(Мериме П. Маттео Фальконе. Таманго. Новеллы. - М., 1978. - С. 42-47)
Проспер Мериме (1803-1870) - один из крупнейших французских писателей XIX
века. Все его произведения - образцы литературного мастерства, в полной мере
проявившегося уже в юношеском сборнике пьес “Театр Клары Гасуль” (1825). Опубликованная
через два года книга “Гусли” - блестящая имитация фольклорных песен и баллад
юго-западных славян - окончательно упрочила известность Мериме.
Своим творчеством Мериме много способствовал развитию исторического жанра
во французской литературе. На исторические сюжеты им написаны драма “Жакерия”
(1828) и роман “Хроника времен Карла IХ” (1829).
Однако вершиной литературной деятельности Мериме, бесспорно, является его
новеллистика. Лаконичность изложения, строгая продуманность композиции, четкость
сюжетного развития, зримость описаний - вот черты, отличающие такие рассказы
и повести Мериме, как “Этрусская ваза” (1830), “Двойная ошибка” (1833). “Венера Илльская” (1837), “Коломба” (1840), “Арсена Гийо” (1844), “Кармен” (1845) и
др.
В них ярко выразились существенные черты его миропонимания. Рассказывая историю,
случившуюся на Корсике (“Маттео Фальконе”), или обращаясь к драматическому эпизоду
из жизни вождя африканского племени (“Таманго”), писатель в очередной раз обнаруживает
устойчивый интерес к жизни чужих стран и народов, к их нравам, порядкам и обычаям,
который был присущ ему на протяжении всей писательской биографии - от книги
“Гусли” (1827), где воссоздается “экзотический” мир западных славян, до последней
новеллы “Локис” (1869), действие которой разворачивается в далекой Литве.
Этот интерес к “чужой жизни” у Мериме - вовсе не чисто личное любопытство
к разным историческим или этнографическим диковинностям и курьезам. В своих
“этнографических” произведениях писатель ставит целый ряд острых, зачастую болезненных,
проблем, с которыми столкнулась западноевропейская цивилизация в первой половине
XIX века. Одной из них была проблема культурного самосознания западного общества
в его отношении к иным культурам и к иным мировосприятиям.
Существуют цивилизации, чьи представители свой образ вырабатывают прежде всего
путем сопоставления собственного “мы” с неким “они” - собирательным образом
чужих общностей. При этом, естественно, все “свое” воспринимается носителями
данной культуры по преимуществу как положительное, все “чужое” - как отрицательное.
Более того, “свое” предстает не просто в качестве “хорошего”, но и - что еще
важнее - в качестве “нормального”, отвечающего исконной человеческой природе;
“чужое” же, наоборот, третируется как результат отклонения от этой природы,
ее извращения или же “недоразвития”.
В силу целого комплекса социальных и исторических причин такой “коллективный
эгоцентризм” на протяжении многих веков являлся одной из примечательных особенностей
западноевропейской культуры. Он ярко проявился уже в отношении средневековой
Европы к арабскому (шире - “восточному”) миру; он недвусмысленно напомнил о
себе полнейшим непониманием со стороны испанских конквистадоров индейских цивилизаций
Америки; и наконец, он с особой силой дал о себе знать уже на новой исторической
почве, в ХIХ столетии, когда западное общество активно начало вторгаться в жизнь
африканских и азиатских народов.
Мысль о том, что “свой”, европейский, мир есть мир культуры и разума, а “их”
мир - это мир дикости, варварства и примитивных инстинктов, была настолько очевидной
для европейского обывателя, что свои собственные представления о жизни он превращал
в абсолютный масштаб ценностей. Отсюда тот комплекс самоуверенности, превосходства
и высокомерия по отношению ко всему непохожему и непривычному, который отличал
обыденное европейское сознание в первой половине XIX века.
Разоблачению этого “комплекса” как раз и посвящены многие произведения Мериме;
среди них видное место занимает новелла “Таманго”. В ней - и здесь заключена
одна из существенных, и оригинальных сторон замысла писателя - не только мир
африканцев показан глазами белого человека, но и сделана попытка мир европейцев
увидеть с позиции черного туземца. Поэтому в новелле присутствуют три повествовательных
точки зрения: точка зрения капитана Леду, точка зрения Таманго и, наконец, резюмирующая
точка зрения автора-рассказчика. Напряженное взаимодействие этих точек зрения
и создает столь характерный для новеллы “Таманго” драматизм повествования.
Для понимания смысла новеллы важную роль играет позиция капитана Леду, его
восприятие и понимание происходящего. Главным здесь является то, что Леду вполне
сознательно относится к африканцам как к “черному дереву”. Но, подчеркивает
Мериме, такое отношение отнюдь не является проявлением чисто личной, психологической
жестокости или бесчувственности капитана. Если в своем обращении с неграми Леду
не многим лучше других работорговцев, то он и не хуже их. Он - рядовой представитель
своей профессии, общественной группы, страны. Тем показательнее его отношение
к “черным”.
С точки зрения Леду, ни в их нравственности, ни в их образе жизни нет ни одной
черты, которая делала бы их похожими на европейцев: у них нет никакого понятия
о ценности индивидуального человеческого существования (невольники на корабле
растерзывают белого переводчика, не сделавшего им ничего дурного, с той же легкостью,
с какой Таманго убивает женщину-негритянку в первой сцене новеллы); они не знают
никаких развлечений, кроме дикого, бессмысленного пьянства; герой новеллы, Таманго,
не задумываясь отдает себе подобных в обмен на куски ситца, картонные табакерки,
порченые ружья и т. п. Мериме последовательно вводит в кругозор капитана те
черты быта и нравов африканских туземцев, которые непреложно доказывают ему,
что не быть европейцем - значит не быть человеком. Для Леду негры только
внешне похожи на людей, по существу же они представляют собою животных, наделенных
сознанием. Вот почему в глазах капитана его собственное поведение по отношению
к африканцам не является ни бесчеловечным, ни безнравственным.
Разумеется, позиция Леду, показанная во всей ее неприглядной наготе, не вызывает
у Мериме никакого сочувствия. Но несомненно и то, что капитан лишь доводит до
крайности, до логического и нравственного предела обычный взгляд носителей европоцентристского
сознания на негров как на представителей примитивного, неразвитого общества.
Основанный на чувстве превосходства, этот взгляд продолжает присутствовать в
новелле и после гибели Леду, трансформируясь в авторском повествовательном тексте
(что особенно заметно в сцене невольничьего бунта и последовавших за ним событий).
Однако точка зрения Леду не является господствующей в новелле. Мериме ненавязчиво,
но упорно остраняет эту точку зрения, время от времени показывая происходящее
глазами самого Таманго, сталкивая его взгляд на вещи с позицией капитана Леду.
Так, сцена торга и жалкая попойка, ее сопровождающая, в восприятии Таманго выглядит,
конечно же, как роскошный дворцовый прием, а сам герой откровенно наслаждается
впечатлением, которое, по его мнению, он производит на белого, ибо, по понятиям
Таманго и его соплеменников, он действительно могущественный, независимый и
богатый властитель, военачальник, перед которым трепещут окружающие племена.
Все дело именно в этом противоречии: африканец сам себя отнюдь не ощущает
ни “дикарем”, ни “животным”; Леду же видит в нем только великолепный экземпляр
рабочей скотины. В сущности, вся коллизия новеллы построена на этом глубочайшем
взаимном непонимании представителей двух разных миров, двух “цивилизаций”. Воспринимая
европейские нравы как единственно нормальные, Леду не умеет увидеть в непривычных
для него формах жизни проявление иной культуры (он видит в этих формах
лишь “не-культуру”, “дикарство”). Поэтому, в частности, захватывая в плен Таманго,
он не чувствует себя ни предателем, ни подлецом, ибо берет в плен всего лишь
сильное и красивое животное. Но ведь и для Таманго образ жизни негритянских
племен представляется таким же естественным, как для Леду - европейский. Таманго
в принципе не может понять, на каком основании его воспринимают не как суверенного
владыку, а как “дикаря”. Поэтому, будучи захвачен капитаном Леду, он в первую
очередь ощущает свое право на бунт.
Таким образом, повествование в новелле в значительной мере строится на взаимном
чередовании и взаимном освещении точек зрения Леду и Таманго (шире - европейцев
и африканцев), вскрывающем неполноту и своеобразную ограниченность каждой из
них, ограниченность, которая и привела к кровавому результату.
Но, разумеется, решающую роль в новелле играет повествовательная позиция самого
автора. Эта позиция иронична не только по отношению к капитану Леду, но и по
отношению к Таманго.
Описывая Леду и весь экипаж брига “Надежда”, Мериме все время подчеркивает,
что их “комплекс превосходства” в значительной мере является плодом высокомерной
иллюзии. Так, относясь к Таманго как к “дикарю”, команда “Надежды” в принципе
не способна заметить ни его ума, ни его воли, ни его мужества, а потому утрачивает
всякую бдительность и позволяет невольникам захватить корабль: за восприятие
неевропейца как нечеловека Леду и его товарищам пришлось заплатить своими жизнями;
иллюзорный “комплекс превосходства” обернулся для них трагедией, а авторская
ирония - предостережением.
Но каков источник иронии Мериме по отношению к герою новеллы Таманго, не говоря
уже об остальных невольниках?
Если для Леду мышление и быт африканцев является простым проявлением некультуры,
то сам Мериме стремится увидеть в этом быте и мышлении именно культуру, хотя
и не похожую на его собственную, однако же основанную на определенной системе
человеческих ценностей и потому имеющую право на существование, достойную понимания
и изучения.
Но - и здесь коренится принципиальный европоцентризм писателя - такие культуры
все же не являются равноправными по отношению к западной. Это - неразвитые
культуры, нуждающиеся в “усовершенствовании”.
Эта двойственность, лежащая в основе всей культурологической концепции Мериме,
нашла теоретическое обоснование в его предисловии к “Хронике времен Карла IХ”.
С одной стороны, убежденный в самобытности любой цивилизации, Мериме говорит,
что каждая из них должна и может быть понята только “изнутри”, в свете ее собственных
социальных и нравственных критериев. “Суждение об одном и том же поступке...
- писал Мериме, - должно... изменяться соответствено стране, так как
между народами существует такая же разница, как между одним столетием и другим”
(подчеркнуто мною. - Г.К.). С другой - сами эти “страны” и “народы”, по мнению
Мериме, занимают как бы различные ступеньки на лестнице восходящего общественного
развития. “То, что в государстве с усовершенствованной цивилизацией считается
преступлением, в государстве с менее развитой цивилизацией рассматривается
только как признак смелости, а в варварские времена может, пожалуй, сойти
за похвальный поступок” (подчеркнуто мною. - Г.К.). Итак, понимая историю как
последовательный процесс улучшения общества, Мериме, по всей видимости,
не имел оснований сомневаться, что на данном этапе европейская цивилизация является
самой “усовершенствованной”.
Мериме (в отличие от своего персонажа, капитана Леду) не воспринимает собственную
культуру как единственную, отвечающую человеческой природе; но он все же воспринимает
ее как “лучшую” по сравнению с остальными. Поэтому он готов понять, но не принять,
как равновеликие, чужие социальные общности. Отсюда его ирония по отношению
к Таманго и ко всем африканским невольникам. Так, истые религиозные верования
африканцев рассматриваются Мериме не в качестве проявления особого типа человеческого
мышления, а как свидетельство обыкновенного невежества - прямого порождения
примитивности.
Вот почему единственной ценностной меркой, с которой писатель подходит к жизни
туземцев, в конечном счете оказываются все-таки европейские критерии и представления.
Показательно в этом отношении, что, описывая одеяние, в котором Таманго впервые
предстает перед капитаном Леду, Мериме замечает: “В таком наряде африканский
воин считал себя элегантнее самого модного щеголя Парижа или Лондона”. Ясно,
что Таманго, понятия не имеющий о существовании европейских столиц, в принципе
не способен сравнивать себя с тамошними модниками; однако для самого Мериме
такое сравнение является единственным способом передать внутреннее состояние
героя, и он, не задумываясь, заставляет африканца мыслить при помощи европейских
категорий.
Такая “модернизация” чужого сознания имела в себе и сильную сторону: не признавая
“равноправия” культур, относящихся к различным этапам исторического развития
общества, Мериме вместе с тем всячески настаивал на равенстве человеческих возможностей,
на сопоставимости человеческих личностей, к какому бы народу, стране
или эпохе они ни принадлежали. В новелле “Таманго”, как и в других подобных
произведениях, Мериме стремится столкнуть не эпохи и не культуры как таковые,
но прежде всего - психологически понятые человеческие характеры.
Именно “характер” как “надапохальная” величина позволяет Мериме сопоставлять
людей, обладающих совершенно различным культурным самосознанием, и критерием
здесь оказывается цельность и целеустремленность этого характера, а не категории
культуры, в которых мыслят ее представители. Так, принадлежность к европейской
цивилизации не мешает капитану Леду быть своекорыстным, эгоистичным, грубым.
Принадлежность к “варварскому” обществу не убивает в Таманго ни чувства собственного
достоинства, ни мужества, ни ума. Как личность, как “сильный характер” Таманго
непосредственно противопоставлен капитану Леду, и сравнение оказывается далеко
не в пользу последнего. Поэтому недружелюбная ирония Мериме по отношению к Леду
абсолютна, по отношению к Таманго она уступает место чувству уважения с момента,
когда последний начинает готовиться к бунту.
“Маттео Фальконе” - новелла не менее знаменитая, чем “Таманго”. Ее проблематику
легко понять в свете сказанного ранее. Мериме и здесь чувствует себя в положении
просвещенного европейца, с оттенком удивления и любопытства взирающего на нравы
корсиканцев, среди которых убийство врага или соперника из-за угла считается
в порядке вещей, а укрывательство человека, преследуемого законам, является
делом чести. Такие нравы, с точки зрения Мериме, бесспорно нуждаются в “усовершенствовании”.
Но для писателя важнее всего та абсолютная внутренняя порядочность корсиканцев,
которая нашла предельное выражение в характере Маттео Фальконе. Эта-то порядочность,
воплощающая природную силу характеров, и объединяет людей, относящихся к совершенно
различным социальным группам и даже находящихся в открытом конфликте друг с
другом: “благонадежного”, в глазах властей, Маттео и бандита Джаннетто. Как
бы ни различались жизненные интересы и цели этих персонажей, каждый из них твердо
знает свой долг и готов выполнить его до конца.
Любуясь цельными и сильными характерами, Мериме, однако же, ищет их в странах
и эпохах, удаленных от современной ему Франции. Ведь сама “усовершенствованность”
западной культуры и заключается для него прежде всего в “смягчении нравов”,
то есть в наложении на человеческое поведение целого ряда запретов и ограничений,
сковывающих человеческую личность, препятствующих ее свободному, непосредственному
выявлению. Не случайно многие персонажи-европейцы, изображаемые Мериме, нравственно
в чем-то похожи на Альфонса де Пейрорада из новеллы “Венера Илльская”, красавца
атлета, закованного в наимоднейший костюм, как в панцирь, в котором он не может
даже повернуться. “Смягчив нравы”, подчинив свою жизнь здравому смыслу, трезвому
расчету и благопристойности, европейцы, по мысли Мериме, утратили дар любви
и ненависти, искренних и непосредственных чувств. Образ измельчавшей Европы
- в явной или в неявной форме, но всегда по контрасту - присутствует во всех
новеллах Мериме, написанных на “экзотическом” материале. Поэтому в изображении
таких личностей, как Таманго и Маттео Фальконе, ясно чувствуется глубокая и
настойчивая тоска писателя по энергичным, мужественным характерам, которых он
не находил в рамках западной цивилизации.
