Супрун - Лексическая структура текста и лексическая синтагматика

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

А. Е. Супрун

ЛЕКСИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА ТЕКСТА И ЛЕКСИЧЕСКАЯ СИНТАГМАТИКА

(V nemzetközi szlavisztikai napok 1994 / Международные дни славистики. - 1. kötet. - Szombathely, 1995. - С. 55–62)

Понятие лексической структуры текста определяется в двух аспектах - парадигматическом и синтагматическом. Под лексической парадигматикой понимается в этом случае установление фрагмента лексической системы, отобранного для производства данного текста и способов его отбора: сам лексический состав текста с разных точек зрения - словник, количество разных слов и словоупотреблений, тематические группы лексики, используемые в тексте, включая синонимику и подобные явления, а также семантические, грамматические, частотные, морфологические, фонетические, стилистические факторы отбора лексики и т. п. Иначе говоря, особенности словника текста как своеобразной лексической микросистемы и ее отношения к лексической системе языка в целом и в плане критериев отбора, и в плане внутренней организации отобранного как относительно замкнутой системы.

Но само собой разумеется, что отобранный фрагмент системы функционирует в данном тексте: служа для передачи некоторой информации, лексика вступает в определенные синтагматические отношения, что и отражается в синтагматическом аспекте лексической структуры текста. К синтагматическому аспекту лексической структуры текста в этом плане относятся лексические повторы, использование в тексте перечислений, различного типа текстовые замены (окказиональная синонимия), лексическая сочетаемость, распределение слов по тексту и факторы, его определяющие, и др.

Каждый из этих параметров синтагматического аспекта лексической структуры текста заслуживает специального рассмотрения. О некоторых таких параметрах лексической структуры я уже писал в связи с анализом лексической структуры отдельных текстов, в частности - служб в честь Вячеслава Пражского, Кирилла (Константина Философа), слов и молитв Кирилла Туровского, I и III Фрейзингских листков, включающих тексты покаяний, шуточной полабской песни, стихотворений Бориса Пастернака, Анны Ахматовой, Корнея Чуковского, Владимира Маяковского и др.

Остановимся специально на роли лексической синтагматики в лексической структуре текста на примере стихотворения "Зимняя ночь", которое Борис Пастернак приписал своему герою - Юрию Живаго (о смысле такой передачи авторства и о данном стихотворении см., в частности: [Пастернак 1990, 711-714, 724-725]).

Зимняя ночь

Мело, мело по всей земле Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела.	И падали два башмачка Со стуком на пол. И воск слезами с ночника На платье капал
Как летом роем мошкара Летит на пламя, Слетались хлопья со двора К оконной раме.	И все терялось в снежной мгле, Седой и белой. Свеча горела на столе. Свеча горела.
Метель лепила на стекле Кружки и стрелы. Свеча горела на столе, Свеча горела.	На свечку дуло из угла. И жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно.
На озаренный потолок Ложились тени. Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья.	Мело весь месяц в феврале. И то и дело Свеча горела на столе, Свеча горела.

Тридцатидвухстрочное стихотворение, включившее 112 словоупотреблений 66 разных слов, построено на довольно строгой ритмической схеме (чередуются восьми- и пятисложные ямбические строки, иногда с цезурами, всегда с точными рифмами abab). 12 слов (в том числе 3 существительных, 2 глагола, по одному местоимению и числительному, 3 предлога и 2 союза) встретились неоднократно, в сумме 58 раз. 54 слова (в том числе 34 существительных, 9 глаголов, 1 причастие, 4 прилагательных, 2 наречия,1 местоимение, 3 предлога) - по одному разу.

3-я и 4-я строки, в которых повторяется ядро предложения, развернутое в первой из них обстоятельством места, повторяются еще трижды - в конце 3, 6 и 8-й строф: Свеча горела на столе, | Свеча горела. Стоит отметить, что в последних строках стихотворения двустрочье не самодостаточное предложение, а часть сложного предложения, начало которого дает временн?ю рамку происходящего.

Ключевая для романа фраза "Свеча горела" повторяется, таким образом, 8 раз. Эти строки уже возникли в мыслях Юрия Живаго в конце 19-й главы третьей части романа, когда зарождалось поэтическое сознание героя, а затем были повторены в памяти Лары при прощании с Юрой (ч. 15, гл. 14). Не будем здесь и сейчас искать смысл этой фразы то ли через соотнесение с Нагорной проповедью, то ли с другими местами Священного писания, где тоже есть образ свечи (Апокалипсис 8.10, Мк. 14.54, Ио 18.3, Деян. 16.29, 20.8). Нет убеждения в том, что вертикальный контекст включает двенадцатистрочные стихи Иннокентия Анненского "Canzone" [Анненский 1959, 169-170], где свеча на огне - сигнал любовного свидания; но не исключено, что в такой контекст входит пушкинское стихотворение "Ночь" ("Близ ложа моего печальная свеча горит") [Пушкин 1947, 289]. Безусловна связь двустрочья с рядом мест романа, где речь идет о горящей свече, в том числе и той, поставленной Пашей Антиповым для Лары (3.9) и замеченной Юрием Живаго (3.10), породившей рассматриваемые строки: ср. также 4.3, но ср. и важный горящий фонарь в этой же главе, а также другие свечи в романе (2.17; 5.14). Отметим лишь, что в стихотворении 20 повторений трех самых частых полнозначных слов обусловлены четырехкратностью двустрочья. Тема горящей свечи - одна из трех лексических тем стихотворения - возникает в нем еще дважды в связи с другими темами, в частности с темой метели (пушкинской метели) и смятения: сравнение мятущихся хлопьев с мошкарой, летящей на пламя во второй строфе и упоминание о том, что из угла дуло на свечку - в седьмой (это упоминание колебания пламени, конечно, связано и с темой "жара соблазна" - страсти). Связь темы горящей свечи с темой страсти очевидна и в некоторых других местах: в четвертой строфе на озаренный - конечно же, свечою - потолок ложились тени скрещенья судьбы, в последней строфе четырьмя словечками и то и дело развивается идея длительности и прерывистости страсти. А в конце пятой строфы - воск капает со свечи (ночника) на платье, брошенное, вероятно, рядом с упавшими башмачками на пол. Итак, образ горящей свечи пронизывает собой и две другие темы стихотворения - смятенья и страсти.

Тема метели (смятенья) возникает с первого, сразу же повторяющегося слова: Мело, мело по всей земле | Во все пределы. Повтор указывает на силу, длительность этой всепредельной метели, охватившей всю жизнь героев. Во второй, третьей, шестой строфах - снежная лексика, напоминающая о том месте романа, когда свеча прогрела заиндевевшее окно и в рождественский вечер как бы связала в единый узел не подозревавших о том героев романа. Третий раз слово мело встречается в последней строфе: Мело весь месяц в феврале...

Вероятно, как и в Рождество, эта дата значима: многое связано в жизни страны и героев с февралем, хотя, думается, поиск в числовой символике более точной даты (24 февраля) у Ежи Фарино отнюдь не бесспорен [Faryno 1989, 134].

Тема "жара соблазна" - страсти и скрещенья судеб с огромной яркостью предстает в четвертой и пятой строфах. Троекратно употребленное в двух строках скрещенья (все три раза во множественном числе!) сначала применительно к конкретным, зримым на озаренном потолке теням рук и ног, а затем - к абстрактным скрещеньям судьбы (судьба - в ед. ч.: она понимается как единая) предваряет динамически изобразительную, предметную (два башмачка падали на пол, воск с ночника капал на платье), озвученную (со стуком) картинку с богатым ассоциативным фоном (слезы, ночь - ночник, да и название стихотворения, воск, многозначное падать...) в пятой строфе, логически продолженную первыми строками шестой строфы: И все терялось... Терялось, конечно, не только в снежной мгле и в пламени свечи, но также, как следует в строфе седьмой, во вздымающихся чувствах, жаре соблазна. Вместе с тем эта любовь - не только земная: как бы благословляемая ангелом, она имеет и неземную, небесную суть, и она, осененная крестообразно, озаряемая свечою, не прекращается в смятении и мгле (строфа 8).

Итак, повторы в стихотворении связаны с передачей главных его и романа в целом тем - творческого горения, любовного огня, мятущейся души и мятущейся страны, воплощаемых в волнующемся пламени горящей свечи. Так и объясняются все повторы знаменательных слов: свеча (8), горела (8), (на) столе (4), мело (3), скрещенье (3). Из сказанного ясно и распределение главного повтора стихотворения - двустрочья о свече - по всему тексту (строфы 1, 3, 6, 8) с теми или иными аллюзиями к свече в тех строфах, где этого двустишия нет (пламя - 2; озаренный - 4; воск - 5; свечка - 7), и сгущение слова скрещенье в 4-й строфе при соотнесении с ним слова крестообразно - самого длинного, пятисложного слова, составляющего целую последнюю строку в 7-й строфе, и повтор слова мело в 1-й строфе, а затем - в последней, 8-й с корреспонденциями этого слова со словами в других строфах (хлопья - 2, метель - 3, снежная мгла - 6, дуло - 7).

В стихотворении почти нет перечислений, а если есть, то они коротки: дву- или трехчленны. Метель лепит на стекле кружки и стрелы; в тенях на потолке видятся скрещенья рук, скрещенья ног; судьбы скрещенья; мгла, в которой все теряется, снежная, седая, белая. Это все. Впрочем, не так и мало для стихотворения: более пяти процентов слов входят в перечисления.

Текстовые замены тоже не очень характерны для текста. Лишь образ свечи потребовал замен: пламя в строфе 2-й (ведь хлопья виделись слетающимися как мошкара к освещенному - свечой - окну); ночник (строфа 5), что напоминает время действия; свечка (7), контрастирующая своим бытовым характером не только со свечой, но и с главными образами строфы - жаром соблазна и ангелом.

По всему стихотворению распределены и тематические группы слов. Только в первых трех строфах нет лексики, связанной с материальным и духовным проявлением страсти, хотя, конечно, темы пламени свечи и метели с нею связаны скорее именно в этом тексте. В 4-й и 5-й строфах нет темы метели. Тема свечи и пламени, как мы видели, присутствует во всех строфах, причем в первых трех она переплетается с темой метели, в следующих двух - с темой страсти, а в трех последних - с обеими этими темами.

Как обстоит дело в стихотворении с лексической сочетаемостью? В первом предложении главный член мело - безличное сказуемое, к которому даны два обстоятельственных уточнения места. Уточнения места (где?) - универсальное (по всей земле), многозначное и достаточно стандартное; уточнение направления (куда?) - тоже универсально, но выражено более специфично (во все пределы). Возможное в принципе указание интенсивности заменено повтором самого глагола, что встречается нередко. Итак, в первой фразе нестандартным, хотя и вполне допустимым, можно признать лишь сочетание мело во все пределы. Главное тут, видимо, в несколько архаизированном употреблении слова предел не в значении 'граница', а в значении 'территория'. Такая архаизация (достаточно легкая) соотносима и с некоторыми иными элементами текста (вздымал, как ангел, два крыла).

Двустрочие о свече абсолютно стандартно. Оно скупо, уточнено лишь место (на столе), что обобщает, уводит от излишней конкретизации - не на окне, как знает Лара, а так, издалека и со стороны, как можно предположить, глядя на окно снаружи и не слишком вникая, где стоит свеча в чужом доме: на столе или почему-то на подоконнике. К слову свеча как к субъекту наиболее част и привычен этот предикат функционирования - горела (горит), реже: загорелась, зажглась, угасла, погасла, пылает; глаголы с корнем свет- (светит, засветилась, освещает) в русском языке, с его избеганием повтора корней в пределах фразы, не характерны.

Во второй строке сочетания слов достаточно типичны: мошкара летит, летит летом, летит на пламя, летит роем (с незначительной, укладывающейся в норму инверсией слова роем); хлопья слетались, слетались со двора, слетались к раме, к оконной раме. Конечно, возможны и иные сочетания, например: летит на пламя (на огонь), на свечу (на лампу), на свет, но они отнюдь не отменяют выбранного.

В третьей строфе смысловое продолжение второй: коль скоро хлопья слетались к оконной раме, к окну, естественно, что это их действие было обусловлено метелью и именно метель лепила причудливые фигуры, лепила на стекле (не только потому, что стекло теплее, чем, скажем, стена, и легче позволяет на себя лепить, но и потому, что так видит наблюдатель, поскольку окно освещено свечой, о чем напоминает вновь завершающее строфу двустишие), лепила кружки и стрелы. Последнее сочетание - кружки и стрелы - передает причудливость образуемых снегом на окне фигур и укладывается в рамки допустимой сочетаемости между собой и глаголом лепить.

Начало четвертой строфы связано с предыдущей: озаренный потолок освещен, конечно, свечой. И тени рук и ног, конечно, возникли в неровном пламени свечи. Тройное сочетание слова скрещенье вполне соответствует ходовому словоупотреблению: скрестить руки, ноги, скрестились (их) судьбы. Ложились тени - сочетание довольно стандартное, уступающее в употребительности, видимо, лишь выражению тени падали/пали. Но это слово занято в следующей строфе в колоритной бытовой картинке, свежо и блестяще написанной весьма обычными словесными сочетаниями (строфа 5). Сравнение капель воска со слезами, быть может, допустимо воспринять как напоминание о печальной свече в названном пушкинском стихотворении.

Шестая строфа в первой части построена как удаление от конкретики предыдущей, но слова и здесь сочетаются вполне обычно: все терялось, терялось в(о) мгле, мгла снежная, седая, белая. И завершение - снова двустишие о свече.

В седьмой строфе - кульминация страсти. Сначала - обычная бытовая конструкция: На свечку дуло из угла, - где свеча заменена обычной и бытовой свечкой, а сочетаемость совершенно нормальна. Но продолжение включает яркую образную картину. Пламя свечи волнуется от ветерка из угла, возникает яркая ассоциация: с этим пламенем вздымается жар соблазна, смело и неожиданно сравниваемый с ангелом, два крыла которого крестообразно (ср. скрещенье рук, скрещенье ног) осеняют эту человеческую и высокую любовь (судьбы скрещенья).

Восьмая строфа возвращает читателя/слушателя к первой: мело. Но если в первой было достаточно общего указания места, то в последней - времени. В связи с этим примером указывают на длительность и интенсивность метелей у Пастернака [Фарино 1978, 79-80]. Вторая строка, прерывистая по смыслу и по интонации, впервые детерминирует во времени следующее повторение главного двустишья стихотворения - о свече. Ежи Фарино толкует свечу как внутреннее пространство жизни [Faryno 1989, 134-135]. Только ли жизни вообще, а не любви? Осененная ангелом любовь продолжается. Лара вспоминает эти строки после смерти их автора. Свеча не сгорает: глагол несовершенного вида, как и в первой строфе, как и во всем стихотворении другие глаголы - тоже несовершенного вида: мело, летит, горела, слетались, лепила, ложились, падали, капал, терялось, дуло, вздымал. Сочетаемость слов в последней строфе вполне укладывается в нормы.

Фон нормальных, стандартных сочетаний слов в тексте, включающий повторенное четырежды двустишие о свече, запоминающееся в своей простоте и значимости, делает особо ярким то место, где сочетаемость взрывообразно необычна, - седьмую строфу. Эта выразительность достигается и длиной слова крестообразно, и его связью со словом скрещенье, трижды и очень значимо употребленным в четвертой строфе. Таким образом, лексическая сочетаемость сопрягается с ходом развития содержательной стороны текста чередованием обычных и не совсем обычных сочетаний, в которых обыкновенность и необыкновенность имеют свой смысл и свои нагрузки.

Лексическая синтагматика разными своими проявлениями поддерживает единство текста как целостного продукта речи и служит выражению его завершенности. Обозначая начало и конец, служа в качестве пограничных сигналов, она выделяет центральный момент текста (важнейшие моменты его) напряжением лексически необычных сочетаний, перечней, повторов, появлением особых текстовых замен и т.п. С особой мерой обнаруживается это в поэтическом творчестве, где текст представляет собой "образ мира, в слове явленный".

Литература

Анненский И. Canzone // Стихотворения и трагедии. Библиотека поэта. Большая серия. 2-е изд. Л., 1959.
Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. Доктор Живаго. М., 1990. Т. 3.
Пушкин А. С. Ночь // Полн. собр. соч. М., 1947. Т. 2. Кн. 1.
Фарино Е. К проблеме лирики Пастернака // Russian Literature. 1978. V-VI. № 1.
Faryno J. Поэтика Пастернака ("Путевые заметки" - "Охранная грамота") // Wiener slawistischer Almanach. Sonderband 22 (Literarische Reiche). Wien. 1989.