СЛЕДЫ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНОГО СПРЯЖЕНИЯ В ПРАИНДОЕВРОПЕЙСКОМ?
(Типология языка и теория грамматики. Материалы Международной конференции,
посвященной 100-летию со дня рождения С. Д. Кацнельсона. - СПб., 2007. - С.
84-87)
В последние десятилетия, особенно в связи с осмыслением фактов хеттского языка,
все глаголы в праиндоевропейском языке-основе стало принято делить на два класса,
которые удобнее всего обозначить как спряжение на -mi и спряжение
на -hi. Этой проблеме посвящена довольно обширная литература, начиная со
статьи К. Уоткинза 1963 г. и заканчивая «Словарем индоевропейских глаголов»
под ред. Г. Рикса. Немалый вклад в развитие этой теории внесли отечественные
лингвисты. В частности, этой проблеме в значительной степени была посвящена
докторская диссертация Вяч. Вс. Иванова 1981 г.
Чисто формальное противопоставление двух серий глагольных окончаний получило
также вполне определенное семантическое наполнение. Так, удалось установить
формальное сходство и заподозрить генетическое родство спряжения на -hi с формами
перфекта. При этом укоренилась точка зрения, согласно которой попытки установить
функциональные связи между медием эвентивных глаголов и древними стативами являются
пустопорожним и малоинтересным занятием (Зилер). Общность окончаний одной из
серий с окончаниями перфекта наталкивает на мысль об изначальном семантическом
противопоставлении двух серий, что позволяет надеяться найти семантический инвариант
для каждого из типов спряжения.
На практике, однако, среди глаголов, относящихся к спряжению на -mi или на
-hi, в пределах презентной парадигмы семантический инвариант обнаружить не удается.
Таким образом, основания для деления глаголов на два класса остаются чрезмерно
зыбкими. Используя сопоставление с флексией перфекта, можно попытаться говорить
либо о результате, либо о результирующем состоянии, или просто о состоянии,
когда речь идет о глаголах со значением ‘знать’, ‘ненавидеть’ и др. Исследования
И. А. Перельмутера, особенно его монографии 1977 и 1995 гг., позволяют совершенно
определенно говорить о том, что результативный перфект с точки зрения семантической
деривации не является исходным. Противопоставление флексии перфекта аористному
окончанию -m, которое напрямую может быть соотнесено с обозначением действия,
может отражать чрезвычайно древнее семантическое различие. Любопытно, далее,
что существует распределение этих же окончаний между основами, передающими модальные
оттенки: оптатив оформляется при помощи окончаний спряжения на -mi, а в конъюнктиве
используются окончания, свойственные древнему -hi спряжению.
Эта картина может показаться достаточно четкой и логичной, но, к сожалению,
стоит нам перейти к рассмотрению конкретного материала, как мы наталкиваемся
на факты, противоречащие данной схеме.
Возьмем для примера глагол *H1es-mi ‘быть’, который должен был
бы, по указанной логике, относиться к глаголам состояния, а
не действия. Между тем, во всех известных нам индоевропейских языках этот глагол
дольше и последовательнее других сохраняет принадлежность к -mi спряжению. Разумеется,
при перестройке глагольной системы в ряде языков по аналогии возникают тематические
формы от этого глагола, однако, если не учитывать эти явно поздние и аналогические
формы, фактически во всех индоевропейских языках глагол «быть» спрягается, как
другие глаголы на -mi. Приведем основные формы данного спряжения
3 л. мн.ч. *H1s-e/o-nti (вед. sánti,
греч. ε'ισί, лат. sunt,
гот. sind, ст.-слав. сyть, лит. esti, хетт. e-eš-zi).
Как можно видеть, в парадигме глагола сохраняется архаическое противопоставление
ед. и мн.ч., выраженное акцентно-аблаутным способом. У нас нет оснований сомневаться
в том, что формы именно этого глагола остаются во всех рассматриваемых языках
предельно архаичными: не случайно в грамматиках каждого конкретного индоевропейского
языка спряжение глагола «быть» попадает в разряд неправильных глаголов.
С другими глаголами дело обстоит сложнее, поскольку во всех индоевропейских
языках происходил переход от -mi спряжения к спряжению на -hi и наоборот. Общая
тенденция выглядит как развитие глагольной системы в направлении сохранения
только одного из первоначальных типов. Такого рода изменения могут происходить
даже в пределах одного языка: в древнегреческом
языке эолийский диалект проводит унификацию в сторону преобладания форм на -mi
(φώνημι при обычном в других диалектах
φωνέω), а дорийский диалект последовательно
заменяет формы на -μι с помощью форм на -ω
('ομνύω при обычном в других диалектах
'όμνυμι). Санскрит обобщил обе флексии в
продуктивных парадигмах, создав флексию -āmi.
В других языках трудно отличить тематическую основу с флексией от удвоенной
флексии, которая наблюдается в санскрите. Латинский язык, а также германские,
сохраняют лишь формы, восходящие к спряжению на -hi. В данный момент у нас нет
ответа на вопрос о семантических основаниях формального деления глагольных основ
на два класса. Однако, как кажется, есть возможность взглянуть на проблему
семантического инварианта с несколько другой стороны, обращая внимание на
возможность сохранения в качестве семантического инварианта той флексии,
которая отчетливо восстанавливается как характеризующая медиальные формы уже для
праиндоевропейского языкового состояния.
1 л. ед. ч. вед. bháre,
греч. φέρομαι, лат. sequor, хетт. e-eš-ha-ha-(ri)
3 л. мн. ч. вед. bhárante, греч.
φέρονται, лат. sequuntur, хетт. e-ša-an-da(-ri).
Чередование, заметное при сопоставлении греческих (-ντοι:
-νται) и латинских (-ntur) форм, позволяет,
в соответствии с теориями последнего времени, отождествить конечные -r и -i как
варианты показателей локатива и предполагать также, что первоначально сюда же
могли попадать и формы на -n.
При разборе формы ед. ч. медия нетрудно видеть, что в форме окончания 1 л.
содержатся элементы, совпадающие с теми, которые характеризуют древнейшие индоевропейские
глагольные классы, а сама форма может рассматриваться как совокупность двух
окончаний. Таким образом, мы имеем возможность противопоставить две формы:
*H1es
-
m
-
i
«бытие/быть»
«я»
«здесь, сейчас»
k’ei
-
m
-
H2
-
i
«лежать/расположение»
«я»
«мне»
«здесь, сейчас»
Как показывает глоссирование, 1 л. ед.ч. «я», выраженное косвенной основой
местоимения, и «мне», выраженное с помощью Н2, которое не случайно входит в
форму номинатива местоимения 1 л. *H1eg’hoH2-m, «уживаются» вполне благополучно.
Остается открытым вопрос о правильности самого предложенного здесь глоссирования,
однако семантически мы получаем достаточно осмысленное противопоставление:
-m как показатель 1 л., уже на заре индоевропеистики отождествленное с местоименной
основой 1 л., получает вполне правдоподобную интерпретацию.
-Н2, которому мы должны приписать действие, направленное на субъект
(т. е. на 1 л. ед.ч.), заставляет увидеть здесь семантическое противопоставление
я : мне, при этом мы обнаруживаем отчетливое противопоставление форм
*H1es-m-i «бытие (существование) мое» и *k’ei-m-H2-i «лежание
мое мне». С точки зрения семантики вторая форма должна интерпретироваться как
«а я себе лежу».
Данные примеры показательны, поскольку речь идет о двух исключительно древних
корнях, имеющих в разных индоевропейских языках надежные соответствия, не требующие
уточнения семантического развития. В других окончаниях, относящихся ко 2-му
и 3-му л. ед.ч., легко видеть активные формы (содержащие указание на лицо деятеля),
расширенные дополнительной флексией -o, по форме совпадающей с известным указательным
местоимением *е/о и, возможно, представляющей собой его отражение.
Характерно, что ни в одном из рассматриваемых языков для этих форм не сохранились
противопоставления «мне : тебе : себе», а для 1 л. «я : мне» выступает как вполне
отчетливое противопоставление. В хеттском языке окончания 2-го и 3-го л., распределенные
в зависимости от типа спряжения, могли бы отражать более раннее противопоставление
основ указательных местоимений *so-/*seH2 (nom. sg. f./m.) и *to
в основах среднего рода и в косвенных падежах. Не исключено также, что личные
местоимения 2-го и 3-го л. в своей предыстории могут восходить к дейктическим
элементам, этимологически сходным с указательными местоимениями.
Проблема указательного *е/о осложняется тем обстоятельством, что в целом ряде
случаев мы не можем отличить эту древнюю и редкую местоименную основу от тематического
гласного. Отчасти в этом отношении может быть полезен хеттский язык, в котором
тематическое спряжение представлено только у глаголов с суффиксальными -sk-
и -yo-. С другой стороны, отчетливое дейктическое значение этой местоименной
основы может быть обнаружено в формах аугмента, характеризующего действие, отнесенное
к прошлому, и никогда - к настоящему. Можно рискнуть семантически интерпретировать
данное противопоставление как указание на видимый объект (основа *so-) и объект,
который находится за пределами наблюдения (основа *о-).
Литература
Кацнельсон С.Д. Категории языка и мышления: Из научного
наследия. М., 2001.
Рахилина Е.В. Когнитивный анализ предметных имен: Семантика и сочетаемость.
М., 2000.
Храковский В.С. Грамматический потенциал глагольной лексемы // Зборник Матице
српске за славистику. Броj 71-72/2007, Нови Сад.
