен, ср. [Татевосов 2000]). Напротив, превербы, указывающие на направление или «маршрут» движения или действия, могут легко становиться телисизаторами. Это различие очевидно, например, в абхазо-адыгских языках (ср. [Рогава, Керашева 1966: 112-135]), где основная масса превербов либо обозначает расположение объекта по отношению к ориентиру, либо имеет более сложное значение, в любом случае индифферентное по отношению к признаку «динамичность» ~ «стативность». Такого рода превербы никак не воздействуют на аспектуальные свойства глагола. Напротив, адыгский преверб къэ- [ibid.: 112-114] с ярко выраженным дейктическим (направительным) значением (ср. адыгейское кIон ‘идти’ vs. къэ-кIон ‘идти сюда, придти’) обладает и телисизирующей способностью, в ряде случаев выходящей на первый план (ср. адыгейское гъын ‘плакать’ vs. къэ-гъын ‘заплакать’).

Параметр II: продуктивность превербов. О категории префектива имеет смысл говорить лишь в том случае, когда сочетаемость превербов-телисизаторов с глаголами в данном языке обладает высокой степенью продуктивности, в частности, не ограничена глаголами, обозначающими движение или действие, с ним связанное. Из этого с необходимостью вытекает

Параметр III: абстрактность семантики превербов. Превербы, сочетаясь с глаголами, не имеющими в семантике «двигательных» компонентов, получают абстрактные значения, лишь опосредованным образом связанные с исходными пространственными.

Параметр IV: функция телисизации в чистом виде. Семантическое «выветривание» превербов при сочетании их со всё более широкими классами глаголов может привести к тому, что в ряде случае единственной функцией преверба будет собственно фокусирование достижения ситуацией предела (так называемые «чистовидовые» приставки, ср. русское делать vs. с-делать, грузинское k’vdeba ‘умирать’ vs. mo-k’vdeba ‘умереть’).

Параметр V: характер оппозиции префективных и непрефективных глаголов. В «канонической» системе с префективом дистрибуция глаголов с превербами и непроизводных глаголов оказывается близкой к дополнительной. В частности, префективные глаголы, как правило, теряют способность к сочетанию с дуративной семантикой, а непрефективные - с комплетивной и/или пунктивной.

Параметр VI: средства имперфективации. Ввиду того, что в значительном числе случаев присоединение преверба служит не только телисизации, но и определенной более значимой модификации семантики исходного глагола (это очевидно, в частности, из способности одних и тех же глаголов сочетаться с разными превербами, образуя так называемые способы действия), а также указанного в предыдущем параметре функционального распределения между префективными и непрефективными глаголами, в языке с «каноническим» префективом может возникнуть продуктивная система «вторичной» имперфективации, т.е. морфологической операции, превращающей префективный глагол в непрефективный (ср. русский суффикс -ыва-).

Параметр VII: взаимодействие префектива с другими (видо)временны ми категориями. Характер возникновения префектива требует, чтобы «молодая» категория данного типа не накладывала никаких специфических ограничений на глагольную парадигматику, более или менее свободно сочетаясь со всеми наличными в языке временными формами. Ограничения могут касаться лишь сочетаемости префективных и непрефективных глаголов с теми или иными частными аспектуально-темпоральными значениями, и не должны на начальной стадии развития префектива быть очень строгими. В ходе дальнейшей грамматикализации префектива, однако, могут возникать те или иные ограничения на сочетаемость категорий.

Возможно, выделенных выше семи параметров недостаточно для адекватной типологической характеризации префектива, однако в данной работе я позволю себе ограничиться ими и рассмотреть с их помощью аспектуальные системы ряда языков восточно-европейского ареала.

3. Префектив в Восточной Европе - ареально-типологическая перспектива

Рассмотрим значения выделенных в предыдущем разделе параметров в ряде языков восточно-европейского ареала.

По первому параметру, связанному с исходной семантикой превербов, почти все языки данного ареала демонстрируют относительно гомогенную картину. В сочетании с глаголами движения превербы указывают на маршрут перемещения объекта относительно ориентира. Основные различия по этому параметру между рассматриваемыми языками заключаются, во-первых, в «мощности» системы превербов и сопутствующей ей степени детализированности членения соответствующей семантической зоны, и, во-вторых, в степени грамматикализации дейктической семантики. Последняя в той или иной степени является релевантной для всех языков ареала, но выражается в качестве отдельной категории лишь на его периферии: в немецком языке (противопоставление превербов hin- ‘по направлению от говорящего’ и her- ‘по направлению к говорящему’, способных соединяться с превербом маршрута), в языке идиш (преверб ar-, обозначающий движение по направлению к некоторому выделенному объекту [Talmy 1982; Gold 1999: 9-10]); в осетинском языке направительные превербы кумулятивно выражают одновременно маршрут и направление, ср. ра- ‘от ориентира по направлению к говорящему’ vs. а- ‘от ориентира по направлению от говорящего’ [Левитская 2004: 36-37; Стойнова 2006]; в грузинском языке имеются дейктические превербы mi- и mo-, по значению сходные с немецкими hin- и her- и образующие отдельный ряд превербов [Vogt 1971: 172-180].

Параметр продуктивности превербов в рассматриваемых языках принимает разные значения, однако все они в той или иной степени близки к полюсу высокой продуктивности. В славянских языках превербы могут сочетаться практически с любыми глаголами (другое дело, что значение исходного глагола может претерпевать при этом существенные изменения). В литовском языке, в принципе, приставочная деривация также весьма продуктивна, однако в ряде случаев префиксальный и непроизводный глаголы отличаются не только наличием преверба, но и вариантом основы (и словоизменительным типом), ср. gird-ėti ‘слышать’ vs. iš-girs-ti ‘услышать’ (*iš-gird-ėti). В грузинском языке ограничено образование префективных производных от непереходных глаголов, обозначающих процессы без ингерентного предела, ср. [Vogt 1971: 134-153].

Во всех рассматриваемых языках превербы развили абстрактные (непространственные) значения, что напрямую связано с их высокой продуктивностью. Однако не во всех случаях представляется возможным говорить о наличии в том или ином языке развитой системы «способов глагольного действия». Такого рода системы наиболее развиты в славянских и балтийских языках, отчасти - в венгерском [Майтинская 1959: 173-193], немецком и идиш (причем в последнем многие «способы действия» прямо заимствованы из славянских языков, см. [Talmy 1982]), и в значительно меньшей степени в языках Кавказа. Так, в грузинском языке значительная часть глаголов (за исключением глаголов с пространственными компонентами значения) сочетается лишь с одним превербом; способы действия в обычном смысле этого термина малочисленны (в грамматике [Aronson 1982: 440-441] отмечаются дистрибутивные, репетитивные и два типа аттенуативных производных). Данный факт, однако, свидетельствует скорее о высокой степени грамматикализации превербов в грузинском языке (ср. ниже).

Во всех рассматриваемых языках имеются случаи употребления превербов, в которых единственным их вкладом в значение результирующего глагола является телисизация, т.е. фокусирование предела обозначаемой глаголом ситуации. Такого рода «чистовидовые» превербы встречаются в славянских и балтийских языках (однако их статус в этих языках является дискуссионным, см. обсуждение материала русского языка в [Исаченко 1960: 155-159; Зализняк, Шмелев 2000: 81-83] и литовского языка в [Галнайтите 1963; Вимер 2001]), в идиш [Talmy 1982], в венгерском языке [Майтинская 1959: 177-180 и след.] - с теми очевидными оговорками, что сами аспектуальные функции превербов в этих языках грамматикализованы в существенно разной степени. В грузинском языке практически все глаголы, в принципе допускающие такую деривацию, образуют префективные корреляты с «чистовидовым» значением. Сходная ситуация представлена, по-видимому, и в осетинском языке.

Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о превербах с делимитативной функцией, образующих от непредельных глаголов производные со значением ограниченного во времени процесса. Такие дериваты довольно широко распространены в славянских языках (см., в частности, их обсуждение в сопоставительном плане в [Петрухина 2000: 141-190]), известны они и балтийским языкам (см. [Галнайтите 1959; Keydana 1998]), и осетинскому языку [Стойнова 2006] [4], но практически не знакомы ни венгерскому языку, ни германским языкам.

Характер оппозиции префективных и непрефективных глаголов является важнейшим параметром типологии данного явления. В славянских языках, с одной стороны, префективные и непрефективные глаголы четко противопоставлены - и по ряду грамматических признаков, и по способности выступать в тех или иных контекстах. Префективные и непрефективные глаголы образуют весьма гомогенные классы, все члены которых обладают рядом общих морфосинтаксических характеристик. С другой стороны, в ряде случаев противопоставление может нейтрализоваться (как в русском языке, где в «настоящем историческом» или в узуальном значении допустимы лишь непрефективные глаголы). Такого рода нейтрализация особенно характерна для восточнославянских языков и болгарского языка, однако делается более редкой в западнославянских языках (см. [Петрухина 2000: 64-89; Dickey 2000]), и практически невозможна в литовском языке [Вимер 2001] и, по-видимому, в осетинском языке [Стойнова 2006]. В других рассматриваемых языках представлена качественно иная ситуация. В венгерском языке (ср. [Kiefer 1994; Csirmaz 2004]) как глаголы без превербов, так и многие глаголы с превербами могут употребляться и в имперфективных, и в перфективных контекстах (для того, чтобы такое употребление было возможно, преверб должен оторваться от основы и переместиться в послеглагольную позицию). В грузинском языке, как будет видно ниже, оппозиция префективных и непрефективных глаголов тесно переплетена со структурой словоизменительных видо-временных категорий.

По наличию средств имперфективации («депрефективации») рассматриваемые языки распадаются на две группы. В славянских языках имперфективация весьма распространена, хотя и здесь наблюдаются определенные различия: этот процесс обладает практически стопроцентной продуктивностью в болгарском языке [Маслов 2004: 122], подвержен ряду ограничений в русском и польском языках, и еще более ограничен в чешском и словацком языках (см. [Петрухина 2000: 89-104]). Механизм вторичной имперфективации имеется и в литовском языке, где он, однако, существенно менее продуктивен, нежели в славянских языках (см. [Галнайтите 1966]). Депрефективирующие морфемы в славянских и литовском языках по происхождению являются показателями итератива, т.е. количественного аспекта, однако они допускают - в большей степени в славянских языках и в существенно меньше степени в литовском - и употребление в дуративных и конативных контекстах. Несколько иная ситуация представлена в осетинском языке [Левитская 2004], где итеративное значение выражается при помощи энклитики -иу, а конативное и дуративное - посредством префикса -цæй-.

В других языках нашего ареала депрефективация либо отсутствует вовсе (как в картвельских и германских языках; так, в [Talmy 1982] специально указывается, что в идиш нет ни исконного, ни заимствованного средства депрефективации и что префективные глаголы могут употребляться как в собственно перфективных контекстах, так и в тех случаях, где в славянских языках выступает вторичный имперфектив), либо реализуется неморфологически (отрыв и постпозиция преверба в венгерском, конструкции с наречиями в латышском [Holvoet 2000]). Это, однако, связано с разными факторами: со слабой степенью грамматикализации префектива на западной оконечности ареала, и, напротив, с его сильной грамматикализованностью в картвельских языках.

Перейдем к последнему параметру. Ограничения на сочетаемость префективных и непрефективных глаголов с теми или иными глагольными категориями распадаются на три основных класса. Во-первых, это запрет на сочетание глагола определенного типа с конкретными видо-временными формами (ср. отсутствие у русских глаголов совершенного вида аналитических форм будущего времени). Во-вторых, это запрет на тот или иной класс интерпретаций сочетаний глаголов с видо-временными формами (ср. невозможность в русском языке употребления форм презенса с референцией к настоящему, причем не только в актуально-длительном, но и, за редкими исключениями, в хабитуальном значении). Как видно, эти типы ограничений на сочетаемость могут сосуществовать в одном языке. В-третьих, это требование некоторой видо-временной формой определенного класса глаголов (так, в грузинском языке формы аориста и перфекта от непрефективных глаголов [5] если и не запрещены полностью, то имеют очень ограниченную сферу употребления, см. [Vogt 1971: 186-188]; во многом аналогичная ситуация представлена и в сербо-хорватском языке).

Строгий запрет на сочетаемость префектива с референцией к настоящему представлен в основном в восточнославянских языках и в грузинском языке; чешские, словацкие и словенские префективные глаголы более или менее свободно употребляются в хабитуальном значении и в praesens historicum, см. [Dickey 2000: Ch. 4]; многие литовские префективные глаголы допускают и актуально-длительное значение презенса. Германские языки практически не знают такого рода ограничений. Напротив, в грузинском языке устройство сочетаемости превербов с теми или иными формами таково, что префектив там можно считать не столько отдельной грамматической категорией, обладающей единым значением, сколько одним из морфосинтаксических средств организации глагольной парадигматики.

Подводя итог нашему рассмотрению, можно отметить, что категория префектива весьма гетерогенна. Часть выделенных нами параметров принимают в рассмотренных языках существенно различные значения, причем различие по тому или иному параметру может не свидетельствовать однозначно о той или иной степени грамматикализованности категории префектива. Можно утверждать наличие «прототипического» префектива в восточнославянских языках, где оппозиция префективных и непрефективных глаголов, фактически, является единственным представителем аспектуальной зоны. На западной периферии этого ареала (балтийские и в особенности германские языки) степень грамматикализованности префектива весьма незначительна, и в западнославянских языках она менее значительна, чем, в частности, в русском языке (о различиях между западно- и восточнославянскими видовыми системами см. [Петрухина 2000; Dickey 2000]). В болгарском языке развитой префектив сосуществует с богатой системой аспектуальных категорий других типов. В грузинском языке, напротив, грамматикализация префектива зашла столь далеко, что, фактически, можно говорить об ослаблении его функциональной нагрузки.

Что касается собственно вопроса о причинах возникновения в рассмотренном ареале категории префектива, то пока можно отметить лишь, что, по-видимому, определенные предпосылки к ее возникновению - выражение пространственной семантики при помощи глагольных превербов - «изначально» имелись во всех исследованных языках. Какие факторы могли послужить «толчком» к их дальнейшей грамматикализации, не вполне ясно, однако было бы преждевременно предполагать, что лишь одна языковая группа (например, славянская) могла быть источником «иррадиации» префектива в восточно-европейском ареале [6].

Примечания

1. Я благодарю В.А. Плунгяна за ценные замечания к первоначальной версии этого текста.

2. Сам термин возник в результате удачной опечатки в работе [Стойнова 2006].

3. Дальнейшее изложение в этом разделе в основном следует данной статье.

4. Статус грузинских образований со сложным превербом c’a-mo- [Aronson 1982: 441] неясен.

5. Точнее, лишь от двух обширных классов непрефективных глаголов.

6. Несмотря даже на то, что влияние славянских языков на литовский и идиш трудно подвергать сомнению.

Литература

Вимер Б. (2001). Аспектуальные парадигмы и лексическое значение русских и литовских глаголов (Опыт сопоставления с точки зрения лексикализации и грамматикализации) // Вопросы языкознания, 2, 26-58.
Галнайтите Э. (1959). Лексические значения глагольной приставки по- в соответствии с приставкой ра- литовского языка // Славянское языкознание.
Галнайтите Э. (1963). Особенности категории вида глаголов в литовском языке (в сопоставлении с русским языком) // Kalbotyra, 7, 123-144.
Галнайтите Э. (1966). К вопросу об имперфективации глаголов в литовском языке // Baltistica, 2/2, 147-158.
Зализняк Анна А., Шмелев А.Д. (2000). Введение в русскую аспектологию. М.: «Языки русской культуры».
Исаченко А.В. (1965). Грамматический строй русского языка в сопоставлении со словацким. Морфология. Т. II. Братислава: Изд-во Словацкой Академии Наук.
Левитская А.А. (2004). Аспектуальность в осетинском языке: генетические предпосылки, ареальные связи, типологическое сходство // Вопросы языкознания, № 1, 29- 41.
Майсак Т.А. (2005). Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами позиции. М.: «Языки славянских культур».
Майтинская К.Е. (1959). Венгерский язык. Часть II. Грамматическое словообразование. М.: Издательство АН СССР.
Маслов Ю.С. (2004/1978). Очерки по аспектологии // Ю.С. Маслов. Избранные труды. Аспектология. Общее языкознание. М.: «Языки славянской культуры», 21-302.
Маслов Ю.С. (2004). Избранные труды. Аспектология. Общее языкознание. М.: «Языки славянской культуры»
Петрухина Е.В. (2000). Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чешским, словацким, польским и болгарским языками. М.: МГУ.
Плунгян В.А. (1997). Вид и типология глагольных систем // М.Ю. Черткова (ред.). Труды аспектологического семинара Филологического факультета МГУ. Т. I. М.: МГУ, 173-190.
Плунгян В.А. (1998). Перфектив, комплетив, пунктив: терминология и типология // М.Ю. Черткова (ред.). Типология вида. Проблемы, поиски, решения. М.: «Языки русской культуры», 370-380.
Плунгян В.А. (2000). Общая морфология: введение в проблематику. М.: УРСС.
Плунгян В.А. (2002). О специфике выражения именных пространственных характеристик в глаголе: категория глагольной ориентации // В.А. Плунгян (ред.). Исследования по теории грамматики. Т. 2. Грамматикализация пространственных значений. М.: «Русские словари», 57-98.
Рогава Г.В., Керашева З.И. (1966). Грамматика адыгейского языка. Краснодар, Майкоп: Краснодарское книжное издательство.
Стойнова Н.М. (2006). Аспектуальная система осетинского языка и семантический класс глаголов движения (на материале кударского говора иронского диалекта). Доклад на 3ей Конференции по типологии и грамматике для молодых исследователей, СПб.
Татевосов С.Г. (2000). Метафизика движения в грамматике естественного языка: глагольная префиксация в северокавказских языках // Вестник МГУ, сер. 9 Филология, 6, 14-29.
Храковский В.С. (ред.) (1989). Типология итеративных конструкций. Л.: Наука.
Шлуинский А.Б. (2006). К типологии предикатной множественности // Вопросы языкознания, 1, 46-75.
Aronson H. (1982). Georgian. A Reading Grammar. Columbus (OH): Slavica.
Bybee J.L., Dahl Ö. (1989). The creation of tense and aspect systems in the languages of the world // Studies in Language, 13/1, 51-103.
Bybee J., Perkins R.D., Pagliuca W. (1994). The Evolution of Grammar. Tense, Aspect and Modality in the Languages of the World. Chicago, London: The University of Chicago Press.
Comrie B. (1976). Aspect. An Introduction to the Study of Verbal Aspect and Related Problems. Cambridge: Cambridge University Press.
Csirmaz A. (2004). Perfective and imperfective aspect in Hungarian: (Invisible) differences // S. Blaho, L. Vicente, M. de Vos (eds.). Proceedings of Console XII. University of Leiden.
Dahl Ö. (1985). Tense and Aspect Systems. Oxford: Blackwell.
Dahl Ö. (ed.) (2000). Tense and Aspect in the Languages of Europe. (EUROTYP, Vol. 6). Berlin, New York: Mouton de Gruyter.
Dickey S.M. (2000). Parameters of Slavic Aspect. A Cognitive Approach. Stanford (CA): CSLI Publications.
Ebert K., Zúñiga F. (eds.) (2001). Aktionsart and Aspectotemporality in Non-European Languages. Arbeiten des Seminars für Allgemeine Sprachwissenschaft, 16. Zürich.
Gold E. (1999). Aspect, Tense and the Lexicon: Expression of Time in Yiddish. Doctoral Dissertation, University of Toronto.
Heine B., Claudi U., Hünnemeyer F. (1991). Grammaticalization. A Conceptual Framework. Chicago, London: The University of Chicago Press.
Holvoet A. (2000). Perfectivization in Latvian // Linguistica Baltica, 8, 89-102.
Hopper P.J., Traugott E.C. (1993). Grammaticalization. Cambridge: Cambridge University Press.
Keydana. G. (1998). Aspekt im älteren Litauischen // Linguistica Baltica, 7, 119-145.
Kiefer F. (1994). Some peculiarities of the aspectual system in Hungarian // C. Bache, H. Basbøll, C.-E. Lindberg (eds.). Tense, Aspect and Action. Empirical and Theoretical Contributions to Language Typology. Berlin, New York: Mouton de Gruyter, 185-206.
Lehmann Chr. (1995/1982). Thoughts on Grammaticalization. München, Newcastle: LINCOM Europa. (1st version 1982)
Smith C. (1997/1991). The Parameter of Aspect. Dordrecht: Kluwer, 1997. (1st ed. 1991)
Talmy L. (1982). Borrowing semantic space: Yiddish verb prefixes between Germanic and Slavic // Proceedings of the 8th Annual Meeting of the Berkeley Linguistics Society, 231-250.
Vogt H. (1971). Grammaire de la langue géorgienne. Oslo: Universitetsforlaget.