Следите за нашими новостями!
Philology.ru - Русский филологический портал
Твиттер      Google+
Русский филологический портал

А. П. Чудинов

МЕТАФОРИЧЕСКАЯ МОЗАИКА В СОВРЕМЕННОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КОММУНИКАЦИИ. I (Глава 1-2)

(Екатеринбург, 2003. - 248 с.)

 
Предисловие
 
Исследование теории концептуальной метафоры и описание ее конкретных моделей в различных видах дискурса - одно из интенсивно развивающихся направлений современной когнитивной лингвистики. Новая теория метафоры не отказалась от всего лучшего, что было в традиционных (идущих еще от Аристотеля) учениях о метафоре. Она просто предложила использовать при исследовании метафор принципы когнитивной лингвистики, и это позволило увидеть новые грани в, казалось бы, хорошо известном феномене.  
Современная когнитивистика (М. Джонсон, Ф. Джонсон-Лэрд, Е. Киттей, Дж. Лакофф, М. Тернер, Ж. Фоконье, Н. Д. Арутюнова, А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, И. М. Кобозева, Е. С. Кубрякова, А. П. Чудинов и др.) рассматривает метафору как основную ментальную операцию, как способ познания, структурирования, оценки и объяснения мира. Человек не только выражает свои мысли при помощи метафор, но и мыслит метафорами, познает при помощи метафор тот мир, в котором он живет, а также стремится в процессе коммуникативной деятельности преобразовать существующую в сознании адресата языковую картину мира.
В современных исследованиях метафоры важное место занимает изучение "блендинга", который понимается как своего рода "смешивание", "слияние" двух концептов, образующих метафору [Turner, Fauconnier, 1998]. Важно подчеркнуть творческий, а не механистический характер такого "смешивания". В применении к теории блендинга очень важна идея Е. С. Кубряковой о необходимости изучения законов композиционной семантики. При таком подходе нужно исследовать "тайны интеграции знаков в новые гештальты… отказаться от разного рода аддитивных, или же суммативных, концепций композиционной семантики и заменить их концепциями более творческого характера - динамическими концепциями, отдающими дань самым сложным когнитивным способностям человеческого разума - воображению, интуиции, абстрактному мышлению и, прежде всего, инференции, а значит, возможностям вывода нового знания в ходе решения текущей проблемы и способности к умозаключениям на основе имеющихся данных" [Кубрякова, 2002, с. 6]. Смешивание, слияние концептов - это не суммативный процесс, а создание новой ментальной единицы, которая не равна сумме двух ее составляющих.
Соответственно метафоричность - это естественный путь творческого мышления, а вовсе не уклонение от главной дороги к познанию мира и не прием украшения речи.
Метафору нередко образно представляют как зеркало, в котором вне зависимости от чьих-либо симпатий и антипатий отражается национальное сознание.
В нашей предыдущей монографии [Чудинов, 2001] современная политическая метафора была представлена как своего рода комплекс "зеркал", в котором, во-первых, отражается ментальный мир человека и общества в целом (метафора дает нам обширный материал для изучения когнитивных механизмов в сознании человека и социального мировосприятия), во-вторых, в этом зеркале мы видим отражение обыденных ("наивных") представлений людей о понятийных сферах-источниках пополнения системы политических образов, а, в-третьих, метафора отражает человеческие представления о сфере-мишени метафорической экспансии (в данном случае это современная политическая реальность).
В название настоящей монографии вынесен концептуальный образ МЕТАФОРИЧЕСКАЯ МОЗАИКА. Как известно, каждая отдельная частица мозаики - это всего лишь "кусочек камня или стекла", по которому практически невозможно судить о картине в целом.
Точно так же каждая конкретная метафора отражает мировосприятие одного человека, нередко метафорическая конструкция передает только сиюминутное настроение этого человека. Если же рассматриваемую метафору сопоставить с множеством других, если выделить доминантные для современного политического дискурса метафорические модели, если сравнить системы политических метафор в различных языках, то, возможно, удастся обнаружить какие-то общие закономерности в метафорической картине политического мира, существующей на данном этапе развития в национальном сознании. Так маленькая частица становится органичной частью большой картины. В связи с этим очень значимо социальное признание авторской метафоры, что может проявиться, в частности, в цитировании соответствующего высказывания и в дальнейшем развертывании образа. Ср.:
Когда фразу "Нас затоптали…" произносит "широко известный в узких кругах" физик, то это его частное мнение и индивидуально-авторский образ. Но когда рассматриваемую фразу запоминает и повторяет (а значит, образ показался ему точным и выразительным) нобелевский лауреат и одновременно депутат Государственной думы, когда интервью с этой фразой печатает газета с многомиллионным тиражом, то это уже не частное мнение и отражение личного мировосприятия, а значимый для политического дискурса факт.
Две указанные монографии объединяет стремление к синтезу лучших достижений когнитивной теории метафоры и уже традиционной для российской лингвистики теории регулярной многозначности (Ю. Д. Апресян, Д. Н. Шмелев, Н. В. Багичева, Н. И. Бахмутова, Л. В. Балашова, Л. А. Новиков, И. А. Стернин, А. П. Чудинов и др.), а также иных направлений лингвистики, связанных с изучением регулярности семантических преобразований (М. В. Володина, В. Г. Гак, О. П. Ермакова, Н. А. Илюхина, Н. А. Кузьмина, С. Н. Муране, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия, Е. И. Шейгал, Т. В. Шмелева и др.).
Специфика настоящей работы - в расширении арсенала приемов исследования и привлечении нового материала (современная российская экономическая метафора, современная англоязычная политическая метафора), в углубленном внимании к процессам развертывания концептуальной метафоры в политическом тексте и взаимодействия метафор в пределах текста. Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что представляемая монография является не второй частью ранее изданной работы, а самостоятельной публикацией. Поэтому при ее подготовке для удобства читателей (не все из которых знакомы с первой монографией) оказалось необходимым еще раз повторить некоторые основные положения теории когнитивной метафоры и охарактеризовать используемую методику анализа метафорических моделей.
Композиционно основная часть монографии состоит из пяти глав, что отражает логику развертывания научного исследования.
Первая глава представляет собой своего рода теоретическое введение в теорию когнитивного исследования политической метафоры: здесь рассматриваются общие проблемы политической лингвистики, ее основные понятия и термины, сущность политической метафоры и ее функции.
Во второй главе представлено обоснование методики исследования метафорических моделей и принципов их классификации; в качестве основного материала для исследования используются метафоры, связанные с понятийной сферой "Экономика", которая сначала выступает как сфера-источник метафорической экспансии в сферу "Политика", а затем - как сфера-магнит для притяжения милитарных, криминальных, зооморфных и иных метафор.
Третья глава посвящена исследованию закономерностей развертывания метафорических моделей в политических текстах, здесь же анализируются средства акцентирования метафоры в тексте и стилистические эффекты, возникающие при взаимодействии метафорического заголовка (или заголовка, который может восприниматься как метафорический) и системы метафор в основном тексте.
В четвертой главе рассматриваются особенности метафорического моделирования в политическом нарративе "Федеральные выборы в России". Отбор способов метафорической характеристики важнейших политических событий, активизация определенных моделей, фреймов и концептуальных векторов, появление новых концептуальных метафор - все это дает богатый материал для лингвистического мониторинга общественного сознания.
В последней, пятой, главе представлены результаты сопоставительного исследования русских и английских политических метафор, что позволяет выделить как общие закономерности в метафорическом представлении политической реальности, так и некоторые национальные особенности в использовании и развертывании метафорических моделей.
В результате выстраивается следующая модель исследования: метафора рассматривается сначала в рамках политического текста, далее - в рамках политического нарратива, понимаемого как множество текстов, посвященных одному политическому событию, а затем в рамках российского политического дискурса в его сопоставлении с американским.
При работе над текстом были использованы материалы ряда выполненных под руководством автора дипломных и диссертационных сочинений. Особой благодарности заслуживают Ю. В. Абдульманова, Т. С. Вершинина, А. Б. Ряпосова, Ю. Б. Феденева, Т. В. Шитикова и Д. А. Шулина. Полноправным соавтором разделов, посвященных сопоставлению театральных и монархических метафор в российских и американских текстах является А. А. Каслова; совместно с Е. В. Колотниной написаны разделы "Экономика как сфера-магнит для метафорического притяжения" и "Взаимодействие метафорического заголовка и основного текста"
Материалы исследования неоднократно обсуждались на научных конференциях и семинарах (Екатеринбург, Москва, Пермь, Ростов-на-Дону, Санкт-Петербург, Тамбов, Тюмень, Челябинск и др.) и в личных беседах с языковедами и политологами, что сыграло важную роль в подготовке данной книги. Зарождению ряда изложенных в работе положений способствовало участие автора в семинарах Юрия Николаевича Караулова и Елены Самойловны Кубряковой, проводимых в рамках летней лингвистической школы, организованной при поддержке фонда "Открытое общество" кафедрой современного русского языка (завкафедрой Людмила Григорьевна Бабенко) Уральского государственного университета.
При подготовке книги к публикации были учтены советы и замечания рецензентов - члена-корреспондента РАН, доктора филологических наук, профессора Юрия Николаевича Караулова и доктора филологических наук, профессора Елены Самойловны Кубряковой, а также докторов филологических наук, профессоров Людмилы Григорьевны Бабенко, Алексея Александровича Кретова и Натальи Борисовны Руженцевой, прочитавших рукопись монографии.
 
Глава 1. Введение в теорию исследования политической метафоры
 
В последние годы наиболее перспективные научные направления чаще всего рождаются в зоне соприкосновения различных областей знания. Одним из таких направлений стала политическая лингвистика, новая для России наука, возникшая на пересечении лингвистики с политологией и учитывающая также достижения этнологии и этносемантики, социальной психологии и социологии. Необходимость возникновения и развития нового научного направления определяется возрастающим интересом общества к условиям и механизмам политической коммуникации.
Политическая лингвистика тесно связана с другими лингвистическими направлениями - с социолингвистикой, занимающейся проблемами взаимодействия языка и общества, с функциональной стилистикой и особенно с исследованиями публицистического стиля, с классической и современной риторикой, с когнитивной лингвистикой и лингвистикой текста. Для политической лингвистики в полной мере характерны черты, которые выделены Е. С. Кубряковой [1995] в качестве ведущих для современного языкознания: антропоцентризм (человек, языковая личность становится точкой отсчета для исследования языковых явлений), экспансионизм (тенденция к расширению области лингвистических изысканий), функционализм (изучение языка в действии, в дискурсе, при реализации им своих функций) и экспланаторность (стремление не просто описать факты, но и дать им объяснение).
Предмет исследования политической лингвистики - политическая коммуникация, то есть речевая деятельность, ориентированная на пропаганду тех или иных идей, эмоциональное воздействие на граждан страны и побуждение их к политическим действиям, для выработки общественного согласия, принятия и обоснования социально-политических решений в условиях множественности точек зрения в обществе. Каждый человек, который хотя бы изредка читает газеты, включает радио или телевизор, становится адресатом политической коммуникации. Когда этот человек идет на выборы, он участвует в политической жизни и делает это не без влияния субъектов политической коммуникации. Главная функция политической коммуникации - борьба за политическую власть: политическая коммуникация призвана оказать прямое или косвенное влияние на распределение власти (путем выборов, назначений, создания общественного мнения и др.) и ее использование (принятие законов, издание указов, постановлений и др.). Политическая коммуникация отражает существующую политическую реальность, изменяется вместе с ней и участвует в ее создании и преобразовании.
Важная задача политической лингвистики - исследовать многообразные взаимоотношения между языком, мышлением, коммуникацией, субъектами политической деятельности и политическим состоянием общества. Политическая коммуникация оказывает влияние на распределение и использование власти благодаря тому, что она служит средством воздействия на сознание принимающих политические решения людей (избирателей, депутатов, чиновников и др.). Политическая коммуникация не только передает информацию, но и оказывает эмоциональное воздействие, преобразует существующую в сознании человека политическую картину мира.
Современная политическая лингвистика активно занимается общими проблемами политической коммуникации (анализирует ее отличия от коммуникации в других сферах), изучает проблемы жанров политической речи (лозунг, листовка, программа, выступление на митинге, парламентские дебаты и др.), она обращается к проблемам идиостиля отдельных политиков, политических партий и направлений, рассматривает стратегию и тактику политической коммуникации, композицию, лексику и фразеологию политических текстов, использование в них разнообразных образных средств. Одно из актуальных направлений политической лингвистики - изучение отдельных политических концептов в рамках соответствующего языка и национальной культуры, обращение к проблемам понимания политических реалий того или иного государства гражданами других государств.
Важнейший постулат современной политической лингвистики - дискурсивный подход к изучению политических текстов, то есть исследование каждого конкретного текста с учетом политической ситуации, в которой он создан, с учетом его соотношения с другими текстами, целевых установок, политических взглядов и личностных качеств автора, специфики восприятия этого текста различными людьми, а также той роли, которую этот текст может играть в системе политических текстов и - шире - в политической жизни страны.
Необходимо различать политическую лингвистику, ориентированную на изучение политической коммуникации, и исследования в области языковой политики государства, которые относятся к сфере интересов социолингвистики. Несколько упрощая проблему, можно сказать, что специалистов по политической лингвистике интересует то, как говорят политики, а специалисты по языковой политике занимаются тем, что политики делают (или должны делать) для оптимального использования языка. Поэтому к сфере интересов политической лингвистики не принадлежат столь важные направления работы, как анализ проблем функционирования государственного и иных языков в стране (начиная с вопроса о самой необходимости официального признания государственного языка), изучение проблем языков межнационального общения и языков международного общения (мировых языков), государственная регламентация письменностей (например, недавнее решение об использовании в России исключительно кириллических письменностей), решение вопроса об отношении к заимствованиям. Все эти проблемы относятся к государственной политике в сфере использования языка в целом, а не только к политической коммуникации, что и "выводит" их за рамки политической лингвистики в том понимании, которое лежит в основе настоящего исследования.
 
1.1. Основные направления в современной политической лингвистике
 
Политическая лингвистика как особая область науки возникла в России в последнее десятилетие прошлого века. Однако истоки современной политической лингвистики можно обнаружить уже в античной риторике - проблемами политического красноречия активно занимались в глубокой древности. В России XVIII - первой половины XIX века проблемы политического красноречия также изучались преимущественно в рамках риторики. Проблемы политической речи во второй половине XIX - начале XX века затрагивались прежде всего в публицистике, где велись острые политические дискуссии между сторонниками революционных, либеральных и консервативных взглядов, между марксистами разных направлений, народниками и приверженцами других политических течений.
В истории изучения политического языка советской эпохи можно выделить три периода. Первый из них приходится на 20-30-е годы, когда Г. О. Винокур, С. И. Карцевский, Е. Д. Поливанов, А. М. Селищев, П. Я. Черных, Р. О. Якобсон изучали преобразования, происходящие в русском литературном языке после 1917 года. Были обнаружены значительные изменения в лексической и стилистической системе (прежде всего появление множества аббревиатур, экспансия варваризмов и диалектизмов, значительное влияние просторечия и одновременно официально-деловой речи, сдвиги в семантике и эмоциональной окраске многих слов).
Второй период приходится на 30-40-е годы, когда последователи Н. Я. Марра стремились выделить и автономно описать "язык эксплуататоров" и "язык трудящихся" как едва ли не отдельные системы в рамках национального языка. Определенный историко-лингвистический интерес представляют также опубликованные в этот период работы, в которых представлен лингвополитический анализ "языка и стиля" некоторых советских политических лидеров: М. И. Калинина, С. М. Кирова, В. И. Ленина, И. В. Сталина и др. Авторы указанных исследований отмечали ораторское мастерство большевистских руководителей, "народность" их речи (в смысле ее доступности для широких масс). С этими выводами (если с пониманием отнестись к тому, что в таких работах доминировал восхваляющий пафос) следует согласиться: плохой оратор просто не способен стать лидером в стране, где кипят революционные страсти, или победить в острых внутрипартийных дискуссиях, так характерных для первых лет Советской власти.
Третий период в изучении советского политического языка относится к 50-80-м годам, когда проблемы политической речи рассматривались в публикациях по теории и практике ораторского искусства и лекторского мастерства (Г. З. Апресян, Л. А. Введенская, Н. Н. Кохтев, В. В. Одинцов и др.), при освещении деятельности средств массовой коммуникации (Ю. А. Бельчиков, В. Г. Костомаров, Д. Э. Розенталь, Г. Я. Солганик и др.), в исследованиях по вопросам агитации и пропаганды. Эти проблемы занимали важное место и в некоторых публикациях, посвященных развитию русского языка в послеоктябрьский период, его стилистической дифференциации, обогащению его лексико-фразеологического фонда (П. Н. Денисов, С. Г. Капралова, А. Н. Кожин, Т. Б. Крючкова, М. В. Панов, И. Ф. Протченко и др.). Среди советских специалистов были и блестящие мастера эзопова языка, и искренние сторонники господствующей идеологии, и люди, для которых сама возможность заниматься наукой значила больше, чем рассматриваемый материал. Наши языковеды смогли многое сделать и многое сказать (иногда между строк).
Совершенно особое место в изучении отечественного политического языка занимают зарубежные исследования (Андре Мазон, Астрид Бэклунд, Эгон Бадер, Патрик Серио и др.), в том числе публикации российских эмигрантов (С. М. Волконский, И. Земцов, С. И. Карцевский, Л. Ржевский, А. и Т. Фесенко и др.) и специалистов из бывших советских республик - ныне суверенных государств (В. В. Дубичинский, А. Д. Дуличенко, Э. Лассан, С. Н. Муране, Б. Ю. Норман, Г. Г. Почепцов, И. Ф. Ухванова-Шмыгова и др.). Как справедливо писал С. Есенин, "лицом к лицу лица не увидать": взгляд "со стороны" иногда позволяет увидеть даже больше, чем наблюдения над языковой ситуацией "изнутри". Кроме того, нельзя забывать, что жесткая цензура и самоцензура часто не позволяли советским лингвистам в полной мере высказать свою точку зрения, тогда как авторы, работавшие за рубежом, были в этом отношении относительно свободны. С другой стороны, многие эмигранты "первой волны" оказались слишком суровыми критиками и отвергали едва ли не любые инновации послереволюционного периода. Интересный обзор филологических размышлений и высказываний русских эмигрантов представлен в книге Л. М. Грановской [1993].
Обсуждение проблем политической коммуникации в отечественной лингвистике советского периода происходило, по существу, вне контекста мировой науки. Западные публикации по этой проблематике считались идеологически порочными и по различным причинам почти не были известны в нашей стране. Положение изменилось только в конце ХХ века, когда демократизация общественной жизни сделала политическую коммуникацию в России предметом массового интереса и стала возможной объективная оценка трудов крупнейших зарубежных специалистов в области политической коммуникации.
В западных странах проблема соотношении языка и идеологии вызывала интерес еще в начале прошлого столетия, но политическая лингвистика как самостоятельное научное направление возникла во второй половине ХХ века. Обращаясь к истокам современной политической лингвистики, историки этой науки, помимо филологов, исследовавших социальные аспекты функционирования языка, называют английского писателя Джорджа Оруэлла и немецкого литературоведа Виктора Клемперера. Первый из них написал в 1948 году роман-антиутопию "1984", в приложении к которому были описаны принцип "двоемыслия" (doublethink) и образцы "новояза" (newspeak), то есть на конкретных примерах были охарактеризованы способы речевого манипулирования человеческим сознанием в целях завоевания и удержания политической власти в тоталитарном государстве.
Дж. Оруэлл наглядно показал, каким образом при помощи языка можно заставить человека поверить лжи и считать ее подлинной правдой, как именно можно положить в основу государственной идеологии оксюморонные лозунги "Война - это мир", "Свобода - это рабство" и "Незнание - это сила".
Пророческий дар Дж. Оруэлла постоянно отмечают современные специалисты по политической пропаганде: иногда кажется, что именно по рецептам "новояза" советские войска в Афганистане решили называть ограниченным контингентом, а саму эту войну - интернациональной помощью.
Описанный Джорджем Оруэллом "новояз" был плодом его фантазии. Виктор Клемперер подробно охарактеризовал "новояз", за которым он имел несчастье наблюдать 12 лет. Книга "LTI. Записная книжка филолога" (издана в 1947 году) была посвящена коммуникативной практике германского фашизма, а буквы "LTI" в ее названии обозначают "Лингвистика Третьей империи". Следует отметить, что практика нацистского "новояза" была значительно многообразнее и изощреннее созданной Джорджем Оруэллом теории.
Например, оказалось, что вовсе не обязательно запрещать то или иное выражение - достаточно взять его в кавычки. Например, "немецкий поэт" Гейне - это уже совсем не немецкий и не совсем поэт; соответственно написание "выдающийся ученый" Эйнштейн позволяет поставить под сомнение гениальность выдающегося физика.
Позднее появилось описание коммунистического "новояза" и языкового сопротивления ему в Польше (А. Вежбицка), России (Н. А. Купина) и других государствах существовавшего во второй половине прошлого века социалистического лагеря. Например, в советском политическом дискурсе очень значимыми были политические определения, кардинально преобразующие смысл и эмоциональную окраску слова. Например, в советском "новоязе" буржуазный гуманизм или абстрактный гуманизм - это вовсе не человеколюбие, а негативно оцениваемое проявление слабости, недостаточная твердость по отношению к политическим противникам и просто представителям "эксплуататорских классов".
С другой стороны, в качестве социалистического гуманизма могли быть представлены жестокие действия "против классово чуждых элементов", особенно если эти действия воспринимались как полезные "для трудового народа" в его "классовой борьбе".
Например, в некоторых учебных пособиях как пример социалистического гуманизма описывался эпизод из романа Александра Фадеева "Разгром": командир партизанского отряда Левинсон "экспроприирует" (проще говоря, отбирает) у крестьянина свинью, чтобы обеспечить пищей голодных партизан.
Публикации многих других специалистов по политической лингвистике (Р. Водак, Д. Вотс, Т. А. ван Дейк, Дж. Лакофф, К. Хаккер, Л. Хан, Й. Хейзинга, Н. Хомский и др.) отражают коммуникативную практику современных западных демократий. Эти исследования показали, что и в условиях демократии постоянно используется языковая манипуляция сознанием, но это более изощренная манипуляция. Политика - это всегда борьба за власть, и в этой борьбе победителем обычно становится тот, кто лучше владеет коммуникативным оружием, кто способен создать в сознании адресата необходимую манипулятору картину мира. Например, опытный политик не будет призывать к сокращению социальных программ для малоимущих, он будет говорить только о "снижении налогов", но хорошо известно, за счет каких средств обычно финансируется помощь малообеспеченным гражданам. Умелый специалист будет предлагать бороться за социальную справедливость, за "сокращение пропасти между богатыми и бедными", и не всякий избиратель сразу поймет, что это может быть призывом к повышению прямых или косвенных налогов, а платить их приходится не только миллионерам.
В нашей стране формирование политической лингвистики как особого научного направления происходило в последнее десятилетие ХХ века, чему способствовали как бурные изменения в политическом языке, отражавшие коренные социальные преобразования в постсоветской России, так и появление возможности открыто выражать свои взгляды, использовать опыт западной политической науки. Вместе с тем показательно, что до настоящего времени специалистам приходится обосновывать использование самого наименования "политическая лингвистика". Так, П. Б. Паршин пишет: "В названии настоящей статьи присутствует выражение "политическая лингвистика", которое может вызвать вполне обоснованную оторопь. Оно, однако, имеет некоторую историю употребления (международная конференция, в названии которой присутствовало это выражение, прошла в Антверпене еще в декабре 1995 года), да и к тому же проще и понятнее, чем "теория политического дискурса" и тому подобные обозначения соответствующей сферы исследований. Еще одним аргументом в пользу этого названия является то, что оно устроено ровно так же, как уже привычное "политическая психология": определение в составе обоих названий относится не к самой дисциплине, а к ее объекту" [Паршин, 2001, с. 181]. Высказанные опасения представляются напрасными: исследования в области политической лингвистики становятся все более глубокими и разнообразными, а название этого раздела науки не вызывает не только оторопи, но и удивления.
Специфика современной российской политической речи в последние годы активно обсуждается специалистами (В. Н. Базылев, А. Н. Баранов, Н. А. Безменова, А. Д. Васильев, И. Т. Вепрева, С. И. Виноградов, О. И. Воробьева, О. П. Ермакова, Е. А. Земская, О. С. Иссерс, Е. Г. Казакевич, В. И. Карасик, Ю. Н. Караулов, И. М. Кобозева, В. Г. Костомаров, Л. П. Крысин, Н. А. Купина, П. Б. Паршин, Г. Г. Почепцов, Л. И. Скворцов, Т. Г. Скребцова, Ю. А. Сорокин, Ю. Б. Феденева, А. П. Чудинов, В. Н. Шапошников, В. И. Шаховский, Е. И. Шейгал и др.). Повышенное внимание современных специалистов к исследованию политической речи связано еще и с тем, что в советский период едва ли не всякая публикация по проблемам политической речи была априорно скомпрометирована. Как известно, в условиях жесткой цензуры и самоцензуры было крайне сложно объективно охарактеризовать особенности речи как коммунистических лидеров (идейная чистота и высокая должность как бы предопределяли их речевое мастерство), так и их политических противников; допускались лишь своего рода "советы" пропагандистам, стремящимся увеличить воздействие своей пропаганды, а также рекомендации журналистам по проблемам "языка и стиля" в средствах массовой коммуникации и критический анализ языка "буржуазной" прессы. Положение изменилось только после начала "перестройки", когда гласность сделала возможной публикацию более объективных исследований.
В современной отечественной политической лингвистике сформировалось несколько относительно автономных, хотя и взаимосвязанных направлений. Возможна классификация современных отечественных политико-лингвистических исследований по используемым методам исследования, по изучаемому периоду, по рассматриваемому языковому уровню и некоторым другим основаниям. Рассмотрим основные противопоставления, выявляющиеся при анализе конкретных публикаций.
 
1.1.1. Исследования в области теоретических основ политической лингвистики - анализ конкретных единиц в рамках политических текстов
 
К первой группе относятся публикации, авторы которых стремятся осмыслить общие категории политической лингвистики, сформулировать теоретические основы этой науки, охарактеризовать ее понятийный аппарат и терминологию (В. Н. Базылев, А. Н. Баранов, О. И. Воробьева, Ю. Н. Караулов, Л. П. Крысин, Н. А. Купина, А. К. Михальская, П. Б. Паршин, Г. Г. Почепцов, Л. И. Скворцов, Ю. А. Сорокин, А. П. Чудинов, Е. И. Шейгал и др.). Так, в учебнике А. Н. Баранова [2001] политическая лингвистика представлена как одно из направлений прикладной лингвистики, охарактеризованы предмет, задачи и методы указанного научного направления. В исследовании П. Б. Паршина [1999] рассмотрены понятие идиополитического дискурса, методологические основы политической лингвистики и специфика политического языка. В монографии Е. И. Шейгал [2000] даны определения основных понятий политической лингвистики, представлена общая характеристика политического языка и политического дискурса, рассмотрены вопросы категоризации мира политики в знаках политического дискурса и интенциональные характеристики политического дискурса, проанализирован ряд политических жанров. Автор приходит к выводу, что в политическом дискурсе обнаруживается "примат ценностей над фактами, преобладание воздействия и оценки над информированием, эмоционального над рациональным" [Шейгал, 2000, с. 46]. Характерными признаками языка политики, по мнению исследователя, являются смысловая неопределенность (политик часто предпочитает высказывать свое мнение в максимально обобщенном виде), фантомность (многие знаки политического языка не имеют реального денотата), фидеистичность (иррациональность, опора на подсознание), эзотеричность (подлинный смысл многих политических высказываний понятен только избранным), дистанцированность и театральность.
Оригинальная концепция представлена в книгах О. И. Воробьевой "Политическая лексика. Семантическая структура. Текстовые коннотации" [1999] и "Политическая лексика. Ее функции в современной устной и письменной речи" [2000]. Рассматривая теоретические основы политической лингвистики, автор прямо соотносит функции политической лексики с функциональным стилем и детально рассматривает номинативную функцию указанной лексики (в рамках официально-делового стиля), ее аксиологическую и прагматическую функции (в рамках публицистики) и эстетическую функцию (в рамках художественных текстов). В других разделах представлено подробное описание семантической структуры и текстовых смыслов ключевых слов политического языка (политика и политический; партия и партийный; буржуазия и буржуазный; социализм и социалистический; советы и советский). Подобное совмещение в рамках одной публикации теоретического осмысления проблемы и конкретного описания отдельных явлений характерно и для многих других исследований.
 
1.1.2. Изучение советского "новояза" - исследование современного политического языка
 
При "хронологической" (ориентированной на исследуемый исторический период развития русского политического языка) классификации противопоставляются публикации, посвященные, с одной стороны, "тоталитарному языку" советского периода, а с другой - современной политической коммуникации (начиная с "перестройки"). Ярким примером исследований первого типа может служить монография Н. А. Купиной "Тоталитарный язык: словарь и речевые реакции" (1995), в которой тщательно рассматривается словарь советских идеологем, относящихся к политической, философской, религиозной, этической и художественной сферам, а также языковое сопротивление и языковое противостояние коммунистической идеологии внутри России. В монографии А. П. Романенко "Советская словесная культура: образ ритора" [2000] представлено детальное описание советского риторического идеала, образа "идеального" советского ритора. На основе учения Ю. В. Рождественского об этосе, пафосе и логосе А. П. Романенко рассматривает условия речевой деятельности советского ритора (этос), направленность содержания его выступлений в зависимости от вида речи (пафос) и средства языкового выражения применительно к условиям и направленности содержания (логос).
Проблемы "русско-советского языка" и языкового сопротивления исследуют также Ю. А. Бельчиков [2000], А. А. Ворожбитова [1999; 2000], С. Ю. Данилов [1999], В. И. Жельвис [1999], Н. А. Кожевникова [1998], С. Кордонский [1994], Э. Лассан [1995], Ю. И. Левин [1998], В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитина [1998], Б. Ю. Норман [1994], Е. А. Покровская [2001], Г. Г. Почепцов [1994], Р. И. Розина [1991], П. Серио [1999], А. П. Чудинов [1997] и целый ряд других авторов. Их работы показывают, что в политическом языке советской эпохи действительно существовала "диглоссия" (по А. Вежбицка [1993]), точнее, использовалось несколько "диалектов" (официальный, диссидентский, обывательский, "потаенный"). Как справедливо отмечает Максим Кронгауз, неверно считать, что "русский язык в советскую эпоху был неуклюж, бюрократичен и малопонятен. Таким была только одна из его форм, а именно "новояз", но другим "новояз" быть и не мог. Его устройство определялось его предназначением" [Кронгауз, 1999, с. 139]. Следует подчеркнуть, что советский "новояз" - это не язык всего советского народа, а официальный язык тоталитарного общества. Бюрократичность, "двоемыслие" (по Дж. Оруэллу), максимальная обезличенность, эзотеричность (наличие смыслов, понятных только специалистам), ритуальность - это естественные свойства официальной политической коммуникации, которые в той или иной мере присутствуют и во многих современных политических текстах официального (и не только официального) характера. Разумеется, бюрократическим и неуклюжим был не русский язык, а коммуникативная деятельность большинства советских лидеров, речевая практика которых если не считалась образцовой, то по меньшей мере воспринималась как наиболее соответствующая духу эпохи.
Если же сравнивать русско-советский язык и русский политический язык новейшего времени, то следует отметить, что в прошлом осталась жесткая регламентация, которая определяла строгое следование всевозможным нормам (языковым, речевым, жанровым, этическим, композиционным и иным) и ограничивала проявления индивидуальности. Эта регламентация в каких-то случаях играла положительную роль (например, не допускала использования грубо-просторечной и жаргонной лексики, ограничивала поток заимствований), но именно она и обусловливала те качества "советского" языка, которые в одних случаях вызывают его критику, а в других - некоторую ностальгию.
 
1.1.3. Нормативный и дескриптивный подходы к изучению политического языка
 
В современной отечественной политической лингвистике отчетливо разграничиваются дескриптивный (описательный) и нормативный подходы к оценке инноваций. В первом случае авторы фиксируют новые явления, не стремясь при этом дать им позитивную или негативную оценку. Во втором случае новые явления "подвергаются досмотру" с позиций традиционной речевой нормы; высказывается даже мысль о необходимости создания лингвоэкологии - особой науки, призванной "защищать" классический русский язык [Сковородников, 1996]. Авторы подобных работ тщательно фиксируют всевозможные реальные и мнимые недостатки в речи российских политиков и журналистов, справедливо демонстрируя при этом, что отечественная политическая элита по своему риторическому мастерству еще очень далека от Демосфена и Цицерона, что прямой телеэфир слишком безжалостен и что напрасно в некоторых газетах сократили должности литературного редактора и корректора. Нередко в подобных работах критика современной речи и сетования на общую "порчу" русского языка совмещаются с критикой современной политической ситуации и современных политических лидеров.
Как известно, речевое творчество современных политиков и журналистов едва ли не основной источник беспокойства лингвистических пуристов, потому что многочисленные нарушения традиционных литературных норм вызывают тревогу и у общества в целом. Подборки "перлов" политического слога стали в последние годы постоянной рубрикой многих авторитетных средств массовой информации ("Литературная газета", "Аргументы и факты", "Итого", "Комсомольская правда" и др.), речевые ошибки политиков и журналистов нередко становятся и предметом тщательного разбора профессиональных филологов.
Среди лучших публикаций рассматриваемого типа можно назвать книгу М. В. Горбаневского, Ю. Н. Караулова и В. М. Шаклеина "Не говори шершавым языком" [1999], в которой проанализированы наиболее типичные нарушения норм русской литературной речи в электронных и печатных средствах массовой информации. Как справедливо отмечает редактор указанного издания Ю. А. Бельчиков, задача таких публикаций - это вовсе не фиксация ошибок конкретного автора: "Принципиально важно, проводя систематические наблюдения над языковой жизнью современного общества, стремиться выявить тенденции в использовании языковых средств, в их функционировании в повседневной речевой коммуникации, в различных ее сферах, "участках" - социокультурных, функционально-стилистических, жанрово-тематических" [Там же, с. 3]. Конкретные примеры коммуникативных неудач и их теоретическое осмысление, рекомендации по предупреждению ошибок широко представлены и в ряде других публикаций [Агеенко, 1996; Баранов, Казакевич, 1991; Виноградов, 1993; Культура парламентской речи, 1994 и др.]. Вместе с тем заслуживает несомненного внимания позиция специалистов, которые подчеркивают, что современный русский язык находится в состоянии динамичного развития, а многочисленные ошибки конкретных политиков и журналистов могут служить свидетельством низкой речевой культуры лишь отдельных носителей русского языка [Земская, 1996]. Теоретическое осмысление проблем современного состояния и динамики развития русского языка представлено в публикациях Г. А. Золотовой, В. Г. Костомарова, М. Кронгауза, Л. П. Крысина, Л. И. Скворцова, Е. Н. Ширяева.
Кардинальные социальные изменения всегда вызывают крупные преобразования в языке (вспомним утрату российской государственности в ХIII веке, "Смутное время" на рубеже ХVI и ХVII столетий, Петровские реформы или Гражданскую войну в начале прошлого века), но никакие политические катаклизмы не способны погубить или хотя бы "испортить" русский язык. Его развитие продолжается, в нем обнаруживаются новые ресурсы, а явления, пугавшие современников, бесследно уходят или начинают восприниматься как вполне естественные и необходимые. Поэтому нужно быть крайне осторожным при оценке новых феноменов и не путать косноязычие некоторых политиков с деградацией русского языка.
 
1.1.4. Автономное исследование отдельных аспектов политического языка
 
Значительный интерес представляют исследования, ориентированные на автономное изучение отдельных уровней современного политического языка (фонетики, лексики и фразеологии, синтаксиса). Наиболее заметны изменения в лексике и фразеологии. Каждый новый поворот в историческом развитии государства приводит к языковой "перестройке", создает свой лексико-фразеологический тезаурус, включающий также концептуальные метафоры и символы. Поэтому вполне закономерно множество исследований по проблемам политического лексикона постсоветского периода. Очень интересны лексикографические издания, фиксирующие новые явления в русской лексико-фразеологической системе постсоветской эпохи: подготовленный под руководством В. И. Максимова "Словарь перестройки" [1992], "Словарь новых значений и слов языка газеты" С. В. Молокова и В. Н. Киселева [1996], "Словарь перифраз русского языка (на материале газетной публицистики)" А. Б. Новикова [1999], "Словарь выразительных средств языка политика" Л. Г. Самотик [2002] и др. Лексико-фразеологические инновации в политической речи последних лет многоаспектно проанализированы в публикациях А. Д. Васильева [2000], О. И. Воробьевой [2000], О. П. Ермаковой [1996], Е. А. Земской [1996], В. Г. Костомарова [1999], Н. В. Черниковой [2001] и ряда других лингвистов.
Не менее ощутимы изменения стилистической системы русского национального языка и процессы его пополнения заимствованной лексикой. По справедливому замечанию Л. П. Крысина, для русского литературного языка конца ХХ века особенно характерны два явления: интенсификация процессов заимствования иностранных слов и "сильнейшее влияние жаргонной и просторечной языковой среды" [2000, с. 30]. О. И. Воробьева [2000] выделяет "стилистическое снижение" в качестве основной тенденции современной политической речи. Активное использование в современной политической речи просторечных и жаргонных слов отмечают и многие другие исследователи (А. Д. Васильев, Ю. Н. Караулов, В. Г. Костомаров).
В монографии В. Н. Шапошникова "Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении" [1998] сделана попытка охарактеризовать не только лексико-фразеологические и стилистические изменения, но и новые процессы в фонетике, словообразовании, морфологии и синтаксисе, связанные преимущественно с изменением "языковой моды" и ориентацией значительной части говорящих на новую политическую и экономическую элиту как своего рода "речевой идеал". Кардинальных изменений в фонетике и грамматике не произошло, но русский язык продолжает свое развитие.
 
1.1.5. Исследование жанров и стилей политического языка
 
Значительное количество публикаций посвящено изучению специфики отдельных жанров и стилей политического языка. Так, А. Н. Баранов и Е. Г. Казакевич [1991] и С. И. Виноградов [1993] рассматривают специфику парламентских дебатов; М. В. Китайгородская и Н. Н. Розанова пишут о "коммуникативном пространстве митинга" [1995]; А. А. Романов и Л. А. Романова анализируют жанр политической сплетни [2002]; А. Плуцер-Сарно находит в выступлениях депутатов Государственной думы признаки традиционных жанров пародии, плача, исповеди и пасквиля [1999].
Особое внимание современных лингвистов привлекает язык средств массовой информации [Александрова, 2002; Володина, 2001; Евстафьев, 2001; Какорина, 1996; Кобозева, 2001; Костомаров, 1999; Михальская, 2001; Рогозина, 2001; Руберт, 2001 и др.]. Специфика телевизионной политической речи рассматривается в публикациях А. Д. Васильева [2000], М. А. Канчер [2002], Н. Г. Мартыненко [2000], Т. И. Поповой [2002] и ряда других языковедов.
Специальные исследования посвящены анализу настенных надписей [Гудков, 1999], лозунгов [Баранов, 1993; Енина, 1999; Левин, 1998], жанра проработки [Данилов, 1999], предвыборной полемики [Ряпосова, 2002], политического скандала [Шейгал, 2000]. В исследовании Н. А. Купиной выделены пять используемых в современных избирательных кампаниях блоков жанров влияния на адресата: жанры протеста, поддержки, рационально-аналитические и аналитико-статистические жанры, юмористические жанры и виртуально ориентированные низкие жанры. Автор отмечает и типичные для выделенных жанров метафорические образы: в частности, в жанре поддержки активно используется "семейная" метафора - образы "отца родного", "благодарного сына", "единой семьи" [Купина, 2000, с. 223]. В целом специалисты отмечают постоянное расширение и обновление жанрового и стилистического арсенала в современной российской политической речи.
 
1.1.6. Исследование идиостилей отдельных политических лидеров, политических направлений и партий
 
Значительный интерес представляют публикации, посвященные идиолектам ведущих политических лидеров современной России. Так, Ю. А. Сорокин [1999] ставит перед собой задачу реконструировать психопортрет Григория Явлинского, в статье В. Н. Базылева [1999] по специальной методике исследуются речевые автопортреты Бориса Немцова, Александра Коржакова, Егора Гайдара, Валерии Новодворской, Александра Лебедя. В работах Т. С. Вершининой проанализированы особенности использования метафоры в текстах девяти современных российских политических лидеров [2001; 2002]. А. Г. Алтунян [1999] предлагает речевые портреты лидеров наиболее крупных партий (В. В. Жириновского, Б. Е. Немцова, Г. А. Зюганова и др.) в сопоставлении с политическими портретами российских политических лидеров прежних эпох. А. К. Михальская анализирует речевые особенности современных политических лидеров на основе детального анализа их интервью [1999]. Языковеды стремятся также охарактеризовать роль идиостиля в формировании харизматического восприятия политика, обращаются к особенностям речи конкретных политических лидеров [Белкина, 2002; Булгакова, Захаренко, Красных, 1999; Дорожкина, 1997; Прохорова, 2002; Ухванова-Шмыгова, 2002].
В отдельную группу следует выделить исследования, посвященные взаимосвязи политической позиции и речевых средств ее выражения. Так, Е. Родионова описывает националистический дискурс газеты "Завтра" [2000], Е. В. Какорина рассматривает стилистический облик оппозиционной прессы [1996], политический дискурс оппозиции анализирует и А. Дука [1998]. Т. С. Вершинина в результате сопоставительного рассмотрения идиостилей девяти ведущих политических лидеров современной России делает вывод о том, что "политические экстремисты (независимо от их принадлежности к правому или левому флангу политического спектра), как правило, более склонны использовать метафорические образы" [2002, с. 21]. А. Б. Ряпосова отмечает повышенную агрессивность речи ряда современных политиков, придерживающихся националистических и коммунистических взглядов [2001]. Едва ли не все авторы отмечают, что в постсоветский период речевые портреты политиков становятся более узнаваемыми, ярче проявляется индивидуальность, но не все черты такого рода индивидуальности заслуживают одобрения.
 
1.1.7. Дискурсивное исследование коммуникативных ролей, ритуалов, стратегий и тактик
 
Интересный анализ современного речевого ритуала и коммуникативных ролей как реализации социального статуса представлен в работах волгоградских ученых [Бакумова, 2002; Карасик, 2002; Шейгал, 2000]. Наиболее полное описание типичных для политической коммуникации стратегий и тактик представлено в публикациях О. С. Иссерс (1996; 1997; 1999). А. А. Филинский рассматривает стратегию манипуляции в современном политическом дискурсе, подробно характеризует такие ее приемы, как делегитимизация, диффамация, солидаризация [2001; 2002], в диссертации В. М. Амирова охарактеризованы стратегии устрашения, самовосхваления и лести [2002], в диссертации П. О. Мироновой [2003] исследована стратегия редукционизма в современном политическом дискурсе, в статье Н. Б. Руженцевой рассмотрены дискредитирующие тактики в современной политической речи. Ритуалы в современном политическом дискурсе рассматривают А. Н. Баранов [1997], Д. Б. Гудков [1998] и Е. И. Шейгал [2000].
Важное место в исследованиях политической коммуникации занимает критический анализ (по Т. А. ван Дейку [1989] и Р. Водак [1997]) проявлений социального неравенства и коммуникативных манипуляций сознанием адресата. Многие специалисты (М. Р. Желтухина, О. С. Иссерс, Н. А. Купина, Л. М. Майданова, А. А. Романов, Н. Б. Руженцева, А. Б. Ряпосова, В. И. Шаховский, Е. И. Шейгал и др.) отмечают повышенную агрессивность современной политической речи, в том числе активное использование конфронтационных стратегий и тактик речевого поведения (угрозы, игнорирование, дискредитация, ложь, наклеивание ярлыков, оскорбления и др.). Так, по наблюдениям В. Н. Шапошникова, в речи современных российских политических лидеров нередко "встречаются такие оскорбительные выражения, как недоумки, популисты, спекулянты, политическая паранойя, бредовые прожекты" [Шапошников, 1998, c. 157]. В публикациях В. И. Жельвиса [1997; 1999] рассмотрены многочисленные примеры использования бранных выражений (в том числе с использованием метафоры) в современной агитационно-политической речи. Разнообразные виды речевой агрессии в средствах массовой коммуникации проанализированы Л. М. Майдановой и ее соавторами в книге "Речевая агрессия и гуманизация общения в средствах массовой информации" [1997]. Специфика проявления речевой агрессии в различных политических жанрах детально исследована А. Н. Барановым [1993], Д. Б. Гудковым [1999], Л. В. Ениной [1998], А. Б. Ряпосовой [2002] и Е. И. Шейгал [2000].
Рассмотренные публикации свидетельствуют, что современный политический дискурс отличается значительным арсеналом коммуникативных ролей, стратегий и тактик. Показательно, что речевая агрессивность в ее разнообразных проявлениях особенно возрастает в периоды обострения социальной ситуации и во время избирательных кампаний.
 
1.1.8. Когнитивные и традиционные методы исследования политической коммуникации
 
Яркий признак современных исследований в области политической коммуникации - использование разнообразной методологии. С этой точки зрения выделяются исследования, выполненные с использованием методик, характерных для когнитивистики, лингвокультурологии, лингвистики текста, социолингвистики, риторики и культуры речи. Многие современные исследования ориентированы на использование методов когнитивной лингвистики, в том числе теории метафорического моделирования (А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, М. В. Зимина, И. М. Кобозева, Е. В. Колотнина, А. Б. Ряпосова, Т. Г. Скребцова, А. В. Степаненко, Ю. Б. Феденева, А. П. Чудинов). Важное место в этом отношении занимают публикации А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, и особенно по проблемам выделения и представления метафорических моделей (см. вводные разделы словаря "Русская политическая метафора" [1991] и "Словаря русских политических метафор" [1994], в которых дано определение метафорической модели, выделены ее структурные части, охарактеризованы языковые способы оживления метафоры, ее функции в политических текстах и др.). Сами указанные словари являются блестящим образцом конкретного описания метафорических моделей. Когнитивная характеристика ведущих моделей метафорического описания современной политической реальности представлена в монографии А. П. Чудинова [2001]. В ней отмечено, что в постсоветских агитационных текстах российские политические реалии регулярно метафорически представляются то как живой организм, то как некий механизм, то как растение или животное, то как находящийся в пути человек (или транспортное средство); в других случаях политическая ситуация моделируется в метафорах, восходящих к военной или криминальной сфере, к миру спорта или зрелищных искусств.
Значительный интерес вызывают публикации, авторы которых стремятся выяснить, как именно метафорически представляется тот или иной политический феномен. Например, Т. Г. Скребцова [2002] выявила специфику метафорического отражения современного российского внешнеполитического дискурса. Ю. Б. Феденева [1997; 1998] подробно рассматривает воздействие крупнейших политических событий в России первой половины 90-х годов ХХ века (референдум, путч, выборы) на употребительность и особенности реализации указанных выше моделей. Новая политическая реальность (а, возможно, и своего рода "мода") рождает новые фреймы и слоты известных моделей, определяет повышение или понижение частотности метафорических словоупотреблений, соответствующих той или иной модели.
Ряд публикаций посвящен когнитивной характеристике отдельных метафорических моделей, активных в политическом дискурсе современной России. Так, в посвященной концепту "деньги" статье Е. Ю. Булыгиной [1999] рассматриваются, помимо прочего, относящиеся к финансовой сфере метафорические наименования в современных публицистических текстах; Н. В. Багичева [2000] анализирует метафору родства, А. Б. Ряпосова [2001] - метафорические модели, имеющие источником военную и криминальную сферы. Ориентационные (левый - правый) и цветовые политические метафоры (красный, коричневый, зеленый и др.) исследует Е. И. Шейгал [2000].
При социолингвистическом подходе к изучению политических текстов выясняется, что политический дискурс российского общества в последнее десятилетие ХХ века отличается кардинальным обновлением содержания и формы коммуникативной деятельности (П. Б. Паршин, М. Н. Эпштейн и др.). Новый политический дискурс отличается стремлением к индивидуальному ("фирменному") стилю, экспрессивностью, а также яркостью, граничащей с карнавальностью; раскрепощенностью, граничащей со вседозволенностью и политическим хамством. Специфику этого дискурса в значительной степени определяют и характерные для социального сознания концептуальные векторы тревожности, подозрительности, неверия и агрессивности, ощущение "неправильности" существующего положения дел и отсутствия надежных идеологических ориентиров, "национальной идеи", объединяющей общество. Как это часто бывает в революционные эпохи, общественное сознание чрезвычайно быстро наполняется необъяснимым доверием не только к некоторым политическим лидерам и партиям, но даже и к некоторым политическим терминам и метафорам, но столь же стремительно и утрачивает эти иллюзии.
Значительный интерес представляют публикации, подготовленные с использованием методик политической психолингвистики, во многом заимствованных из психопоэтики [Базылев, 1999; Белянин, 1999; Сорокин, 1999 и др.].
Во многих публикациях используется методика лингвостилистического анализа. Так, в монографии Н. А. Кузьминой [1999] представлено детальное описание метафорической модели "Жизнь - это театр", традиционно широко представленной в художественных текстах и активно используемой в современных публицистических текстах. Эта же метафорическая модель (с детальной характеристикой обозначаемых политических явлений) подробно рассматривается в монографиях Е. И. Шейгал [2000] и А. П. Чудинова [2001]. Анализ подобных метафор показывает, что они, как правило, подчеркивают типовые смыслы "фальшь", "двуличие", "несамостоятельность" многих политических деятелей, что эта модель практически всегда несет негативную оценку.
В работе О. П. Ермаковой [1996] описаны характерные для современных СМИ тематические группы метафор "Война", "Дом", "Дорога", "Болезнь", "Животные". На широкую распространенность метафорических номинаций в публицистике постсоветского периода указывает В. Г. Костомаров [1998] и целый ряд других авторов [Булыгина, 1999; Какорина, 1996; Крючкова, 1991; Чепкина, 2000; Шапошников, 1998 и др.]. Метафора рассматривается как одно из средств непрямой коммуникации, оценочности и намеренной смысловой неопределенности политических высказываний (Базылев, 1999; Дементьев, 2000; Шейгал, 2000 и др.).
Особое место занимают исследования, в основе которых лежат методы, приемы и терминология традиционной и обновляющейся риторики. К этому направлению относится учебное пособие А. К. Михальской "Русский Сократ. Лекции по сравнительно-исторической риторике" [1996], публикации В. И. Аннушкина [1997], А. А. Ворожбитой [1999] и др.
Целый ряд исследований выполнен с использованием методик сравнительно-исторического языкознания, посвящен истокам современных политических метафор.
Так, в монографии Л. В. Балашовой [1998] на широком историческом фоне рассмотрен ряд моделей социальной метафорики. Она отмечает активность моделирования социальных отношений по аналогии с родственными связями и по аналогии с противопоставлением "своего" и "чужого", моделирование иерархических отношений по аналогии с ролями "старшего и младшего" члена семьи, а также развитие модели имущественных отношений (например, приобретение или утрата покоя). Автор делает важный вывод о том, что "характерная особенность именно социальной макромодели - тенденция к постоянной оценочной характеристике именуемых явлений" [Балашова, 1998, с. 193].
Многообразие используемых методов и методик обогащает политическую лингвистику: каждый метод имеет свои достоинства и позволяет обнаружить некоторые факты и закономерности, не привлекавшие внимания исследователей, принадлежащих к иным научным школам.
 
1.1.9. Сопоставительные исследования
 
Совершенно особое место занимают публикации, посвященные сопоставительному анализу политической коммуникации в России и других государствах [Бакумова, 2002; Болотова, Цинкен, 2001; Желтухина, 2000; Каслова, 2002; 2003; Коженевска-Берчинска, 1999; Колотнина, 2001; Муране, 2001; Степаненко, 2001; Шейгал, 2000; Шмелева, 2001 и др.]. Так, в выполненной на материале русских и английских текстов диссертации Е. В. Колотниной [2001] представлена детальная характеристика метафорических моделей, использующихся в экономической сфере. В статье Т. В. Шмелевой [2001], подготовленной на польском и русском материале, подробно охарактеризованы политические метафоры из понятийной сферы-источника "Медики, болезни и лекарства". Работа С. Н. Муране [2001] посвящена военным метафорам в современных русских и латышских политических текстах. В статьях А. А. Касловой [2002; 2003] рассматриваются закономерности метафорического моделирования президентских выборов в США и России. В монографии М. Р. Желтухиной освещаются особенности представления комического в политическом дискурсе России и Германии [2000], Е. И. Шейгал тщательно анализирует специфику российского и англоязычного политического дискурса [2000].
Сопоставление политической коммуникации различных стран и эпох позволяет отчетливее дифференцировать "свое" и "чужое", случайное и закономерное, "общечеловеческое" и свойственное только тому или другому национальному дискурсу. Все это способствует лучшему взаимопониманию между народами и межкультурной толерантности. Вместе с тем показательно, что для авторов сопоставительных исследований, как правило, не характерен обличительный пафос: изучение зарубежной политической коммуникации показывает, что многие ее свойства, казавшиеся исключительно российскими пороками, обнаруживаются и в политических дискурсах самых демократичных стран.
 
1.1.10. Политическая лингвистика "в маске" и "без маски"
 
Как показывает представленный обзор, в последние годы политическая лингвистика превратилась в самостоятельное направление лингвистических исследований. Принадлежность публикаций к этому направлению часто отражается в их названиях, при формулировании цели и задач исследования, при определении предмета и объекта изучения, при характеристике материала, лежащего в основе работы. Примером могут служить уже рассматривавшиеся выше словари А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова [1991; 1994], В. И. Максимова [1992], В. М. Мокиенко и Т. Г. Никитиной [1998], монографии И. Т. Вепревой [2002], Н. А. Купиной [1995], Э. Лассан [1995], А. П. Чудинова [2001], Е. И. Шейгал [2000], диссертации Е. В. Бакумовой [2002], Т. С. Вершининой [2002], А. Б. Ряпосовой [2002], А. А. Филинского [2002], Ю. Б. Феденевой [1998], учебные пособия и их разделы А. Н. Баранова [2001], О. И. Воробьевой [1999; 2000] и др. Во многих других случаях исследования по политической коммуникации представляются читателям как бы "в маске", то есть без акцентирования собственно лингвополитической сущности публикации. Можно выделить несколько вариантов такой "маскировки".
Во-первых, некоторые авторы представляют свои результаты как относящиеся к современному русскому языку в целом. Яркими примерами могут служить монография В. Н. Шапошникова "Русская речь 1990-х. Современная Россия в языковом отображении" [1998] и монография О. С. Иссерс "Коммуникативные стратегии и тактики русской речи" [1999], основным материалом для которых послужили политические тексты. Разумеется, подобные публикации должны быть учтены при определении общих тенденций развития русской политической коммуникации.
Во-вторых, материалы по исследованию политической коммуникации часто представляются как результаты изучения языка средств массовой информации. Примерами могут служить монография А. Д. Васильева "Слово в телеэфире: очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании" [2000], статьи Л. И. Гришаевой [2002], Е. В. Какориной [1996], Е. Родионовой [2000] М. А. Ягубовой [2001]. Как известно, политический дискурс пересекается с языком СМИ, и далеко не всегда возникает необходимость (и возможность) однозначно отнести материалы публикации к тому или другому дискурсу. Многие из публикаций, названных в представленном выше обзоре, изначально ориентированы на изучение речевой организации СМИ, но материалы этих исследований очень важны и для постижения специфики современной политической коммуникации. Среди других источников сведений по политической лингвистике можно назвать исследования по культуре речи, по лексикологии и фразеологии, по теории и практике журналистики, по психологии, социологии и политологии.
Разумеется, представленный обзор не является полным: крайне сложно даже просто перечислить все современные публикации, имеющие то или иное отношение к политической лингвистике. Но этот обзор отражает тот интерес, который проявляется в современной лингвистике к русской политической речи, и то многообразие материала, методик, аспектов анализа и позиций, которое характерно для современной отечественной науки. В наиболее общем виде каждое конкретное современное исследование в области отечественной политической лингвистики можно охарактеризовать с использованием следующей системы не всегда эксплицитно выраженных противопоставлений:
1) исследования в области общей теории политической лингвистики - описание отдельных элементов политического языка;
2) изучение советского "новояза" - исследование современного политического языка;
3) поуровневый анализ языка (в том числе лексики, фонетики, словообразования, морфологии, синтаксиса) - исследование текста и дискурса (в том числе коммуникативных стратегий и тактик, проявлений речевой агрессии и др.);
4) нормативный подход (анализ с позиций соответствия норме, обычно критический, с призывами к борьбе с "порчей" русского языка) - дескриптивный (описательный) подход, то есть фиксация и изучение новых явлений без их оценки;
5) изучение отдельных политических жанров, стилей, нарративов и текстов - исследование общих признаков политического языка.
6) исследование идиостилей отдельных политических лидеров, политических направлений и партий - изучение общих закономерностей политического языка;
7) дискурсивное изучение коммуникативных ролей, ритуалов, стратегий и тактик - лингвистическое изучение политического языка;
8) когнитивное исследование политической коммуникации - традиционное исследование политической коммуникации;
9) изучение отечественной политической речи - сопоставительные исследования, выявление общих и особенных признаков политических дискурсов различных стран и эпох;
10) собственно политическая лингвистика - материалы по политической лингвистике, содержащиеся в исследованиях, ориентированных на смежные области науки.
Важно подчеркнуть, что во многих публикациях используются разнообразные методы и приемы изучения политической коммуникации, совмещаются нормативный и описательный аспекты исследования, последовательно изучаются различные языковые уровни и текстовые характеристики, привлекаются материалы, относящиеся к разным этапам развития русского политического языка.
 
1.2. Понятийный аппарат и терминология политической лингвистики
 
Среди направлений современного языкознания существуют такие, которые объединяются однотипностью методологии, в них существуют признаваемые большинством исследователей постулаты и принципы (к числу подобных направлений относятся, например, сравнительно-историческое языкознание, психолингвистика, когнитивная лингвистика). Исследования по политической лингвистике объединяются прежде всего изучаемым материалом (политический язык, политические тексты, политический дискурс), а поэтому в данной области знаний до настоящего времени не существует единой теоретической основы, методологии и терминологии. Однако необходим некоторый понятийный и терминологический минимум, без которого невозможно хотя бы элементарное взаимопонимание между специалистами и тем более систематическое изложение основ политической лингвистики. Один из возможных наборов базисных понятий и терминов (не претендующий, однако, на общепризнанность) представлен в настоящем параграфе.
 
1.2.1. Политический язык
 
Вопрос о существовании политического языка как особой знаковой подсистемы в составе национального языка является дискуссионным. Так, А. Н. Баранов и Е. Г. Казакевич считают, что "политический язык - это особая знаковая система, предназначенная именно для политической коммуникации" [1991, с. 6]. Противоположное мнение высказывает П. Б. Паршин: "Совершенно очевидно, что чисто языковые черты своеобразия политического дискурса немногочисленны и не столь просто поддаются идентификации. То, что обычно имеется в виду под языком политики, в норме не выходит за рамки грамматических, да, в общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических ("национальных") языков - русского, английского, немецкого, арабского и т. д." [1999].
Специальные исследования (Воробьева, 2000; Серио, 1995; Шапошников, 1998 и др.) свидетельствуют, что даже при самом тщательном рассмотрении русских политических текстов в них невозможно обнаружить какие-либо фонетические, морфологические и синтаксические явления, отсутствующие в других подсистемах русского национального языка (за исключением случаев активизации некоторых грамматических конструкций). Абсолютное большинство специфических явлений в политической речи относится к лексико-фразеологическому уровню. На этом основании подвергается сомнениям даже само использование термина "язык" по отношению к предмету нашего изучения. И действительно, кажется вполне обоснованным вопрос: можно ли называть языком одну из лексико-фразеологических подсистем современного литературного языка?
Однако хорошо известно, что в разговорной, научной или официально-деловой речи специфических признаков не меньше, чем в политической речи, а поэтому термин "политический язык" имеет не меньше прав на существование, чем по-прежнему используемые лингвистами термины "официально-деловой язык", "разговорный язык" или "научный язык". Поэтому политический язык - это, конечно, не особый национальный язык, а ориентированный на сферу политики вариант национального (русского, английского или иного) языка.
В последние годы для того, чтобы избежать нестрогого употребления термина "язык", многие специалисты предпочитают говорить о специфике "научной речи" или "официально-деловой речи"; соответственно при исследованиях политических текстов часто рассуждают лишь об особенностях политического дискурса или политической коммуникации.
 
1.2.2. Политическая речь и политическая коммуникация
 
В лингвистике речь (речевая деятельность) - это процесс использования языка, результатом речевой деятельности является создание текста. Соответственно политическая речь - это использование общенародного языка в процессе создания политического текста. Специфика политической речи определяется ее содержанием и проблематикой (распределение власти между государствами, в государстве и в его структурах), функциями (воздействие на политическую картину мира адресата, эмоциональное воздействие на адресата, склонение адресата к тем или иным действиям), использованием характерных для этого вида деятельности коммуникативных стратегий и тактик.
Термин "политическая коммуникация" часто используется в тех случаях, когда необходимо подчеркнуть участие в речевой деятельности не только адресанта (то есть говорящего или пишущего), но и адресата (то есть слушающего или читающего).
В политической коммуникации в отличие от бытовой или художественной субъектом и адресатом речевой деятельности во многих случаях является не человек как частное лицо, а человек как представитель определенной политической организации или властной структуры. Например, многие политические документы формально как бы не имеют автора и обнародуются от имени организации, государственной структуры; соответственно речь, написанная референтом, воспринимается и анализируется как речь президента, а многие политические документы подписываются не их реальным составителем, а руководителем политической организации или властной структуры.
 
1.2.3. Политический текст
 
В лингвистике текст - это объединенная смысловой связью последовательность слов (предложений), основными свойствами которой являются связность и цельность. Политический текст может выступать в различных жанрах, он может быть устным (выступление на митинге или в парламентской дискуссии, доклад на партийном съезде, телеинтервью политического лидера и др.) и письменным (передовая или аналитическая статья в газете, листовка, программа политической партии, ее устав и др.).
Содержательный признак рассматриваемого вида текстов - это отражение в них деятельности партий, других общественных организаций, органов государственной власти, общественных и государственных лидеров и активистов, направленной на развитие (в широком смысле) социальной и экономической структуры общества.
Целевой признак текста политического характера - это его предназначенность для воздействия на политическую ситуацию при помощи пропаганды определенных идей, эмоционального воздействия на граждан страны и побуждения их к политическим действиям.
Иначе говоря, для политического текста характерна прямая или косвенная ориентированность на вопросы распределения и использования политической власти, на поддержку каких-то политических сил или на борьбу с ними. Во многих политических текстах содержится изложение фактов и мнений, но такая информация призвана служить еще одним аргументом для убеждения адресата и в конечном итоге влиять на его политическую позицию, мировоззрение и установки.
Контекст - это фрагмент текста, включающий избранную для анализа единицу (например, слово) и достаточный для определения значения этой единицы в данном тексте. Сама определяемая единица не входит в состав контекста. В одних случаях для правильного понимания смысла того или иного слова достаточно одного предложения, в других - необходимо учитывать значительно более обширный фрагмент текста и даже весь текст. По этому признаку различают узкий и широкий контекст. Некоторые специалисты характеризуют рассматриваемое понятие очень широко и поэтому используют также термины политический контекст, ситуативный контекст и экстралингвистический контекст, однако представляется, что для обозначения соответствующих явлений лучше использовать другие термины (политический дискурс, политический нарратив), о которых будет сказано ниже.
 
1.2.4. Политическая сфера коммуникации и ее уровни
 
Вопрос о принципах выделения сфер коммуникации, об их соотношении со сферами использования традиционно выделяемых функциональных стилей и о самом количестве таких сфер относится к числу дискуссионных [Карасик, 2002; Паршин, 2002; Шейгал, 2000 и др.]. Несомненно только, что выделяемые в современной лингвистике сферы коммуникации лишь частично коррелируют со сферами использования тех или иных функциональных стилей.
К числу ведущих сфер коммуникации, помимо политической, относятся следующие: финансовая, юридическая, производственная, медицинская, научная, педагогическая, религиозная, бытовая, сфера массовой информации и сфера искусств. Эти сферы противопоставлены друг другу по целям общения: в политической сфере целью является борьба за власть, в юридической - регулирование правоотношений, в финансовой - учет и распределение, в научной - выявление законов организации и развития природы, человека и общества, в педагогической - социализация личности и др.
Субъектом деятельности в политической коммуникации является человек как гражданин, как представитель политического объединения или государственного органа; субъектом коммуникации может быть и исключительно политическое объединение, и государственный орган. В финансовой сфере субъектами коммуникации являются продавец или покупатель (это может быть частное лицо, организация или представитель этой организации). Соответственно в юридической сфере осуществляется коммуникация между органами власти, организациями и физическими лицами (но закон строго определяет возраст, состояние здоровья и другие условия юридической дееспособности человека). В религиозной сфере человек общается с Богом и его представителями на Земле.
Как известно, в современной функциональной стилистике выделяются пять основных функциональных стилей (функциональных типов) речи - научный, публицистический, официально-деловой, разговорный, художественный (М. Н. Кожина, Д. Н. Шмелев и др.). Исследуемые в политической лингвистике тексты, как правило, относятся к публицистическому или официально-деловому стилю. Специальные наблюдения показывают, что научное или художественное описание политических событий, бытовые разговоры "о политике" строятся по иным стилистическим законам, чем политические тексты в официально-деловом и публицистическом стилях. Поэтому художественные, бытовые и научные тексты политической тематики можно отнести лишь к дальней периферии политической речи.
В зависимости от того, кто и для кого создает тексты, целесообразно различать следующие разновидности (уровни, подсферы), относящиеся к ядру политической коммуникации:
П. Б. Паршин в качестве особого уровня выделяют парламентскую и переговорную коммуникацию [2001, с. 191]. Возможна и иная точка зрения: публичные выступления в парламенте можно считать разновидностью публичной политической деятельности, а закрытая для публики работа в комитетах очень близка к аппаратной коммуникации. В качестве разновидности последней можно рассматривать и коммуникацию в процессе переговоров.
 
1.2.5. Политическая лексика и фразеология
 
Содержание политической речи предопределяет использование в ней специальной группы слов (а также фразеологизмов, составных наименований) - политической лексики (парламент, депутат, глава администрации, голосование, избиратель, мэр, оппозиция, указ и т. п.). Следует различать политическую лексику и политологическую терминологию. Политологическая терминология, как и всякая терминология, в полной мере известна только специалистам, она не относится к общеупотребительной лексике и используется только в научных и иных текстах, ориентированных на специалистов. Политическая лексика - это тематическое объединение общеупотребительных слов, которые должны быть понятны всем (абсолютному большинству граждан).
Политическая лексика постоянно обогащается за счет политологической терминологии: например, еще полтора десятилетия назад такие слова и составные наименования, как консенсус, субъект Федерации, импичмент, были понятны только специалистам, а сейчас они стали общеизвестными, то есть произошла деспециализация термина. С другой стороны, многие общеупотребительные в советскую эпоху слова и выражения (исполком, советы, партком, ударник коммунистического труда) уже превращаются в специальные термины политической истории. Вместе с тем вновь актуализировались некоторые слова, которые в советскую эпоху казались связанными с лишь отдаленным прошлым нашей страны или с политической системой иных стран (губернатор, Государственная дума, департамент, мэр). Поэтому границы между политической лексикой и политологической терминологией, между политическими неологизмами и политическими архаизмами достаточно условны: мы не всегда в состоянии точно определить рубеж, на котором слово становится общеупотребительным или перестает быть таковым, превращается в архаизм или вновь оказывается вполне современным.
В политической речи то или иное слово может приобретать особые смысловые оттенки; нередко ведущим, основным (наименее зависящим от контекста, наиболее частотным) оказывается такое значение, которое в толковых словарях отмечено как вторичное или совсем не зафиксировано. Например, в современной русской политической речи аграрник - это прежде всего член аграрной фракции в Государственной думе (или сторонник этой фракции), а не "специалист по аграрному вопросу" (это значение представлено как единственное в четырехтомном академическом "Словаре русского языка" в 1981 году). Слова правый и левый в современных политических текстах характеризуют прежде всего политические взгляды, причем сторонники рыночной либеральной экономики в период "перестройки" считались левыми, а в последнее десятилетие прошлого века их стали называть правыми; соответственно их политические антиподы - приверженцы коммунистической идеологии - сначала в нашей стране назывались правыми, но со временем в соответствии с международной практикой стали именоваться левыми. В качестве еще одного примера можно привести прилагательные красный, коричневый, розовый и зеленый, которые в современном российском политическом дискурсе обычно характеризуют политические убеждения человека, а не предпочитаемый им цвет. Соответственно в период Гражданской войны в России основной "цветовой" оппозицией было противопоставление белых и красных.
В тоталитарных государствах нередко предпринимаются попытки прямо или косвенно регламентировать использование тех или иных слов и выражений. Например, в русско-советском языке политические союзники СССР назывались странами народной демократии, государствами мировой социалистической системы или социалистическим содружеством (между этими обозначениями существовали некоторые смысловые различия). Подобное словоупотребление часто интерпретируется как проявление "новояза", средство создания некоей иллюзорной действительности (по Джорджу Оруэллу). Впрочем, элементы "новояза" при желании можно обнаружить и в странах, считающихся образцом демократии.
 
1.2.6. Идеологема
 
Идеологема - это слово (или составное наименование), в семантике которого есть идеологический компонент [Купина, 1995]. Следует различать два вида идеологем. В первом случае имеется в виду слово, смысловое содержание которого неодинаково понимается сторонниками различных политических взглядов, особенно часто эти различия связаны с эмоциональной окраской слова, на которое переносится оценка соответствующего явления. Как показал В. М. Амиров [2002], в отечественной политической речи на протяжении всего прошлого века были активны идеологемы буржуазия, демократия, капитализм, коммунизм, народ, пролетариат, свобода, социализм. При этом для сторонников марксизма безусловно положительную оценку несли идеологемы социализм, коммунизм и пролетариат; соответственно отрицательно оценивались капитализм и буржуазия. У их политических оппонентов оценки социализма, коммунизма и капитализма были прямо противоположными, а слова пролетариат и буржуазия в речи антикоммунистов использовались без оценочных наслоений.
Средствами акцентирования оценочных смыслов нередко была трансформация слов (коммуняки, дерьмократы), снабжение слова "проясняющим" эпитетом (так называемые демократы, буржуазная демократия), использование слов с более обобщающим негативным значением (тоталитаризм, объединяющий социализм и фашизм) и использование синонимов (например, разграничение не коммунизма и капитализма, а рыночной и нерыночной экономики либо свободной и тоталитарной экономики).
Как марксисты, так и их противники связывают свои идеалы с борьбой за счастье народа, однако марксисты обычно, говоря о народе, имели в виду только людей физического труда, а для их оппонентов народ - это все жители страны. Непримиримые оппоненты были согласны только в том, что высшая ценность - это свобода, но каждый по-своему понимал, что такое свобода и как ею пользоваться.
Второй тип идеологем - это наименования, которые используются только сторонниками определенных политических взглядов, соответствующие наименования передают специфический взгляд на соответствующую реалию. В тоталитарных государствах нередко предпринимаются попытки прямо или косвенно регламентировать использование тех или иных слов и выражений. В русско-советском языке, например, государства, которые были идеологическими союзниками СССР, назывались странами народной демократии, государствами мировой социалистической системы или социалистическим содружеством (между этими обозначениями существовали некоторые смысловые различия), а диссиденты называли эти страны советскими сателлитами. Крестьян, ведущих индивидуальное хозяйство, одни называют единоличниками, а другие - фермерами. Как отмечает Н. А. Купина [1995], в числе способов регламентации использования идеологем - их толкование в словаре исключительно с позиций правящей партии. Например, человек, изучавший русский язык по изданному в 1935-1940 годах словарю под редакцией Д. Н. Ушакова, не получал необходимых сведений о понимании слов-идеологем эмигрантами. Регламентация в использовании идеологем часто интерпретируется как проявление "новояза", средство создания некоей иллюзорной действительности (по Джорджу Оруэллу). Впрочем, элементы "новояза" (под другими названиями) при желании можно обнаружить и в странах, считающихся образцом демократии. Например, в Соединенных Штатах изменение наименований некоторых политических реалий проходит в рамках кампании по борьбе за "политическую корректность".
 
1.2.7. Слоган и лозунг как жанры политической речи
 
По объему среди жанров политической речи различаются малые (лозунг, слоган, речевка), средние (выступление на митинге или в парламенте, листовка, газетная статья и др.) и крупные (партийная программа, политический доклад, книга политической публицистики и др.).
Одним из элементов советского политического языка были лозунги - фразы, которые в краткой и яркой форме передают руководящую идею, актуальную задачу или требование. Хороший лозунг, как правило, отличается эстетической организацией формы, для чего используются метафоры, эллипсис, анафора, лексический повтор, синтаксический параллелизм и другие средства выразительности. В истории политической коммуникации навеки останутся лучшие (с точки зрения мастерства их создателей) советские лозунги: "Мы - не рабы, рабы - не мы"; "Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!"; "Пятилетку - в четыре года!"; "Профсоюзы - крылья Советов!"; "Партия - наш рулевой"; "Экономика должна быть экономной".
Современные специалисты по организации политических кампаний предпочитают использовать не традиционные обозначения "лозунг" и "призыв", а пришедшее из английского языка слово "слоган". При этом иногда пытаются обнаружить некоторые смысловые различия между рассматриваемыми идеологемами. По словам Т. Чередниченко, "различие либеральной и тоталитарной рекламы, то есть слогана и лозунга, коренится в том, что советская идеология "продвигала" не товары (а уж вместе с ними глобальную экономико-политическую власть), а исторические цели, которые выступали как "слова власти" и персонифицировались декламаторами этих слов" [1999, с. 23].
Несколько иначе представляет различия между лозунгом и слоганом К. В. Киселев: "Различие слоганов и лозунгов в современной практике избирательных кампаний чаще всего воспринимается как различие пафосных и соответственно непафосных рекламных фраз" [2002, с. 22].
В подобных определениях дифференциация слогана и лозунга ориентирована на разграничение коммунистической и либеральной пропаганды. Кроме того, анализ специальной литературы показывает, что слово "слоган" часто используется как общее наименование для любой яркой, запоминающейся фразы (или ее компонента), в том числе такой, которая не является собственно лозунгом, то есть не передает основную идею, а просто привлекает внимание к лозунгу или закрепляет его в сознании. К числу таких "слоганов-нелозунгов" специалисты по теории рекламы причисляют заголовки, завершающие текст эхо-фразы, саунд-байты. Примером саунд-байта может служить фраза, которую президент США Буш-старший часто повторял, предваряя особо важную часть своей речи: "Следите за моими губами".
Хороший слоган легко и прочно запоминается [Сегела, 1999; Киселев, 2002 и др.). Ярким примером могут служит зарубежные слоганы: "Лейборизм не работает" (Великобритания, консерваторы); "Социализм слишком дорог" (Австрия, правые); "Сердце всегда будет биться слева" (левые, Франция); "Большинство получит большинство" (центристы, Франция). Удачные слоганы появились в последние годы в России: "Голосуй или проиграешь!", "Выбирай сердцем!" (Б. Ельцин); "Ваша судьба - в ваших руках" (Г. Зюганов); "Нам здесь жить" (Е. Дарькин); "Наш дом Россия: не допустим революций" (В. Черномырдин); "Не за награды…", "Могу - значит должен" (А. Лебедь); "Не дай Бог" (против Г. Зюганова); "Не граждане для государства, а государство для граждан" (Г. Явлинский); "Кто в лесу хозяин? Медведь" ("Единство").
Слоган может быть предъявлен автономно (например, написан на транспаранте или даже на заборе) и в составе текста (например, в листовке, телепередаче или газетной статье). В последнем случае он должен быть выделен шрифтом, цветом, месторасположением и /или другими средствами. Это позволяет слогану реализовать свои основные функции: привлечь внимание, вызвать интерес, предложить идею, закрепить ее в сознании адресата.
 
1.2.8. Стратегия и тактика в политической коммуникации
 
Современная лингвистика заимствовала термины "стратегия" и "тактика" из теории планирования военных действий. Коммуникативная стратегия и коммуникативная тактика - это планирование речевой деятельности, отбор принципов, способов и приемов, которые обеспечат достижение успеха. К стратегии относится планирование в максимально обобщенном виде.
В политической коммуникации стратегия ориентирована на изменение политических взглядов адресата, на преобразование его отношения к тем или иным теориям, событиям, людям [Амиров, 2002; Ван Дейк, 1989; Иссерс, 1999; Караулов, Петров, 1989; Миронова, 2003; Чудинов, 2001 и др.].
Стратегию выбирают в зависимости от поставленной цели и существующей ситуации. Например, цель предвыборной кампании для любого кандидата - добиться поддержки избирателей. Опыт показывает, что для этого используется либо стратегия восхваления деловых и моральных качеств "своего" кандидата, преимуществ его идеологии, либо стратегия дискредитации в глазах избирателей других кандидатов и выдвинувших их партий. В первом случае акцентируются благоприятные перспективы прихода к власти "правильных" кандидатов, а во втором - избирателей пугают тяжелыми последствиями "неправильного" выбора. Стратегический план может быть ориентирован на преимущественно рациональное воздействие, на обращение к чувствам избирателей или на гармоничное сочетание рациональных и эмоциональных аргументов.
Специальный анализ показывает, что в период избирательных кампаний по выборам Государственной думы и президента России в 1995-1996 и 1999-2000 годах центристы и правые использовали преимущественно коммуникативные стратегии дискредитации коммунистов и запугивания избирателей последствиями возвращения к власти левых [Амиров, 2002; Иссерс, 1999, Киселев, 2002; Миронова, 2003; Филинский, 2002; Чудинов, 2001 и др.]. Об этом свидетельствуют, в частности, основные слоганы указанных избирательных кампаний: "Голосуй или проиграешь!"; "Выбирай сердцем!"; "Борис, я не прав!" (от имени Г. Зюганова); "Вера, Надежда, Любовь!"; "Если из искры возгорится пламя - звоните 01"; "Не допусти красной смуты: голосуй за Ельцина!"; "Только вместе: голосуй за Ельцина!" Выбор именно названных стратегий, возможно, объясняется тем, что они воспринимались как более эффективные, чем восхваление результатов экономической и социальной политики правых или деловых и моральных качеств их лидеров. Социологические опросы показывали, что Б. Ельцин, А. Чубайс, В. Черномырдин уже не имеют былого авторитета среди избирателей.
Коммуникативная тактика - это конкретные способы реализации стратегии. Для реализации одной стратегии могут быть использованы различные тактики. Например, стратегия дискредитации кандидата может быть реализована в тактиках предсказания печальных последствий, к которым может привести его избрание, в разнообразных упреках, в оскорблении кандидата, его близких и дорогих для него символов, в демонстрации негативных личных качеств кандидата (лживость, жадность, непоследовательность, некомпетентность, необразованность, несамостоятельность и др.), в нелестных для политика сравнениях. Например, А. Проханов пишет:
Для реализации коммуникативной тактики используются конкретные коммуникативные приемы (коммуникативные ходы). Например, оскорбление может проявляться в распространении слухов, в навешивании ярлыков, в лжеэтимологическом анализе его фамилии, в использовании специфических метафорических обозначений, в специфических сопоставлениях и др. Примером могут служить разнообразные высказывания А. Проханова о Борисе Ельцине:
1.2.9. Политический дискурс
 
Важнейший для политической лингвистики термин "дискурс" не имеет до настоящего времени единого определения. Как показывает Патрик Серио [1999], во французской лингвистике термин "дискурс" может обозначать и речевую деятельность, и текст, и контекст, и высказывание в его взаимосвязях с коммуникативной ситуацией. К аналогичным выводам приходит и Е. С. Кубрякова, которая анализировала понятия дискурс и дискурсивный анализ в различных научных направлениях [Кубрякова, 2000]. Очень разнообразны определения дискурса в российской науке: он понимается как "текущая речевая деятельность в данной сфере" [Дымарский, 1998, с. 19], "творимый в речи связный текст" [Конецкая, 1996, с. 106], "завершенное коммуникативное событие, заключающееся во взаимодействии участников коммуникации посредством вербальных текстов и/или других знаковых комплексов в определенной ситуации и в определенных социокультурных условиях общения" [Виноградов, 1996, с. 139]. Как показывают специальные обзоры [Карасик, 2002; Паршин, 1999; Шейгал, 2000; Чернявская, 2001; Чудинов, 2002 и др.], в современной науке не существует единого понимания и видового термина "политический дискурс".
Представляется, что нет необходимости использовать термин "дискурс" для обозначения понятий, за которыми в лингвистике уже давно закрепились устойчивые названия. Едва ли есть смысл называть дискурсом контекст (как фрагмент текста), текст, нарратив (а также какое-либо иное объединение текстов) или речевую деятельность. В современной лингвистике дискурс обычно трактуется как более широкое понятие. Так, по определению Т. А. ван Дейка, дискурс - это сложное единство языковой формы, значения и действия, которое соответствует понятию "коммуникативное событие" [Ван Дейк, 1989, с. 46]. Преимущество такого подхода в том, что дискурс не ограничивается рамками собственно текста, а включает также социальный контекст коммуникации, характеризующий ее участников, процессы продуцирования и восприятия речи с учетом фоновых знаний. По словам Ю. Н. Караулова и В. В. Петрова, дискурс - это "…сложное коммуникативное явление, включающее, кроме текста, еще и экстралингвистические факторы (знания о мире, мнения, установки, цели адресата), необходимые для понимания текста" [1989, с. 8]. По образному выражению Н. Д. Арутюновой, дискурс - это "речь, погруженная в жизнь" [1999, с. 137]. Политическая жизнь, определяющая восприятие текста, максимально многообразна. Поэтому в содержание политического дискурса должны быть включены все присутствующие в сознании говорящего и слушающего (пишущего и читающего) компоненты, способные влиять на порождение и восприятие речи: другие тексты, содержание которых учитывается автором и адресатом данного текста, политические взгляды автора и его задачи при создании текста, политическая ситуация, в которой создается и "живет" данный текст, репутация издания, в котором он опубликован.
Изучение политического текста и его элементов в дискурсе - это прежде всего исследование степени воздействия на данный текст и на его восприятие адресатом разнообразных языковых, культурологических, социальных, экономических, политических, национальных и иных факторов. Многие ученые считают, что текст - это понятие собственно лингвистическое (высшая единица синтаксиса), а термин "дискурс" имеет лингвосоциальный характер, это предмет исследования лингвокультурологии, социолингвистики, политической лингвистики.
В необходимых случаях выделяют специфику митингового или парламентского дискурса, регионального или федерального дискурса, фиксируют особенности дискурса конкретной избирательной кампании или определенного этапа развития политического языка. Например, выражение "митинговый дискурс" обозначает разновидность политического дискурса, в котором на содержание и оформление текстов оказывает воздействие политическая коммуникативная ситуация "митинг", участники митингов вольно или невольно ведут себя именно так, как это принято в соответствующей ситуации, выступления на митинге строятся иначе, чем выступления в парламенте или на партийном форуме. При необходимости специалисты изучают также коммуникативные ситуации, в которых политический дискурс взаимодействует с дискурсом иной коммуникативной сферы (религиозным, юридическим, военным и др.).
 
1.2.10. Языковая картина политического мира
 
Одно из основных понятий лингвокультурологии - "картина мира", то есть "целостная совокупность образов действительности в коллективном сознании" [Карасик, 2002, с. 104]. Политическая сфера - это важная часть национальной культуры. Языковая картина политического мира представляет собой сложное объединение ментальных единиц (концептов, фреймов, доменов, гештальтов, сценариев, концептуальных векторов, полей), относящихся к политической сфере коммуникации и политическому дискурсу. Большинство этих единиц зафиксировано в языке при помощи слов, составных наименований, фразеологизмов и в той или иной мере навязывает человеку определенное видение мира, особенно в аспекте его категоризации и оценки.
Образующие языковую картину политического мира концепты, слоты, фреймы могут относиться к различным доменам и субсферам политической сферы. В процессе классификации разграничиваются субсферы внутренней и внешней политики. К субсфере внешней политики относится языковая "карта" политического мира, образы зарубежных стран, населяющих их народов, глобальные объединения по религиозным, расовым и социокультурным признакам. Например, в современном русском национальном сознании разграничиваются ближнее и дальнее зарубежье, страны западной и восточной цивилизации, страны католической, православной, протестантской, мусульманской, буддистской и иных религий. К этой же субсфере относятся типовые представления о различных государствах (например, концепты "Франция", "Соединенные Штаты", "Япония") и о национальном характере тех или иных народов (этнические стереотипы), о взаимоотношении России с различными государствами и цивилизациями. Со временем эти представления изменяются, а вместе с этим преобразуются языковые единицы, которые отражают, или, по выражению Е. С. Кубряковой, "схватывают" концепты как ментальные единицы. Вместе с тем в процессе речевой деятельности происходит кристаллизация новых концептов, для фиксации которых нередко применяются уже готовые лексические единицы, в том числе с использованием ресурсов метафоризации.
Языковая картина политического мира включает ментальные поля "Субъекты политической деятельности" (политические партии и организации, политические лидеры и активисты, граждане, избиратели и др.), "Органы государственной власти" (федеральные и региональные, представительной, исполнительной и судебной), "Политическая борьба и ее формы" (митинги, демонстрации, выборы и др.), "Политическая агитация" и др. Названные ментальные поля, по-видимому, существуют в национальных картинах всех современных цивилизованных народов, в основном совпадают даже составляющие эти поля домены и фреймы, и вместе с тем каждый язык представляет собой оригинальную категоризацию и оценку политической реальности. Например, при общности функций концепт "милиция" воспринимается в русском национальном сознании не так, как концепт "полиция" в представлении граждан Германии или США. Наши соотечественники значительно меньше, чем американцы или немцы, верят в то, что результаты политических выборов в их родной стране подводятся объективно и действительно позволяют выявить наиболее достойных кандидатов. Восприятие французов в русском национальном сознании значительно отличается от восприятия в испанском или немецком национальном сознании. Знаменитый тезис В. фон Гумбольдта "Язык есть выражение духа народа" в полной мере относится и к языковой картине политического мира. Отметим только, что этот дух, с одной стороны, имеет глубокие исторические корни, а с другой - изменяется вместе с изменением социально-политических условий.
 
1.3. Политическая метафора и ее функции
 
Исследование метафоры продолжается уже более двух тысячелетий, а библиография по этой проблеме практически необозрима. Основоположником учения о метафоре считается Аристотель, который дает следующее ее определение: метафора - это "несвойственное имя, перенесенное с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии" [Аристотель, 1984, с. 669]. Далее Аристотель отмечает, что "создавать хорошие метафоры - значит, подмечать сходство" [Там же, с. 672]. Многообразие возможных подходов к пониманию сущности метафоры отражает сборник "Теория метафоры" (1990) под редакцией Н. Д. Арутюновой. Не вдаваясь в детальный обзор существующих теорий, отметим лишь наиболее существенные признаки используемого в настоящем исследовании когнитивного подхода к метафоре, который был сформулирован и теоретически обоснован в классической монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона [Lakoff, Johnson, 1980; рус. перевод 1987, 1990] и существенно развит в отечественной науке (А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова и др.).
Во-первых, метафора понимается как основная ментальная операция, способ познания и категоризации мира: в процессе мыслительной деятельности аналогия играет не меньшую роль, чем формализованные процедуры рационального мышления. Обращаясь к чему-то новому, сложному, не до конца понятному, человек нередко пытается использовать для осмысления элементы какой-то более знакомой и понятной сферы. При метафорическом моделировании политической сферы, отличающейся сложностью и высокой степенью абстракции, человек часто использует более простые и конкретные образы из тех сфер, которые ему хорошо знакомы. Метафора - это не средство украшения уже готовой мысли, а способ мышления, повседневная реальность языка.
Во-вторых, сам термин "метафора" понимается (в соответствии с общими принципами когнитивистики) как своего рода гештальт, сетевая модель, узлы которой связаны между собой отношениями различной природы и различной степени близости. Как известно, в лингвистике иногда разграничивают разные аспекты метафоры и даже разные значения рассматриваемого термина. Метафора может осознаваться и как слово, имеющее образное значение, и как процесс метафорического развития словесной семантики в языке или в конкретной коммуникативной ситуации, метафорой называют и целую группу слов с однотипными метафорическими значениями (военная метафора, зооморфная метафора, метафора в медицинском дискурсе и др.), метафора может пониматься также как форма мышления или как когнитивный механизм коммуникативных процессов, механизм получения выводного знания. Кстати, именно наличием подобных вариантов объясняется отсутствие общепринятого определения рассматриваемого термина. В настоящем исследовании в зависимости от контекста метафора содержательно соотносится и с механизмом, и с процессом, и с результатом в его единичном или обобщенном виде, и с формой мышления. Такой подход оказался удачным способом своего рода объединения относительно автономных явлений с яркими чертами фамильного сходства. При необходимости конкретизации используются составные наименования - метафорический процесс, механизм метафоризации, метафорическое значение и др.
В-третьих, для когнитивной теории характерен широкий подход к выделению метафоры по формальным признакам. Например, если в других теориях среди компаративных тропов отчетливо разграничиваются сравнение, то есть троп, в котором имеется формальный показатель компаративности (как, будто, похож, словно и др.), и метафора, признаком которой считается отсутствие указанных показателей, то при когнитивном подходе обе рассматриваемые разновидности относятся к числу широко понимаемых метафор. Еще менее важно для когнитивной лингвистики разграничение глагольных и именных, предикативных и генитивных, а также иных видов метафор, выделение которых основано на собственно языковых признаках. В соответствии с общими представлениями когнитивной лингвистики язык - это единый континуум символьных единиц, не подразделяющийся естественным образом на лексикон, фразеологию, морфологию и синтаксис. Иначе говоря, смысловое уподобление воспринимается как фактор значительно более важный, чем уровневые или структурные различия. Разумеется, специфика названных выше видов метафоры не отрицается, но внимание исследователя бывает сосредоточено на совершенно иных аспектах изучения рассматриваемого феномена.
В-четвертых, для когнитивной теории характерен широкий подход при выделении метафор по содержательным признакам. По мнению Н. Д. Арутюновой, метафорой в широком смысле "может быть назван любой способ косвенного выражения мысли" [1990, с. 296-297]. В этом случае не акцентируются, в частности, семантические, стилистические, эстетические и иные различия между метафорой и сравнением (имплицитность и эксплицитность аналогии, лаконичность и развернутость конструкции, степень прозрачности смысла и его двойственность, "смешивание", "скрещивание" смыслов и др.). При широком понимании в качестве метафоры рассматриваются не только сравнения, но и другие феномены с элементом компаративности: метаморфоза, гипербола, некоторые перифразы, фразеологизмы и др. Например, в следующем фрагменте сосредоточены фитоморфные (по сфере-источнику) образы, обозначающие политические реалии:
Нетрудно заметить, что текст начинается со сравнения (НПСР был похож на дерево), в котором представлены все основные компоненты: то, что сравнивается (политическое движение НПСР), то, с чем сравнивается (дерево, охваченное бурей), показатель сравнения (похож) и даже символ сравнения, признак, по которому сопоставляются НПСР и охваченное бурей дерево (как буря ломает и уносит ветки и листву, так минувший год привел НПСР к потере некоторых членов). Далее следуют собственно метафоры: можно догадываться о содержании, которое несут метафорические образы (например, покинувшие НПСР политики, видимо, представлены как сорванные бурей желтые листья, недозрелые плоды, чахлые нестойкие побеги, а сама организация представлена как дерево, которое в своем стволе, корнях и ветвящейся кроне не сломалось… стремительно набирает новые соки, одевается свежей листвой, обретает новую высоту и ширь). Однако в собственно метафорических образах нет сравнительных связок (показателей сравнения) и других необходимых для типичного сравнения компонентов. Отметим также, что именно такой путь (от сравнения к собственно метафоре) типичен для развертывания метафоры, он показывает динамику развития метафорического образа и отражает процесс "вызревания" метафоры. Представляется, что при восприятии рассматриваемого фрагмента однотипность модели развития смысла значительно важнее различий в форме выражения уподобления (использование собственно метафор или образных сравнений). Как справедливо отмечает И. М. Кобозева, при анализе политической метафоры имеет смысл признавать "метафорами, или, выражаясь более осмотрительно, метафороподобными выражениями, все образные построения, имеющие в качестве когнитивной основы уподобление объектов, относящихся к разным областям онтологии" [Кобозева, 2001б, с. 136-137]. Вместе с тем едва ли имеет смысл относить к числу метафор элементы, совершенно лишенные образности, например некоторые сопоставления [Кобозева, 2001б; Ortony, 1990]. Ср.:
В подобных случаях нет реально того феномена, который Аристотель называл перенесением имени "с вида на вид", нет представления одного фрагмента действительности с использованием концептов, относящихся к иной сфере.
По-видимому, не обладают образностью и генетические (мертвые, стертые, конвенциональные) метафоры (глава государства, партия идет в правильном направлении, левое и правое политические движения и др.), однако следует помнить, что в определенных контекстуальных условиях мертвые метафоры могут "воскреснуть", и их "стертая" внутренняя форма начинает восприниматься как достаточно заметная. Способы контекстного оживления стандартных политических метафор при помощи их развертывания и конкретизации в тексте подробно рассматривают А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов [1994].
В исследовании Х. де Ландшер [De Landsheer, 1991] при подсчетах степени метафоричности текста индивидуально-авторские креативные метафоры учитываются как в три раза более значимые, чем стертые метафоры. При всей условности подобных вычислений очевидно, что именно яркие метафоры привлекают к себе внимание читателя. Ср.:
Метафоре традиционно противопоставляется метонимия, к которой при широком подходе относят также синекдоху и литоту. Специалисты отмечают, что метонимия в отличие от метафоры представляет собой перенос наименования по смежности (временной, пространственной, каузальной и др.). Вместе с тем необходимо отметить, что в политической речи метонимические переносы не менее значимы, чем метафорические.
Показательно, что в последние годы наряду с моделями концептуальной метафоры все чаще и чаще описываются метонимические модели, которые также рассматриваются как своего рода схемы человеческого мышления. Так, Дж. Лакофф [Lakoff, 1991] отмечает, что война Соединенных Штатов против Ирака в 1991 году метонимически представлялась в политической речи как война против 1) президента Саддама Хусейна, 2) против Багдада, 3) против народа Ирака, 4) против иракской армии, 5) против арабов. Каждое из этих наименований имеет смысловые нюансы и представляет собой специфическую категоризацию одного и того же противника. Использование потенциала метонимии - один из эффективных способов прагматического воздействия, ведущего к преобразованию существующей в сознании адресата политической картины мира.
Специального рассмотрения требует и вопрос о функциях политической метафоры.
В истории науки известны концепции, по которым в качестве основных выделяли такие функции метафоры, как эстетическая, номинативная, коммуникативная, прагматическая и др. Например, Цицерон считал, что исторически первичной для метафоры была номинативная функция, однако позднее на первый план вышла эстетическая: "Употребление слов в переносном смысле имеет широкое распространение. Его породила необходимость… под давлением бедности и скудности словаря, а затем уже красота его и прелесть расширили область его применения. Ибо подобно тому, как одежда, сперва изобретенная для защиты от холода, впоследствии стали применяться также и для украшения тела и как знак отличия, так и метафорические выражения, введенные из-за недостатка слов, стали во множестве применяться ради услаждения [Цицерон, 1972, с. 234]. Существенно различаются и выделяемые специалистами перечни функций метафоры.
Следует согласиться с И. М. Кобозевой, которая считает, что "в разных типах дискурса метафора выполняет разные функции… В поэтическом тексте главными функциями метафоры признаются эстетическая (метафора как украшение речи) и активизационная (метафора как средство активизации восприятия адресата), тогда как познавательная отходит на второй план. В научном дискурсе на первое место выходит познавательная, эвристическая функция метафоры, позволяющая осмыслить новый объект исследования, опираясь на знания о других типах объектов… Важна для научного дискурса и аргументативная функция метафоры как средство убеждения в правильности (правдоподобности) выдвигаемых тезисов или постулатов" [Кобозева, 2001б, с. 134-135].
Закономерно встает вопрос и о функциях метафоры в политических текстах. По мнению И. М. Кобозевой, развивающей идеи А. Н. Баранова, в политическом дискурсе основными функциями метафоры являются эвристическая и аргументативная. Одновременно отмечается, что в политической речи метафора выполняет "интерактивную функцию сглаживания наиболее опасных политических высказываний, затрагивающих спорные политические проблемы, минимизируя ответственность говорящего за возможную буквальную интерпретацию его слов адресатом" [Кобозева, 2001б, с. 134]. Кроме того, метафора "создает у партнеров по коммуникации общую платформу, опираясь на которую, субъект речи может более успешно вносить в сознание адресата необщепринятые мнения" [Там же, с. 135]. При этом подчеркивается, что эстетическая и активизационная функции возникают в политических текстах "в качестве побочного эффекта" [Там же, с. 136].
В диссертации А. В. Степаненко разграничиваются следующие функции метафоры в политическом дискурсе: прагматическая, когнитивная, эмоциональная, репрезентативная, хранения и передачи национального самосознания, традиций культуры и истории народа [Степаненко, 2002, с. 24].
В основе настоящего исследования лежит несколько иное представление о функциях политической метафоры и их соотношении. К числу основных функций метафоры, на наш взгляд, относятся когнитивная, коммуникативная, прагматическая и эстетическая, каждая из которых может иметь те или иные разновидности (варианты). Рассмотрим специфику каждой из названных функций и их вариантов.
 
1. Когнитивная функция метафоры
 
При когнитивном подходе метафора рассматривается как способ мышления, средство постижения, рубрикации, представления и оценки какого-то фрагмента действительности при помощи сценариев, фреймов и слотов, относящихся к совершенно иной понятийной области. Метафора создает возможность использовать потенции структурирования сферы-источника при концептуализации новой сферы. Специфика такой концептуализации во многом зависит от национального, социального и личностного сознания. Метафоры - это проявление аналоговых возможностей человеческого мышления, они заложены уже в самой интеллектуальной системе человека, это особого рода схемы, по которым человек думает и действует. Политическая ситуация в современной России постоянно меняется, и для характеристики этих изменений часто используются метафоры.
При детальном рассмотрении можно выделить следующие разновидности когнитивной функции.
 
Номинативно-оценочная разновидность
 
Метафора может служить способом создания названий для новых, пока еще "безымянных" реалий: яркий пример подобной метафоры - "перестройка" для обозначения политической доктрины М. С. Горбачева. Но значительно чаще метафора - это другое название взамен уже существующего, но по каким-либо причинам не устраивающего автора. При помощи метафоры соответствующее явление подводится под категорию (по Дж. Лакоффу), что позволяет лучше определить сущность этого явления и выразить свое отношение к нему.
Например, процесс передачи государственной собственности в частное владение имеет общепринятое название - приватизация. Но представители непримиримой оппозиции постоянно называют проведенную в России приватизацию грабежом, то есть при помощи метафоры подводят соответствующие действия под категорию "уголовные преступления" и одновременно подчеркивают их негативную оценку. Ср.:
Моделирующая разновидность
 
Использование системы взаимосвязанных метафор позволяет создать модель политической реальности при помощи системы концептов, относящейся к совершенно иной понятийной области. В результате этого политическая ситуация, которая требует осознания, представляется как нечто хорошо знакомое, для нее как бы уже существует готовая оценка.
Например, если приватизация - это грабеж, то ее организаторы и участники - это бандиты, а президент страны - главарь банды, пахан, крестный отец. Соответственно противники приватизации воспринимаются как люди, стоящие на страже законности и препятствующие продолжению преступлений. Такая система метафор постоянно использовалась в коммунистической прессе, создавая характерную для коммунистического сознания метафорическую модель современной российской действительности.
 
Инструментальная разновидность
 
Подобная метафора более характерна для научного дискурса, но в политическом дискурсе способна "подсказывать" решения, определять направление развития мысли, то есть выступает как своего рода инструмент мышления. Например, если приватизация - это грабеж, то долг каждого патриота - способствовать строгому наказанию преступников (многие призывают даже к расстрелу) и возвращению "награбленного" законному владельцу. Если приватизация - это грабеж, то она не соответствует естественным законам развития общества и когда-нибудь все встанет на свои места. Такая метафора предопределяет направление движения мысли, как маяк определяет направление движения корабля.
 
Гипотетическая разновидность
 
Метафора позволяет представить что-то еще не до конца осознанное, создать некоторое предположение о сущности метафорически характеризуемого объекта. Эта разновидность присуща научному дискурсу, но не исключена и в политическом. Например, используемая при оценке современной экономической формации метафора бандитский капитализм, возможно, связана с представлениями о том, что эта система действительно создана преступниками или в интересах преступников. При осмыслении взаимоотношений между государствами на нашем континенте метафора общеевропейский дом в постсоветский период сменила конфронтационную метафору железный занавес. Точные формы отношений между вчерашними врагами были еще неизвестны, но метафора, используя хорошо знакомую понятийную основу с ярким эмоциональным ореолом, создавала по крайней мере представление об общих принципах отношений: предусмотрительные люди стремятся поддерживать с соседями по дому добрые отношения, соседям часто приходится совместно решать те или иные проблемы, они помогают друг другу.
 
2. Коммуникативная функция метафоры
 
Язык - это не только орудие мышления, но и средство передачи информации. Если человек мыслит метафорами, то вполне закономерно, что и передача информации осуществляется с использованием метафор. Больше того - во многих случаях метафора позволяет передавать информацию в более удобной для адресата форме. Например, метафорическое обозначение политической организации "Медведь" воспринимается значительно легче, чем официальное ее наименование "Межрегиональное движение "Единство"" или возможная аббревиатура МДЕ. Показательно, что слияние политических движений "Единство" и "Отечество" (и соответственно появление нового названия) не оказалось препятствием для использования "медвежьих" метафор. Рассмотрим некоторые разновидности коммуникативной функции метафоры.
 
Эвфемистическая разновидность
 
Метафора помогает передать информацию, которую автор по тем или иным причинам не считает целесообразным обозначить прямо, при помощи непосредственных номинаций. Примером подобного использования метафоры может служить опубликованное газетой "Известия" (20.04.00) интервью, в котором Ю. Лужков отказался прямо говорить о своей оппозиционности "партии власти", но, рассказывая о своей пасеке, упомянул о том, что "если пчелы не будут защищать свой мед от всяких там медведей, то они погибнут". Поскольку медведь - это символ движения "Единство", а Ю. Лужков в то время был лидером движения "Отечество" (которое враждовало с "Единством"), то метафора становится вполне понятной. Сила метафоры, ее "голубая кровь" (А. Н. Баранов) заключается в эффекте балансирования между сказанным и несказанным, между определенностью и неопределенностью, в известной условности и вместе с тем в особой значимости метафорической концептуализации мира. Метафора - как партком в коммунистической России - все решает и ни за что не отвечает.
 
Популяризаторская разновидность
 
Метафора позволяет в доступной для слабо подготовленного адресата форме передать сложную идею. Подтверждением значимости популяризаторской функции политической метафоры может служить следующее сделанное профессиональными психологами наблюдение над особенностями выступлений бывшего председателя правительства России Сергея Кириенко:
Несколько другой прием использует Вячеслав Костиков, который в своей аналитической статье "Где они, ресурсы развития?" последовательно использует метафору для своего рода дублирования или резюмирования важнейших положений:
Как известно, политическая речь часто ориентирована на самые широкие массы, а поэтому бывший пресс-секретарь президента России стремится, с одной стороны, рационально обосновать свою точку зрения (при помощи статистики, ссылок на авторитеты и др.), а с другой - выражаться в доступной и привлекающей внимание адресата форме. В этом смысле метафора напоминает картинки в детской книжке: они призваны привлечь внимание к тексту, но служат единственным источником информации для детей, не научившихся читать.
 
3. Прагматическая функция метафоры
 
Метафора является мощным средством преобразования существующей в сознании адресата политической картины мира, побуждения его к определенным действиям и формирования у него необходимого адресанту эмоционального состояния.
 
Побудительная разновидность
 
Использование метафоры способствует усилению действенности побуждения граждан к политической деятельности. Например, метафорический призыв "Выйти на решающий бой с врагами" воспринимается совершенно иначе, чем банальное приглашение проголосовать на выборах или принять участие в демонстрации, хотя в данном случае метафорический бой - это и есть участие в выборах или демонстрации.
 
Аргументативная разновидность
 
Как продемонстрировал А. Н. Баранов, метафорическая аргументация постоянно используется в политической речи как способ изменения политических воззрений адресата. На первом этапе аргументации метафора позволяет обратиться к некоторому общему для коммуникантов фонду знаний и тем самым создать своего рода общую платформу, опираясь на которую, говорящий с легкостью может развить свою точку зрения. Например, противники продажи земли часто используют такую аргументацию: "Земля - это мать, а мать продавать нельзя". Из этого делается вывод, что нельзя продавать и землю. Первая часть этого высказывания вводит привычную для русского сознания метафору, во второй части высказывания (если не рассматривать слово мать как метафору) тоже представлено общепринятое суждение. В результате софистический характер обоснования требует специального анализа, к которому склонны далеко не все слушатели.
Существуют люди, на которых метафорическая аргументация воздействует намного эффективнее, чем любая иная. В других случаях метафорические аргументы выступают как важное дополнение к рациональным или эмоциональным аргументам.
 
Эмотивная разновидность
 
Метафора часто используется для воздействия на эмоционально-волевую сферу адресата и создания соответствующего отношения к рассматриваемым реалиям. Например, ассоциируя название партии "Межрегиональное движение "Единство"" с образом медведя, люди переносят на партию традиционное для России позитивное восприятие "хозяина тайги", "генерала Топтыгина", сильного и добродушного героя народных и литературных сказок и даже символа Олимпиады-80. Размышляя о недавнем прошлом России, Патриарх Алексий Второй использует морбиальную метафору:
Подобные метафоры создаются прежде всего для того, чтобы перенести имеющееся у читателя эмоциональное отношение к понятию-источнику (его обозначает слово в основном значении) на понятие, которое концептуализируется метафорическим значением слова. Иначе говоря, вполне традиционное для русского национального сознания сочувствие к больному закономерно переносится и на Россию, которая сопоставляется патриархом Алексием с излечивающимся от тяжелой болезни человеком. Соответственно естественное отношение всякого человека к очень опасной инфекционной болезни благодаря использованию метафоры как бы переносится и на отношение к коммунистической теории и практике.
 
4. Эстетическая функция метафоры
 
Эстетическая функция является основной для художественного дискурса, но очень существенна и для политической сферы общения. Хорошо известно, что образная форма привлекает внимание адресата и способна сделать высказывание более действенным. Блеск метафорической формы часто воспринимается как признак глубины и смысловой точности высказывания. Поэтому роль красивой языковой формы напоминает роль красивой упаковки товара: она не гарантирует качества, но очень значима для успешной реализации продукции.
Например, в современной российской интеллектуальной элите насчитывается немного поклонников политических взглядов крайнего национал-патриота Александра Проханова, но его насыщенное метафорами сочинение "Господин Гексоген" получило престижную литературную (!) премию.
Употребление новых слов по уже существующим моделям часто создает в тексте оптимальное соотношение стандарта (использование модели) и экспрессии (различные виды оживления метафоры), привлекает внимание адресата к способу выражения мысли, которая воспринимается как более яркая и значимая. Это особенно относится к постсоветской политической речи [Булыгина, 1999; Костомаров, 1999; Караулов, 2001; Какорина, 1996 и др.]. В качестве разновидностей рассматриваемой функции можно выделить изобразительную и экспрессивную.
Заканчивая обзор, подчеркнем, что рассмотренные функции метафоры и особенно их варианты лишь относительно автономны, в конкретных текстах они тесно переплетаются между собой. Нет сомнений в том, что в зависимости от ситуации значимость той или иной функции метафоры может возрастать или уменьшаться, но у нас пока нет инструмента для точного количественного определения соотношения рассматриваемых функций в конкретном тексте.
 
* * *
 
Подводя общие итоги первой главы, отметим, что она создает необходимую теоретическую основу для рассмотрения дальнейших глав настоящего исследования. В современной науке политическая лингвистика воспринимается как самостоятельная активно развивающаяся область исследования, включающая несколько относительно автономных направлений, противопоставленных друг другу по методологии и методикам исследования, используемому материалу, аспектам анализа политического текста и дискурса, нормативному или дескриптивному подходу к изучению материала и др.
В политической лингвистике постепенно формируются специальный понятийный аппарат и терминология: идут дискусии о специфике политического языка, политического текста и политического дискурса, предлагаются различные определения важнейших понятий (языковая картина политического мира, сфера политической коммуникации и ее подсферы), создаются новые термины (политический нарратив, политический идиостиль и др.). Едва ли уже в ближайшее время можно ожидать полного взаимопонимания между всеми специалистами, но сам процесс заслуживает позитивной оценки. Во всяком случае, уже перестал быть дискуссионным вопрос о существовании политической лингвистики (со своим предметом, с особыми задачами, со специфическим материалом) как особого научного направления, возникшего на пересечении языкознания и политологии.
При анализе политической коммуникации целесообразно использовать широкий подход к выделению метафор, основанный на общих принципах когнитивной лингвистики. В этом случае элиминируются все ограничения, определяющие особенности традиционного структурного подхода, в том числе не только требование о принадлежности рассматриваемых элементов к одной лексико-семантической группе или хотя бы к одной части речи, но и ограничения, связанные с уровнями языка. Соответственно в рамках единой системы изучаются собственно лексические единицы, составные наименования, фразеологизмы и их компоненты, а также другие воспроизводимые единицы (пословицы, поговорки, афоризмы и т. п.). Метафора может исследоваться и как механизм, и как процесс, и как его результат, и как ментальная операция. При характерном для когнитивистики широком понимании метафоры к ее сфере относятся многие явления, которые при традиционном подходе рассматриваются по-иному: как сравнение, метаморфоза, синекдоха, гипербола и литота. В процессе анализа политической речи выделяются когнитивная, коммуникативная, прагматическая и эстетическая функции метафоры. Все эти функции метафоры постоянно взаимодействуют, в отдельных контекстах одни функции могут выходить на первый план, а другие оставаться в тени.
 
Глава 2. Метафорические модели: методика описания и классификация
 
Прежде чем приступить к конкретному анализу метафорических моделей в современном политическом дискурсе, необходимо дать определение метафорической модели, выделить ее компоненты и установить принципы классификации рассматриваемых моделей. Именно эти проблемы освещаются в двух первых параграфах настоящей главы.
В заключительном параграфе главы представлено описание метафорических моделей, связанных с понятийной сферой "Экономика": сначала эта сфера выступает как источник метафорической экспансии, а затем как магнит для притяжения метафор из иных ментальных сфер. Подробная характеристика двух в чем-то близких, а в чем-то очень различных моделей дает возможность не только продемонстрировать методику анализа метафорических моделей, но и показать, насколько описание зависит от используемой классификации метафорических моделей.
 
2.1. Метафорическая модель и ее компоненты
 
Теории метафорического моделирования и описанию конкретных моделей посвящено множество специальных публикаций. Рассматриваемый вариант теории метафорического моделирования восходит к ставшей уже классической монографии Джорджа Лакоффа и Марка Джонсона "Метафоры, которыми мы живем" [Lakoff, Johnson, 1980]. В данной монографии метафора представлена как основная когнитивная операция, как важнейший способ познания и рубрикации мира. Американские исследователи делают следующий вывод: "Метафора не ограничивается одной лишь сферой языка, то есть сферой слов: сами процессы мышления человека в значительной степени метафоричны. Именно это имеем мы в виду, когда говорим, что понятийная система человека упорядочивается и определяется метафорически. Метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что существуют метафоры в понятийной системе человека. Таким образом, всякий раз, когда мы говорим о метафорах типа СПОР - это ВОЙНА, соответствующие метафоры следует понимать как метафорические понятия (концепты)" [Лакофф, Джонсон, 1990, с. 389-390]. Развитие этой теории на материале отечественных политических текстов представлено в публикациях А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова [1991; 1994], И. М. Кобозевой [2001], А. В. Степаненко [2001], Ю. Б. Феденевой [1997], А. П. Чудинова [2001] и других исследователей.
Вторым научным направлением, лежащим в основе настоящего исследования, стала отечественная теория регулярной многозначности, созданная Д. Н. Шмелевым [1964; 1973] и Ю. Д. Апресяном [1971; 1974] и активно развиваемая целым рядом других специалистов (Н. В. Багичева, Л. В. Балашова, Л. М. Васильев, Э. В. Кузнецова, Л. А. Новиков, Е. В. Падучева, И. А. Стернин, А. П. Чудинов и др.). Учитываются также достижения других направлений современной лингвистики, связанных с изучением регулярности семантических преобразований (Н. Д. Арутюнова, Н. В. Багичева, О. И. Воробьева, О. П. Ермакова, М. Р. Желтухина, Анна А. Зализняк, Е. А. Земская, Н. А. Илюхина, Н. А. Кузьмина, В. В. Лабутина, С. Н. Муране, Н. В. Павлович, Г. Н. Скляревская, В. Н. Телия, Е. И. Шейгал, Т. В. Шмелева и др.).
Важным постулатом современной когнитивной лингвистики является дискурсивный подход к изучению материала (Н. Д. Арутюнова, А. Н. Баранов, Ю. Н. Караулов, Е. С. Кубрякова и др.). Метафорические модели должны рассматриваться в дискурсе, в тесной взаимосвязи с условиями их возникновения и функционирования, с учетом авторских интенций и прагматических характеристик, на широком социально-политическом фоне. Система метафорических моделей - это важная часть национальной языковой картины мира, национальной ментальности, она тесно связана с историей соответствующего народа и современной социально-политической ситуацией.
Метафорическая модель - это существующая и / или складывающаяся в сознании носителей языка схема связи между понятийными сферами, которую можно представить определенной формулой: "Х - это Y". Например, ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ - это ВОЙНА; ИЗБИРАТЕЛЬНАЯ КАМПАНИЯ - это ПУТЕШЕСТВИЕ; ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕСУРСЫ - это ДЕНЬГИ. Отношение между компонентами формулы понимается не как прямое отождествление, а как подобие: "Х подобен Y", ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ подобна ВОЙНЕ. В соответствии с названной формулой система фреймов (слотов, концептов) одной ментальной сферы (сферы-источника) служит основой для моделирования ментальной системы другой сферы (сферы-магнита). При таком моделировании в сфере-магните обычно сохраняется не только структура исходной области, но и эмотивный потенциал, характерный для концептов сферы-источника, что создает широкие возможности воздействия на эмоционально-волевую сферу адресата в процессе коммуникативной деятельности.
В соответствии со сложившейся традицией для описания метафорической модели (по другой терминологии - модели метафоры) хотя бы по минимальной схеме должны быть охарактеризованы ее следующие признаки:
Следует подчеркнуть, что в подготовленном А. Н. Барановым и Ю. Н. Карауловым "Словаре русских политических метафор" различаются термины "метафорическая модель" и "модель метафоры". При этом метафорической моделью называется только "понятийная область (область источника в когнитивной интерпретации метафоры), элементы которой (смыслы и сочетания смыслов) связаны различными семантическими отношениями ("выполнять функцию", "способствовать", "каузировать", "быть частью", "быть видом", "быть примером" и др.), причем каждый элемент модели соединен с другими элементами существенно более сильными связями, чем с элементами других понятийных областей" [Баранов, Караулов, 1994, с. 15]. Иначе говоря, данные исследователи называют метафорической моделью только то, что в нашей концепции обозначается как понятийная сфера-источник метафорической экспансии. Соответственно в "Словаре русских политических терминов" выделяются такие метафорические модели, как "СПОРТ", "МЕХАНИЗМ", "МЕДИЦИНА". В настоящей монографии (под влиянием классической монографии Дж. Лакоффа и М. Джонсона) название модели всегда включает два компонента: сферу-источник и сферу-магнит: например, ПОЛИТИКА (обозначение сферы-магнита) - это СПОРТ (обозначение сферы-источника). В отдельных случаях используются и описательные названия моделей (например, политическая метафора с исходной понятийной сферой "СПОРТ", спортивная метафора в политической коммуникации). Между соответствующими модели метафорами устанавливаются отношения на сигнификативном (уровень понятий), денотативном (область объектов метафорического осмысления) и экспрессивном уровнях.
Целенаправленный анализ функционирующих в политической сфере метафорических моделей способствует выявлению тенденций развития политического дискурса и помогает определить степень влияния изменений социально-экономического характера на функционирование языка.
 
2.2. Проблемы классификации метафорических моделей
 
В процессе характеристики конкретных метафорических моделей многие специалисты приходят к мысли о необходимости их последовательной систематизации в том или ином языке. Например, в посвященном художественной речи исследовании Н. В. Павлович [1995] выделены и охарактеризованы наиболее типичные для русского языка метафорические формулы (в нашей терминологии - метафорические модели), что очень важно как для анализа конкретных текстов, так и для постижения закономерностей русского национального менталитета. В связи с этим автор ставит вопрос: "Может быть, действительно, их не так много, этих традиционных формул? Время - вода, смерть - сон, земля - мать, жизнь - битва и еще, к примеру, десятка два подобных широко употребляемых повсюду образов?" [Павлович, 1995, с. 55]. Сходную позицию занимает Н. А. Кузьмина, которая считает, что "общее число архетипов, по-видимому, невелико для поэтического языка в целом и, конечно, для каждого его синхронного состояния" [1999, с. 297]. Значительно более осторожную позицию занимают А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов, которые указывают на множество сложностей как при определении границ соответствующих моделям понятийных областей, так и при дифференциации конкретных моделей [1994, с. 15].
Основные метафорические модели русской политической речи представлены в подготовленных А. Н. Барановым и Ю. Н. Карауловым словарях [1991; 1994].
Иные варианты классификации ведущих метафорических моделей, характерных для современной отечественной политической речи, отражены в публикациях Ю. Б. Феденевой [1998] и А. П. Чудинова [2001]. Отдельные фрагменты системы русских метафорических моделей охарактеризованы в публикациях Т. С. Вершининой [2002], А. Б. Ряпосовой [2002].
Представляется, что при систематизации метафорических моделей процесс значительно более важен, чем результат. Дело в том, что возможные пути классификации очень разнообразны и едва ли какая-либо из возможных классификаций окажется принятой всеми. Специалисты хорошо помнят, сколько было оптимизма после первых публикаций по лексико-семантическим группам слов, и вместе с тем хорошо понимают, что до настоящего времени отсутствует единая и общепризнанная лексико-семантическая классификация русской и английской лексики. Это же можно сказать о классификации и инвентаризации моделей регулярной многозначности.
Следует согласиться с тем, что перспективы единой и общепризнанной классификации (и инвентаризации) метафорических моделей еще менее очевидны, но такая работа нужна, поскольку она позволит выделить хотя бы наиболее частотные и продуктивные модели, а также даст богатый материал для постижения общих закономерностей метафорического моделирования действительности.
Важная проблема, возникающая при систематизации метафорических моделей, - это выбор основания для классификации.
Во-первых, за основу для систематизации можно взять исходную понятийную сферу (сферу-источник метафорической экспансии) и выделить, например, следующий ряд однотипных моделей:
1) ПОЛИТИКА - это ЗДАНИЕ (дом);
2) ПОЛИТИКА - это МЕХАНИЗМ;
3) ПОЛИТИКА - это ЖИВОЙ ОРГАНИЗМ;
4) ПОЛИТИКА - это РАСТЕНИЕ.
Детальное описание подобной системы моделей представлено в нашей монографии "Россия в метафорическом зеркале: когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000)" [Чудинов, 2001].
При необходимости за основу для классификации можно взять не понятийную сферу-источник, а лишь ее отдельные фреймы. Например, в понятийном поле "Политика" выделяются следующие фреймы: субъекты политической деятельности (политические лидеры, политические активисты, избиратели и др.), политические организации, политические институты (парламент, правительство, муниципальные органы власти), политическая деятельность, отношения между субъектами политической деятельности и т. п. Взяв за основу первый из названных фреймов, можно выделить следующий ряд однотипных моделей:
СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ - это ПРЕДСТАВИТЕЛИ ЖИВОТНОГО МИРА (медведи, волки, львы, крокодилы, бараны и т. п.);
СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ - это СПОРТСМЕНЫ (боксеры, шахматисты, лидеры, аутсайдеры, команда, имеющая капитана и тренера, и т. п.);
СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ - ЧАСТИ ЖИВОГО ОРГАНИЗМА (голова, сердце, рука, глаза и др.);
СУБЪЕКТЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ - ВОЕННОСЛУЖАЩИЕ И ИХ ОБЪЕДИНЕНИЯ (рядовые и генералы, разведчики; армия, имеющая главнокомандующего, штаб и другие структуры).
Соответственно отношения между субъектами политической деятельности (людьми и организациями) - это война, игра, отношения в животном мире, спортивное состязание, театр, отношения в феодальной иерархии, отношения в семье и т. п.
За основу для классификации можно взять и сферу метафорического притяжения (сферу-мишень) и на этой основе выделить, например, следующий ряд однотипных моделей:
1) ПОЛИТИКА - это ЗДАНИЕ (дом);
2) ЭКОНОМИКА - это ЗДАНИЕ (дом);
3) ЮРИСПРУДЕНЦИЯ - это ЗДАНИЕ (дом);
4) РЕЛИГИЯ - это ЗДАНИЕ (дом).
Еще одна классификация моделей (она представлена в работах В. В. Лабутиной [1997; 1998]) учитывает те компоненты, которые связывают первичные и вторичные значения охватываемых соответствующими моделями слов. Сюда относятся такие типовые смыслы, как "причина и следствие", "главное и второстепенное", "руководитель и подчиненный", "сильный и слабый" и т. п. Например, для выражения причинно-следственных отношений может метафорически использоваться лексика родства (мать и дочь; сын и отец; рождать), лексика из понятийной сферы "Растения" (семена и урожай, корни и плоды). Для обозначения отношений управления можно использовать лексику из понятийной сферы "Механизмы" (руль, рычаги, тормоз), обозначения частей организма (голова, мозг, ноги, руки), слова из понятийной сферы "Животный мир" (наездник и лошадь, вожжи, узда), слова из понятийной сферы "Театр" (дирижер, режиссер, суфлер, марионетка, кукловод), лексика из понятийной сферы "Преступный мир" (пахан, шестерка, авторитет, киллер).
Для познания закономерностей метафорического моделирования действительности могут быть значимы результаты анализа каждого из рассмотренных выше типов моделей. Каждый из них открывает новые возможности для структурирования политической реальности в языковой картине политического мира и особенно в конкретном тексте.
Вторая важная проблема, встающая при выборе параметров классификации метафорических моделей, - это определение состава понятийных сфер, способных служить источником или мишенью для метафорической экспансии. При определении таких сфер следует учитывать, что создаваемая человеком картина мира изначально антропоцентрична: этот мир строится разумом человека, который концептуализирует политические реалии, опираясь на свои представления о соотношении индивида и мира. Метафора реализует представления о человеке как о центре мира.
Поэтому нами были выделены и охарактеризованы четыре разряда моделей политической метафоры [Чудинов, 2001]. В каждом из этих разрядов обнаруживается несколько наиболее типичных моделей. Эти модели, разумеется, не охватывают всего реального спектра источников метафорической экспансии и метафорического притяжения, но дают относительно полное представление о специфике данного разряда.
Содержание основных разрядов русской политической метафоры последнего десятилетия ХХ века может быть обобщено следующим образом.
 
Антропоморфная метафора
 
Как известно, Бог создал человека по своему образу и подобию. Возможно, именно этим можно объяснить тот факт, что человек также моделирует политическую реальность исключительно по своему подобию, что позволяет метафорически представлять сложные и далекие от повседневности политические понятия как простые и хорошо известные реалии. При исследовании этого разряда анализируются концепты, относящиеся к исходным понятийным сферам "Анатомия" "Физиология", "Болезнь", "Секс", "Семья" и т. п.
 
Природоморфная метафора
 
Живая и неживая природа издавна служит человеку своего рода моделью, в соответствии с которой он представляет социальную, в том числе политическую, реальность, создавая таким образом языковую картину политического мира. Источниками метафорической экспансии в данном случае служат понятийные сферы "Мир животных", "Мир растений", "Мир неживой природы", то есть политические реалии осознаются в концептах мира окружающей человека природы.
 
Социоморфная метафора
 
Различные составляющие социальной картины мира постоянно взаимодействуют между собой в человеческом сознании. Поэтому мир политики постоянно метафорически моделируется по образцу других сфер социальной деятельности человека. Рассматриваемый разряд политических метафор включает такие понятийные сферы-источники, как "Преступность", "Война", "Театр (зрелищные искусства)", "Экономика", "Игра и спорт".
 
Артефактная метафора
 
Бог сотворил мир и человека, но человек посчитал этот мир недостаточно комфортным и продолжил созидательную деятельность. Человек реализует себя в создаваемых им вещах - артефактах. Именно по аналогии с артефактами люди метафорически моделируют и политическую сферу, представляя ее компоненты как "Механизм", "Дом (здание)", "Мир компьютеров", "Инструмент", "Домашнюю утварь" и др.
 
Названные выше разряды метафор можно схематично представить следующим образом: "Человек как центр мироздания", "Человек и природа", "Человек и общество", "Человек и результаты его труда".
Важно подчеркнуть, что в основе каждой понятийной сферы лежит концептуализация человеком себя и мира в процессе когнитивной деятельности. Именно поэтому выделяется, например, понятийный разряд "Человек и природа", а не категория (или семантическое поле) "Природа". В соответствии с представлениями когнитивной лингвистики в основе метафоры лежат не значения слов и не объективно существующие категории, а сформировавшиеся в сознании человека концепты. Эти концепты содержат представления человека о свойствах самого человека и окружающего его мира. Всякий концепт является не изолированной единицей, а частью домена (ментального пространства, понятийной сферы). Домены образуют тот фон, из которого выделяется концепт. Концепты, как и домены в целом, отражают не научную картину мира, а обыденные ("наивные") представления человека о мире (В. Гумбольдт и неогумбольдтианцы, американская этнолингвистика, гипотеза лингвистической относительности Сэпира - Уорфа, а также современные публикации Дж. Лакоффа и М. Джонсона, Ю. Д. Апресяна, Л. Н. Иорданской, Е. С. Кубряковой, С. Е. Никитиной, Е. В. Рахилиной, Е. А. Урысон и др.).
Дифференциация научной и "наивной" картины мира опирается на предложенное А. А. Потебней еще во второй половине ХIХ века разграничение "ближайшего" (собственно языкового) и "дальнейшего" (соответствующего данным науки) значений слова. Эта концепция предопределяет дифференциацию научных и обыденных ("наивных") классификаций. Например, научная (зоологическая) классификация царства животных (это биологический термин, а не "живая" метафора) очень сложна и многоступенчата: на первом этапе названное царство разграничивается на подцарства одноклеточных и многоклеточных. В составе многоклеточных дифференцируется множество подклассов и типов, в том числе губки, кишечно-полостные, плоские, первично-полостные, кольчатые черви, моллюски, иглокожие, хордовые. В последнем типе выделяется подтип позвоночных, в котором далее вычленяются классы рыб, земноводных, пресмыкающихся, птиц, млекопитающих; на следующих ступенях этой иерархии представлено еще более детальное разграничение живых существ. Едва ли имеет смысл приводить здесь хотя бы основную структуру зоологической классификации: очевидно, что она нужна только специалистам. Большинство "небиологов" вполне обходится "наивной", или "обыденной", элементарной классификацией, и именно эта "наивная" классификация является основой концептуальной структурированности царства животных, которая составляет исходную понятийную сферу для зооморфной политической метафоры.
Обыденная категоризация животного мира во многих случаях не соотносится с классификацией научной. Например, в соответствующей современной русской ментальности обыденной категоризации мира, видимо, выделяются в лучшем случае микробы, букашки, черви, змеи, раки, лягушки, рыбы, птицы и собственно животные (в смысле - млекопитающие). Можно представить и менее детальный вариант категоризации: животные, птицы, рыбы и "все остальное" (то есть то, что в научных работах называется "низшие животные"). Кроме того, обыденная классификация животных вне зависимости от семейств, отрядов и видов и прочей научной "зауми" различает домашних и диких животных (например, свиньи могут быть и домашними, и дикими), хищных и нехищных животных (однако к хищникам относятся не только собственно животные, но и некоторые птицы и рыбы), обитателей моря, суши и неба, а также некоторые другие группы. Вместе с тем в обыденном сознании вовсе не существует, например, выделяемых зоологией класса хордовых и даже семейства волчьих, то есть для нас собственно животные, птицы и рыбы не составляют какого-то единства, а собаки, лисы, шакалы и волки - это совершенно различные для "наивной" классификации животные.
Специальные наблюдения показывают, что в основе абсолютного большинства политических метафор лежит именно обыденная картина мира, наивные представления, которые, как отмечает Ю. Д. Апресян, "отнюдь не примитивны", а во многих случаях "не менее сложны и интересны, чем научные" [1995, с. 39]. Эти наивные представления "отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником" [Там же] в познании национального менталитета.
В зависимости от конкретных задач исследования могут быть выделены и некоторые другие группы моделей. Так, в диссертации Т. С. Вершининой [2002] рассмотрены общие и особенные свойства моделей органистической метафоры, среди которых автор различает фитоморфные, зооморфные и антропоморфные модели. А. Б. Ряпосовой [2002] исследована группа моделей с агрессивным прагматическим потенциалом, к которым автор относит прежде всего метафорические модели с исходными понятийными сферами "Война", "Мир криминала" и "Мир животных". По мнению А. Н. Баранова и Ю. Н. Караулова, метафоры перестройки "можно расположить на мысленной шкале по степени убывания активности действующего лица. Тогда на одном конце такой шкалы оказывается поле строительной метафоры", а на другом - поле антропоморфной метафоры [1991, с. 14].
В концепции Дж. Лакоффа и М. Джонсона различаются ориентационные метафоры (они опираются на пространственные оппозиции типа "верх - низ", "центр - периферия", "больше - меньше" и т. п.), онтологические метафоры (например, представление человеческой души как некоего вместилища чувств, представление неодушевленных предметов как живых существ) и структурные метафоры, которые дают возможность использовать концепты из одной понятийной сферы для характеристики совершенно иной сферы.
Рассматривая типичные свойства метафорических моделей, А. Н. Баранов и Ю. Н. Караулов отмечают, что такие модели способны взаимодействовать друг с другом [1994, с. 6].
Существующая в дискурсе метафорическая картина мира - это своего рода система метафорических полей, свойства которой во многом аналогичны свойствам системы лексико-семантических полей. Необходимо выделить следующие наиболее важные для нашего описания свойства метафорических моделей.
 
1. ИЕРАРХИЧЕСКОЕ УСТРОЙСТВО
 
В лексико-семантической системе традиционно выделяются иерархические организованные объединения: поля подразделяются на подполя, внутри этих подполей выделяются лексико-семантические группы, которые в свою очередь подразделяются на подгруппы, в составе которых могут выделяться отдельные парадигмы и т. п. [Шмелев, 1973; Новиков 1982; Кузнецова, 1989 и др.]. Подобные отношения можно обнаружить и между моделями. Например, метафорическая модель с исходной понятийной сферой "Дом (строение)" может рассматриваться как часть более широкой модели с исходной семантической сферой "Населенный пункт (город, деревня и т. п.)", в составе которой выделяются разнообразные названия инфраструктуры (дом, мост, улица, переулок и т. п.). С другой стороны, в составе модели с исходной понятийной сферой "Дом (строение)" может быть выделена своего рода "подмодель" с исходной понятийной сферой "Кухня".
 
2. ПЕРЕСЕКАЕМОСТЬ (диффузность, взаимопересечение) МЕТАФОРИЧЕСКИХ МОДЕЛЕЙ
 
Исследователи лексико-семантических полей неоднократно отмечали такое свойство, как пересекаемость указанных полей, а также подполей и групп в их составе. Практика показала, что между смежными лексико-семантическими объединениями крайне сложно выделить отчетливую границу, очень часто обнаруживаются компоненты, которые по тем или иным основаниям можно отнести сразу к двум смежным полям [Кузнецова, 1989; Новиков, 1982; Шмелев, 1973 и др.].
Аналогичные факты наблюдаются и при изучении метафорических моделей. Нередко один и тот же метафорический образ может рассматриваться как одновременно принадлежащий различным метафорическим моделям. Например, метафорические обозначения, связанные с исходной понятийной сферой "Приготовление пищи", можно отнести к понятийной сфере "Кухня" (а "кухню" рассматривать как часть "дома"), но вполне возможно и включение метафорических обозначений приготовления пищи в обширную семантическую сферу "Созидание, изготовление". При несколько ином подходе метафоры, связанные со сферой "Дом", могут быть отнесены и к метафорической модели ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕАЛИИ - это ЭЛЕМЕНТЫ ИНФРАСТРУКТУРЫ, которой соответствуют и метафоры, опирающиеся на такие слоты, как "мост", "улица", "тротуар", "парк", "туннель" и т. п.
 
3. ПОЛЕВАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ МЕТАФОРИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ
 
В лексико-семантических объединениях традиционно выделяются центр, ядро, приядерная зона, ближняя периферия, дальняя периферия [Кузнецова 1989; Стернин, 2001; Шмелев, 1973 и др.]. По-видимому, сходные феномены можно обнаружить и в составе метафорической модели. Например, при анализе метафорической модели "Дом (строение)" можно выделить метафорические словоупотребления, которые наиболее ярко выражают типичные свойства модели, относятся к ее центру, а также словоупотребления, которые принадлежат периферии исследуемого материала. В частности, метафоры, связанные с переосмыслением функций стен, окон, дверей, крыши, несомненно, относятся к наиболее типичным проявлениям модели, к центральной зоне относится и метафорическое переосмысление образов спальни, кабинета, коридора или кухни. С другой стороны, словоупотребления, метафорически переосмысливающие процесс приготовления пищи, если и относятся к модели "Дом (строение)", то только к самой дальней ее периферии.
В целом рассмотренный материал показывает, что возможны различные методики систематизации и описания метафорических моделей, которые в свою очередь могут выделяться по разным основаниям. При конкретном описании отдельных метафорических моделей необходимо учитывать такие их свойства, как иерархичность структуры, пересекаемость и полевая организация.
 
2.3. Методика описания метафорических моделей: экономика как сфера-источник и сфера-магнит для метафорической экспансии
 
Основной предмет описания в настоящем параграфе - два типа метафорических моделей. В первом случае ЭКОНОМИКА является понятийной сферой-источником метафорической экспансии в сферу ПОЛИТИКИ. В результате такой экспансии разнообразные политические реалии все чаще концептуализируются с позиций выгодной продажи или покупки, прибыли или убытков, бережливости или расточительства, накопления капитала или банкротства. Иными словами, в данном случае анализируется метафорическая модель ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕСУРСЫ - это ДЕНЬГИ (товары). Политическими ресурсами можно распоряжаться примерно так же, как умелый финансовый менеджер (или просто опытная хозяйка) распоряжаются деньгами и материальными ценностями. В качестве ресурсов, которые требуют грамотного использования, могут метафорически представляться политический авторитет, имидж, власть, талант, доверие, должности, партии, депутатские объединения, свобода слова и другие способные приносить доход нематериальные ценности. Ср.:
В рассматриваемых контекстах концепты из экономической сферы метафорически обозначают политические ценности и процессы: например, авторитет метафорически представляется как капитал, а политические переговоры - как торговля, то есть слова, относящиеся в первичном значении к финансовой понятийной сфере (в том числе обозначающие товарно-денежные отношения, субъектов экономической деятельности и т. п.), метафорически обозначают социальные процессы, взаимоотношения политических организаций и конкретных политиков, моральные и деловые качества субъектов общественной борьбы и т. п. Во втором случае ЭКОНОМИКА становится уже сферой метафорического притяжения, то есть на этот раз экономические реалии обозначаются при помощи концептов, которые изначально относятся к совсем иным понятийным сферам. Ср.:
Сопоставление экономики с женщиной (девушкой, невестой, женой и т. п.), которая что-то любит и чего-то не любит, ждет богатых женихов, может чахнуть и расцветать, бросать или притягивать любовные взгляды, подвергаться насилию, сопротивляться и мстить, выходить замуж и рожать, создает образную картину экономической жизни на основе хорошо знакомых каждому человеку концептов, изначально относящихся к совсем иным понятийным сферам. Как будет показано ниже, особенно часто источником метафор, способных образно представить экономические реалии, оказываются концептуальные сферы "Дом", "Дорога", "Война", "Мир животных", "Мир растений", "Болезнь" и "Человеческое тело".
 
2.3.1. Экономика как сфера-источник метафорической экспансии
 
Важнейший результат российской демократической революции конца ХХ века - это замена власти коммунистической номенклатуры властью денег (рыночных отношений), которую нам обещают заменить диктатурой закона. Однако строгость российских законов во многом компенсируется необязательностью их исполнения, а поэтому власть денег пока часто распространяется и на сферу политики. Как известно, "сила" метафоры, ее "голубая кровь" (А. Н. Баранов) - это постоянное балансирование между сказанным и несказанным, между прямым и метафорическим смыслом, это сохранение ассоциативного потенциала концептов сферы-источника при использовании метафоры для характеристики объектов в сфере-мишени. Специфика современной российской экономической метафоры во многом связана с особой ролью сферы-источника: накопление "политического капитала" невозможно без получения финансовых ресурсов, в результате чего финансовая метафора оказывается лишь отчасти метафорой. Как показал Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], финансовая метафора очень характерна для политического дискурса Соединенных Штатов, где отношения между людьми, организациями и государствами издавна метафорически концептуализируются как товарно-денежные. В последние годы подобная метафора все шире используется и при концептуализации российской действительности в отечественных политических текстах.
Экономическая метафора в политической речи - это сильное средство постижения, рубрикации, представления и оценки какого-то фрагмента политической действительности при помощи сценариев, фреймов и слотов, относящихся к экономической сфере. В соответствующих ситуациях очень важен прагматический потенциал метафоры - ее способность к преобразованию (переконцептуализации) существующей в сознании адресата картины мира, к переносу рациональных и эмоциональных оценок с экономических феноменов на политические.
Как известно, финансовая метафора издавна используется в русском политическом языке (обвинения в "продаже России" или хотя бы собственной совести традиционны), но в последние годы она заметно активизировалась, что, видимо, связано с усилением роли товарно-денежных отношений в новых социальных условиях и повышением уровня хотя бы минимальной экономической эрудиции у наших граждан, большинство из которых еще полтора десятилетия назад понятия не имели о ваучерах, конвертации, дефолте, отмывании капитала и прочих "капиталистических премудростях". Иначе говоря, в настоящее время исходная понятийная область детальнее структурирована в национальном сознании, а это очень важно для развертывания всякой модели.
Вторая причина активизации рассматриваемой модели - это ее широкие возможности для формирования эмотивных смыслов, связанных с агрессивностью, опасностью, нарушением нравственных норм и традиций, что очень важно в период обострения социальных взаимоотношений в обществе.
Показательно, что представленный ниже анализ фреймов и слотов данной модели свидетельствует, что финансовая метафора в политической речи чаще всего связана с тем, что традиционно осуждается в народном сознании. Как справедливо подчеркивает Дж. Лакофф [Lakoff, 1991], активное использование финансовой метафоры при оценке политической реальности - это один из способов манипулирования общественным сознанием. Как известно, при подсчете финансовых дивидендов не учитываются нравственные аспекты деятельности (еще в Древнем Риме было замечено, что "деньги не пахнут"). Соответственно активное использование финансовой метафоры способствует элиминации нравственной составляющей при оценке политической деятельности.
В цивилизованном обществе традиционно выделяются моральные ценности, которые максимально удалены от финансовой сферы: честь, достоинство, честность, репутация, справедливость. Как писал А. С. Пушкин: "Не продается вдохновенье…", продать можно только рукопись или иной результат труда. Общество признает безнравственной даже саму попытку определить цену, за которую можно было бы приобрести честь, совесть или справедливость того или иного человека, в том числе депутата или правительственного чиновника. Однако в последние годы финансовая метафора все чаще используется в политической речи, то есть наблюдается превращение рассматриваемой модели в доминантную, отражающую существенные особенности современной политической речи.
Рассмотрим систему фреймов и слотов финансовой метафоры в современной политической речи.
 
1. Фрейм "Деньги (капитал) и товары"
 
Слот 1.1. Деньги (капитал)
 
Политический авторитет, политические возможности человека или организации нередко метафорически обозначают как капитал, при использовании которого можно ожидать получения дохода (дивидендов), тогда как неразумная финансовая политика грозит банкротством. В некоторых случаях необходима конвертация имеющихся средств. Ср.:
Слот 1.2. Собственность и товары
 
В экономической терминологии товар - это продукт труда, произведенный для продажи. В современной политической речи в качестве товара метафорически могут быть представлены авторитет политика (или партии в целом), его голос в парламенте, честь, совесть и другие пользующиеся спросом качества. Политические товары иногда служат предметом экспорта или импорта. Ср.:
Вслед за приватизацией средств производства и иной государственной собственности наиболее активные олигархи стремятся приватизировать и государственную власть. Ср.:
2. Фрейм "Субъекты экономической деятельности"
 
В экономической теории субъекты экономической деятельности - это люди или организации, занимающиеся товарно-денежными операциями (производством, закупкой и продажей товаров).
 
Слот 2.1. Организации, создаваемые для экономической деятельности
 
Для успешной реализации основной экономической формулы "Товар - деньги - товар" общество создает специальные структуры - финансовые компании, акционерные общества, биржи, ярмарки, базары, магазины, которые организуют финансовые потоки. К числу подобных учреждений, казалось бы, не относятся политические партии, парламенты, избирательные комиссии, однако это правило не распространяется на метафорическое изображение современной российской политической жизни. Ср.:
Слот 2.2. Физические лица - субъекты экономической деятельности
 
В современной России появились специалисты, которые осуществляют товарно-денежные отношения именно в политической сфере, то есть занимаются политической рекламой, лоббированием, избирательными технологиями. Подобные люди метафорически представляются как продавцы политических товаров. Ср.:
В метафорической картине мира политическую власть, как и имущество, можно не только купить, но получить в наследство, в качестве платы за верную службу или просто в подарок. Ср.:
Результатом подобной финансово-политической деятельности может быть обогащение или обнищание ее субъектов.
 
3. Фрейм "Экономическая деятельность"
 
Слот 3.1. Финансовая деятельность отдельных лиц и учреждений
 
Как известно, финансовые учреждения создаются для того, чтобы иметь доход от кредитов и инвестиций в прибыльные проекты. Клиенты банка могут получать дивиденды от своих вкладов, "стричь купоны" с облигаций банка. В конце года необходимо подвести баланс, подсчитать прибыль и убытки. Все это создает основу для регулярных метафорических преобразований. Ср.:
Слот 3.2. Государственное регулирование финансовых рынков
 
Государство организует финансовую деятельность: оно при необходимости проводит девальвацию и ревальвацию национальной валюты, устанавливает налоги и правила проведения валютных операций, в том числе конвертации, предотвращает инфляцию, занимается проблемами национализации и приватизации собственности. Все эти концепты метафорически используются для обозначения политических реалий. Ср.:
Слот 3.3. Торговая деятельность
 
Стремление прийти к компромиссу, попытки договориться о сотрудничестве и иное взаимодействие между субъектами политической жизни в современных текстах нередко представляются как отношения купли-продажи. Ср.:
Во многих других случаях финансовая метафора обозначает реальный подкуп чиновников и депутатов. Ср.:
4. Фрейм "Экономическая оценка"
 
Слот 4.1. Оценка экономической деятельности
 
В цивилизованных странах существуют определенные требования к экономической деятельности: например, предприятия должны быть рентабельными, они не имеют права занимать монопольное положение на рынке. Это создает основу для метафорического представления ряда политических феноменов. Ср.:
Слот 4.2. Оценка товаров
 
В современных текстах политические "товары" (репутация, включение в партийный список на выборах, голосование в парламенте, депутатский запрос министру и др.) нередко оцениваются по таким признакам, как дорогой - дешевый, дефицитный - залежалый, качественный - некачественный. Товарно-денежные оценки нередко оказываются основой для политических метафор. Ср.:
Слот 4.3. Оценка состоятельности субъектов экономической деятельности
 
С этой точки зрения отдельные люди, предприятия, регионы и даже страны оцениваются как богатые, бедные или банкроты. Аналогичным образом в политическом дискурсе оценивается авторитет партий, движений и их политических лидеров. Ср.:
Рассмотренные материалы показывают, что финансовая метафора в последние годы действительно превратилась в одну из ярких примет русской политической речи. Все более детальной становится структурированность исходной понятийной сферы, увеличивается частотность использования соответствующих метафор. Эти процессы вполне закономерны: источниками метафорической экспансии и метафорического притяжения обычно становятся понятийные сферы, которые очень актуальны для общества, хорошо известны людям и вызывают их повышенный интерес.
По степени образности можно выделить по меньшей степени два типа финансовых метафор в современной политической речи. К первому типу относятся "живые" метафоры, которые в полной мере сохраняют свою двуплановость и соответственно внутреннюю форму. Такие метафоры (девальвация совести, продажный чиновник, парламентская биржа и др.), как правило, имеют пейоративную эмотивную нагрузку, поскольку в нашем национальном сознании традиционно порицалось перенесение в политическую сферу законов и нравов, существующих в сфере товарно-денежных отношений. Вместе с тем в русской политической речи много "стертых" финансовых метафор с почти утраченной образностью (дорогое удовольствие, цена свободы, экономия политических ресурсов и др.). При использовании таких метафор возможна актуализация внутренней формы за счет средств контекста, что в той или иной степени "оживляет" образ, привлекает к нему внимание адресата.
В наших предыдущих публикациях было показано, что доминантные сферы-источники концептуальных метафор в современной российской политической жизни - это понятийные сферы болезни, войны, мира животных, криминала и театра (цирка, балагана). Финансовая метафора занимает достойное место в этом ряду.
 
2.3.2. Экономика как сфера-магнит для метафорического притяжения
 
В последние годы происходит активное развитие системы русской экономической лексики, что объясняется переходом нашей страны к рыночной экономике и связанной с этим потребностью в номинации новых экономических феноменов. Для обозначения этих феноменов активно используются ресурсы русского словообразования, в том числе потенциал метафоры. В процессе когнитивного построения современной языковой картины экономической реальности специалисты постоянно используют ресурсы совершенно иных понятийных сфер. Примером могут служить метафоры из сферы-источника "Анатомия и физиология человека".
Рассмотрим особенности метафорической модели ЭКОНОМИКА - это ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ.
Данная метафорическая модель - одна из наиболее широко представленных и детально структурированных в современных экономических текстах. Она уже давно существует в русском языке, но в последнее время заметна активизация ее отдельных фреймов и слотов. Подобная метафора уже привлекала внимание специалистов [Апресян, 1995; Колотнина, 2001; Никитина, 1999; Чудинов, 2001; Феденева, 1997 и др.]. Концептуальная метафора ЭКОНОМИКА - это ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ принадлежит к числу моделей, которые исследователи характеризуют как базисные (Дж. Лакофф, Э. Маккормак), доминантные (А. П. Чудинов), ключевые (Н. Д. Арутюнова), такие метафоры относятся к "задающим аналоги и ассоциации между разными системами понятий и порождающим более частные метафоры" [Арутюнова, 1990б, с. 14]. На основе рассматриваемой метафорической модели человек наделяет субъекты экономической деятельности и экономику в целом наиболее близкими и понятными ему свойствами и характеристиками, в результате чего экономика предстает в виде человеческого тела, с его физиологией и анатомией. Циклы развития экономики осмысливаются как периоды развития живого организма, начиная с рождения и заканчивая смертью. Как и живой организм, субъекты экономической деятельности в этом случае выступают не как роботы или автоматы, а как существа, обладающие эмоционально-волевой сферой, способные испытывать и проявлять чувства. Подобно живому организму, субъекты экономической деятельности наделяются когнитивными способностями, они могут рождаться, умирать, болеть, вступать в брак и разводиться, у них обнаруживаются метафорические головы, руки, ноги и другие части тела. Анализ материала показывает, что в состав сферы магнита для применения метафорической модели ЭКОНОМИКА - это ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ входят самые разнообразные реалии современной экономики, начиная с небольших, частных компаний и заканчивая всемирной экономической системой.
Рассмотрим конкретные фреймы и слоты метафорической модели ЭКОНОМИКА - это ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОРГАНИЗМ.
 
1. Фрейм "Тело (организм в целом)"
 
Разнообразные экономические реалии могут представляться как тело. Ср.:
2. Фрейм "Анатомические органы"
 
Слот 2.1. Руки
 
Метафорические "руки" имеют самые различные субъекты экономической деятельности: особенно типичны словосочетания руки банка, руки компаний, руки фондов и т. д. Ср.:
В экономических текстах представлены также смысловые оппозиции грязные руки - чистые руки, длинные руки - короткие руки, надежные руки - негодные руки, смысловые компоненты которых усиливают характеристики реалий, на которые направлены их значения. В метафорическом употреблении выражение невидимая рука приобретает негативную эмотивную окраску со значением нелегальности, закрытости, манипулирования экономическими процессами в собственных целях. Ср.:
Слот 2.2. Голова
 
Метафоры данного слота обычно характеризуют роль субъектов экономической деятельности в экономической иерархии или взаимоотношения в структуре компании, организации и т. д. Типичные сочетания - глава холдинга, головной банк, головная компания, глава компании, отдела и т. п. Основная прототипическая функция - общее руководство всем организмом.
 
Cлот 2.3. Кровеносная система
 
В состав слота входят метафорические выражения с общим значением "кровь и кровеносные сосуды". Основная прототипическая функция - обеспечение жизнеспособности субъектов экономической деятельности. Нарушения в кровеносной системе приводят к сбоям функционирования субъектов экономической деятельности. Ср.:
Слот 2.4. Лицо
 
Типичные сочетания - лицо компании, лицо банка - связаны с выделением элементов, которые предназначены для создания имиджа фирмы, влияют на восприятие фирмы "со стороны". Слот представлен также терминологическим обозначением лицевой счет.
 
Слот 2.5. Сердце
 
Употребляется в экономических текстах в соответствии с основной прототипической функцией - обеспечение жизнедеятельности. Может содержать компоненты, указывающие на здоровье субъектов экономической деятельности. Также содержит выражения, употребляющиеся в функции - центральный, основной по местоположению и значимости орган. Таковы, например, словосочетания сердце производства, сердце фонда, сердце компании, в этой функции может метафорически употребляться новый или основной продукт. Ср.:
Характерным для русскоязычных текстов является метафорическое представление сердца как органа чувств: компании могут быть расположены к клиентам всем сердцем, они призывают клиентов принимать решение сердцем.
 
Слот 2.6. Позвоночник
 
Основная прототипическая функция - средство взаимосвязи отдельных органов в единое целое, результатом чего становится обеспечение жизнедеятельности организма. Ср.:
Нежизнеспособные субъекты экономической деятельности расцениваются в экономических текстах как бесхребетные. Субъекты экономической деятельности могут также иметь и дефекты развития позвоночника. Ср.:
Слот 2.7. Органы физического восприятия Субъекты экономической деятельности могут, подобно живому организму, иметь глаза и уши, их прототипическая функция - сбор и оценка информации. Ср.:
Метафорические выражения в составе слота могут содержать компоненты со значением дефектов деятельности ее субъектов. Так, например, наши рынки, фонды, банки, биржи могут быть не только близорукими, но и слепыми.
 
3. Фрейм "Жизненный цикл организма"
 
Слот 3.1. Зачатие
 
Характерные особенности российской экономики как экономики зарождающихся рынков нашли отражение в метафорическом употреблении концептов, связанных с зачатием ребенка, зарождением жизни. Денотативной областью применения метафор данного слота становятся сферы, традиционно отсутствующие в условиях марксистско-ленинской социалистической экономики, например, фондовые биржи, риэлтерский рынок, частные банки и т. п. Ср.:
Слот 3.2. Рождение
 
Представлен рядом однотипных конструкций: рождение компании, рождение фонда, рождение рынка, рождение банка и т. д. В послекризисный период в связи с наметившимися тенденциями оживления ряда внутренних отраслей появляется метафора второе рождение.
 
Слот 3.3. Рост
 
В основе лежит концептуальная метафора рост экономики. Представлен рядом однотипных конструкций: рост доллара, рост курса, рост банков, рост компаний, рост производства, рост денежной массы, рост экспорта, рост индексов и т. д. Ср.:
Рост экономических показателей может быть быстрым, стремительным, замедленным и т. д.
 
Слот 3.4. Смерть
 
Слот представлен однотипными конструкциями, например словосочетаниями: cмерть банков, смерть системы, смерть компании, красивая смерть и т. д.
Денотативная область применения распространяется практически на любые субъекты экономической деятельности и их деятельность. Ср.:
В составе слота содержится смысловая оппозиция "живой - мертвый", включающая ряд терминов, образованных способом метафорического переосмысления общеупотребительных слов. Например, живые деньги - мертвые деньги, живой капитал - мертвый капитал, при этом в языке экономики находит свое отражение существующая в обыденном сознании система ассоциативных связей. Плохо функционирующие субъекты экономической деятельности могут метафорически представляться как умирающие, находящиеся на грани жизни и смерти и т. д. Ср.:
Слот 3.5. Причина смерти
 
Наиболее часто субъекты экономической деятельности в русских экономических текстах погибают от удушья или тонут. Ср.:
Слот 3.6. Похороны
 
Данная метафора встречается только в отношении наиболее значимых, крупных субъектов экономической деятельности, например, похороны банков, похороны системы страхования и т. д. Периоды экономических кризисов сопровождаются активизацией данного слота в экономических текстах. Ср.:
Часто содержит усиливающие чувственное восприятие компоненты - пышные похороны, скромные похороны, поминки и т. д.
 
4. Фрейм "Родственные связи человека"
 
Отношения между субъектами экономической деятельности метафорически представляются как отношения в семье, где существуют семейная иерархия, специфические отношения между братьями и сестрами, мужьями и женами.
 
Слот 4.1. Дети
 
Субъекты экономической деятельности, образованные как филиалы основной компании, часто метафорически представляются в виде детей, дочек и наследников. Ср.:
Особенно широкое распространение получил термин дочерняя компания.
 
Слот 4.2. Родители
 
Субъекты экономической деятельности, имеющие филиалы и финансово зависимые структуры (дочернии компании), метафорически представляются как материнские. Ср.:
Слот 4.3. Родство по супружеству
 
Слияние и поглощение компаний часто метафорически представляются как свадьба, после которой метафорические жених и невеста становятся супругами. Ср.:
Как и в человеческих отношениях, брак компаний в условиях российской экономики часто заканчивается разводом.
 
Слот 4.4. Братья и сестры
 
Субъекты экономической деятельности могут метафорически представляться как братья и сестры. Ср.:
5. Фрейм "Питание"
 
В экономических текстах метафорически широко представлены образы, связанные с аппетитом, питанием и кормлением.
 
Слот 5.1. Голод, недоедание и излишнее потребление пищи
 
Традиционно "трудные времена" в развитии страны ассоциировались с нехваткой пищи. Периоды экономических затруднений сопровождаются голодом, который могут испытывать субъекты экономической деятельности. Отсутствие достаточного количества средств и ресурсов метафорически представляется как потеря веса. Ср.:
Соответственно накопление средств метафорически представляется как результат усиленного питания. Ср.:
Слот 5.2. Употребление пищи
 
Победы в конкурентной борьбе нередко обозначаются как поедание конкурентов. Ср.:
Потребительская способность рынка может метафорически представляться как способность к глотанию. Ср.:
Слот 5.3. Кормление
 
Помощь одних субъектов экономической деятельности другим часто метафорически представляется как кормление. При этом иногда субъекты экономической деятельности, получающие в виде пищи какие-либо ресурсы, обозначаются как нахлебники, паразиты, сидящие на чужой шее и получающие паек. Наиболее часто в качестве нахлебников в экономических текстах выступают неблагополучные отрасли, рынки и компании, получающие "корм" из рук государства. Ср.:
Потребуются долгие годы роста благосостояния населения, пока потребитель не сможет больше платить за информацию, а рекламный рынок - кормить не десятки, как сейчас, а тысячи СМИ (Эксперт. 2001. 5 марта); Пока сфера соцкультбыта - это нахлебник градообразующих предприятий. Этого нахлебника приходится хотя бы впроголодь кормить, поскольку иначе начнутся социальные проблемы (Эксперт. 1999. 24 мая).
 
* * *
 
Рассмотренные материалы позволяют сделать вывод о том, что метафоры из сферы "Анатомия и физиология человека" становятся в современной речи универсальным средством осмысления экономических реалий. Человек концептуализирует сложную для осмысления экономическую сферу деятельности с использованием хорошо знакомых понятий.
Детальное описание фреймово-слотовой структуры метафорических моделей со сферой-мишенью "Экономика" может быть продолжено. Но мы укажем ниже лишь наиболее яркие сферы-источники подобной метафоры.
 
1. Военная метафора
 
Метафорическая модель ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ - это ВОЙНА - одна из наиболее типичных для современного российского экономического дискурса. В истории нашей страны трудно обнаружить сколько-нибудь длительные периоды отсутствия военных действий, а поэтому военная сфера - это один из основных источников метафорической экспансии на самых разных этапах развития русского языка. Милитарная метафора оказалась очень удачным средством структурирования экономических отношений. В экономических войнах постоянно обнаруживаются победители и побежденные, в этих войнах используют специальные стратегию и тактику, в финансовых штабах планируют атаки и оборонительные действия, намечают пути захвата территории противника и ведут подсчеты возможных трофеев. Развитие и существование экономических систем и рынков описывается в терминах войны. На этих рынках идут ценовые войны, воюют за потребителя и возможности сбыта. Государства ведут между собой тарифные войны, воюют между собой экономические сообщества и организации, войны ведут финансовые органы и банки и т. д. Все это свидетельствует, что денотативная область использования данной модели разнообразна и включает практически все виды деятельности экономических субъектов. Осмысление экономических явлений в терминах войны стало настолько распространенным, что подобные метафоры часто воспринимаются как совершенно привычные, стертые, системные. В условиях нестабильной экономики ведение войны - это способ выживания в периоды кризисов и экономических потрясений. Ср.:
2. Криминальная метафора
 
Метафоры, представляющие экономическую деятельность как криминальную сферу, очень типичны для современной речи. В этом случае субъекты экономической деятельности представляются как преступники с различной "специализацией" (грабители, мошенники, гангстеры и др.), объединенные в разнообразные криминальные сообщества (банды, шайки, "семьи") и использующие типичные для уголовников орудия преступления. Ср.:
Криминальные образы позволяют охарактеризовать современную политико-экономическую систему как очень далекую от цивилизованных норм. Очевидно, что при изменении социальной формации законодатели не всегда успевают регулировать экономическую практику, но результатом этого, к сожалению, нередко оказывается полукриминальная "саморегуляция" экономической деятельности. В связи с этим при использовании криминальной метафоры важную роль играют концептуальные векторы нелегитимности и, следовательно, неестественности, неоптимальности существующих экономических отношений.
 
3. Морбиальная метафора
 
Широкое распространение в современных экономических текстах получили метафорические модели с исходной понятийной сферой "Болезнь". В этом случае всевозможные экономические трудности образно представляются как физические и психические болезни, а стремление к их преодолению - как лечение, которое осуществляет специальный медицинский персонал с использованием разнообразных методов и средств.
В результате такого лечения возможно выздоровление пациента, но это случается далеко не всегда. Ср.:
4. Зооморфная метафора
 
Широкое распространение в современных политических текстах получили зооморфные образы: субъекты экономической деятельности постоянно метафорически обозначаются как самые разнообразные представители мира животных. Соответственно отношения между участниками экономической жизни метафорически видятся как грызня, бодание, взаимное пожирание; в этом мире сильные постоянно стремятся прикормить, оседлать или подоить слабых. Ср.:
Рассмотрение моделей метафорического осмысления экономических отношений можно продолжить: для образного представления таких отношений активно используются метафоры из понятийных сфер "Растения", "Неживая природа", "Дорога и транспорт", "Дом", "Механизм", "Игра", "Спорт", "Театр" и др. Все это свидетельствует о том, что понятийная сфера "Экономика" является сильнейшим магнитом для притяжения метафор.
 
* * *
 
Заканчивая рассмотрение методики описания и принципов классификации метафорических моделей, сделаем следующие выводы.
1. При описании метафорической модели необходимо прежде всего охарактеризовать следующие ее признаки: исходную понятийную область (ментальную сферу-источник метафорической экспансии), новую понятийную область (ментальную сферу-магнит для метафорического притяжения), относящиеся к данной модели сценарии и фреймы, составляющие каждый фрейм слоты. При более детальной характеристике определяются компоненты смысла, которые связывают сферу-источник и сферу-магнит метафорической экспансии, а также продуктивность и частотность модели, ее типовые концептуальные векторы и прагматический потенциал.
2. За основу для классификации моделей можно взять как понятийную сферу-источник метафорической экспансии, так и понятийную сферу метафорического притяжения (сферу-магнит). Для иллюстрации этого положения в настоящей главе представлено описание, с одной стороны, политических метафор, объединяемых сферой-источником "Экономика", а с другой - метафор со сферой-магнитом "Экономика" и сферами-источниками "Война", "Человеческий организм", "Криминал", "Мир животных", "Болезнь".
3. Рассмотренные материалы свидетельствуют, что в современных текстах концептуальная сфера "Экономика" оказывается как богатым источником для метафорической экспансии, так и сильным магнитом, притягивающим концепты из самых разнообразных понятийных полей. Подобная активизация экономической метафоры объясняется повышенным вниманием общества к сфере экономики, потребностями в ярком и эмоциональном описании соответствующих реалий, поиском путей для усиления прагматического воздействия экономических текстов. Переход страны к рыночной экономике закономерно обусловил экспансию рыночных метафор.
 

Библиографический список

АГЕЕНКО Е. Л. Русская речь у микрофона // Русская речь. 1996. № 1.
АЛЕКСАНДРОВА О. В. Когнитивно-прагматические особенности построения дискурса в СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
АЛЕКСЕЕВА Л. М. Метафоры, которые мы выбираем: (Опыт описания индивидуальной концептосферы) // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
АЛЕКСЕЕВА Л. М., МИШЛАНОВА С. Л. Медицинский дискурс: Теоретические основы и принципы анализа. Пермь, 2002.
АЛТУНЯН А. Г. От Булгарина до Жириновского: Идейно-стилистический анализ политических текстов. М., 1999.
АЛТУНЯН А. О собирателях земли русской: Жириновский как публицист // Вопросы литературы. 1996. № 2.
АМИРОВ В. М. Агитационный предвыборный сверхтекст: Организация содержания и стратегии реализации: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива в русском и английском языках: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. Екатеринбург, 1998.
АНДРЕЕВА К. А. Грамматика и поэтика нарратива. Тюмень, 1996.
АННУШКИН В. И. Русские учения о речи: (История, теория и общественно-языковая практика) // Речевое общение. Красноярск, 2000. Вып. 3 (11).
АПРЕСЯН В. Ю., АПРЕСЯН Ю. Д. Метафора в семантическом представлении эмоций // Вопросы языкознания. 1993. № 3.
АПРЕСЯН Ю. Д. Лексическая семантика. Синонимические средства языка. М., 1974.
АПРЕСЯН Ю. Д. О регулярной многозначности // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1971. Вып. 6.
АПРЕСЯН Ю. Д. Образ человека по данным языка: Попытка системного описания // Вопросы языкознания. 1995. № 1.
АРИСТОТЕЛЬ. Сочинения: В 4 т. М., 1982. Т. 4.
АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990а.
АРУТЮНОВА Н. Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. М., 1990б.
АРУТЮНОВА Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. 1978. № 4.
АРУТЮНОВА Н. Д. Язык и мир человека. М., 1999.
АХМАДЕЕВА С. А. Изучение функций метафоры в лингвистике ХХ века: Приоритеты и критерии классификации // Русский язык на рубеже тысячелетий: Материалы докладов и сообщений. СПб., 2001. Т. 1.
БАБЕНКО Л. Г., ВАСИЛЬЕВ И. Е., КАЗАРИН Ю. В. Лингвистический анализ художественного текста. Екатеринбург, 2000.
БАГИЧЕВА Н. В. Россия - мать или мачеха? (Метафорическое моделирование образа Родины) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2000. Т. 5.
БАЗЫЛЕВ В. Н. Автопортреты политиков: от психопоэтики к психополитике // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
БАЗЫЛЕВ В. Н. Политик в интеллектуальном контексте эпохи // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
БАЙКОВ В. Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Функционирование языка как средства идеологического воздействия. Краснодар, 1988.
БАКУМОВА Е. В. Ролевая структура политического дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 2002.
БАКУМОВА Е. В. Социальные роли российских политиков // Вопросы филологии и лингводидактики. Волгоград, 2001.
БАЛАШОВА Л. В. Метафора в диахронии: На материале русского языка ХI - ХХ веков. Саратов, 1998.
БАРАНОВ А. Н. Введение в прикладную лингвистику. М., 2001. БАРАНОВ А. Н. Очерк когнитивной теории метафоры // Баранов А. Н., Караулов Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н. Политическая метафорика публицистического текста: Возможности лингвистического мониторинга // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БАРАНОВ А. Н. Политический дискурс: Прощание с ритуалом // Человек. 1997. № 6.
БАРАНОВ А. Н. Речевое воздействие и аргументация // Рекламный текст. Семиотика и лингвистика. М., 2000.
БАРАНОВ А. Н. Языковые игры времен перестройки: (Феномен политического лозунга) // Русистика. 1993. № 2.
БАРАНОВ А. Н., ДОБРОВОЛЬСКИЙ Д. О. Постулаты когнитивной семантики // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1997. Т. 56. № 1.
БАРАНОВ А. Н., КАЗАКЕВИЧ Е. Г. Парламентские дебаты: Традиции и новаторство. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Русская политическая метафора: Материалы к словарю. М., 1991.
БАРАНОВ А. Н., КАРАУЛОВ Ю. Н. Словарь русских политических метафор. М., 1994.
БАРАНОВ А. Н., ПАРШИН П. Б. Процедурный язык в лингвистической семантике // Известия АН СССР. Сер лит. и яз. 1990. № 1.
БАСОВСКАЯ Е. Н. Художественный вымысел Оруэлла и советский язык // Русская речь. 1995. № 4.
БАХТИН М. М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
БЕЛКИНА О. Е. "Загадочный Путин", или… // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
БЕЛОВА Е. Н. Структура и семантика аргументативного дискурса (на материале слушаний комитетов конгресса США): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 1995.
БЕЛЬЧИКОВ Ю. А. Из наблюдений над русским литературным языком эпохи Великой Отечественной войны // Филологические науки. 2000. № 6.
БЕЛЯНИН В. П. Психолингвистический анализ речи одного политика. 1999 // www.textology.ru.
БЕРДЯЕВ Н. Судьба России. М., 1990.
БЕРКНЕР С. С. Язык как инструмент политики // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
БЛАКАР Р. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.
БОЛДЫРЕВ Н. Н. Когнитивная семантика: (Курс лекций по английской филологии). Тамбов, 2001.
БОЛОТОВА Е., ЦИНКЕН Й. Русская и немецкая Европа: Исследование структуры миров культурных представлений в русской и немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БОРКОВЕЦ Н. И. Техническая метафора в художественной картине мира: (На материале немецкой прозы ХХ века и ее переводов на русский язык): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
БРОКМЕЙЕР Й., ХАРРЕ Р. Нарратив: проблемы и обещания одной альтернативной парадигмы // Вопросы философии. 2000. № 3.
БУЛГАКОВА Л. Н., ЗАХАРЕНКО И. В., КРАСНЫХ В. В. Харизма без власти и власть без харизмы: (К вопросу о современном российском политическом дискурсе) // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
БУЛЫГИНА Е. Ю. Лексическое воплощение концепта "деньги" в современной публицистике // Отражение русской языковой картины мира в лексике и грамматике. Новосибирск, 1999.
БУЧНЕВА Н. Л. Некоторые аспекты метафоризации терминов в современной немецкой прессе // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
БЫКОВА Е. В. Однословные финансово-экономические термины, заимствованные из английского языка в 90-е годы (этапы и типы адаптации): Автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2000.
ВАЙНРИХ Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987.
ВАН ДЕЙК Т. А. Критический анализ дискурса // Перевод и лингвистика текста. М., 1994.
ВАСИЛЕНКО И. А. О возможностях политической герменевтики // Вопросы философии. 1999. № 6.
ВАСИЛЬЕВ А. Д. Слово в телеэфире: Очерки новейшего словоупотребления в российском телевещании. Красноярск, 2000.
ВЕЖБИЦКА А. Антитоталитарный язык в Польше: Механизмы языковой самообороны // Вопросы языкознания. 1993. № 4.
ВЕЖБИЦКАЯ А. Язык, культура, познание. М., 1996.
ВЕПРЕВА И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. Екатеринбург, 2002.
ВЕРШИНИНА Т. С. Зооморфная, фитоморфная и антропоморфная метафора в современном политическом дискурсе: Автореф. … дис. канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
ВЕРШИНИНА Т. С. Метафора в политическом дискурсе: Традиции и новаторство // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
ВЕРШИНИНА Т. С. Политическая метафора: Ю. Лужков, А. Проханов, В. Жириновский // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
ВИНОГРАДОВ С. И. Нормативный и культурно-прагматический аспекты культуры речи // Культура речи и эффективность общения. М., 1996.
ВИНОГРАДОВ С. И. Слово в парламентской речи и культура общения // Русская речь. 1993. № 2-4.
ВОДАК Р. Язык. Дискурс. Политика. Волгоград, 1997.
ВОЛОДИНА М. Н. Теория терминологической номинации. М., 1997.
ВОЛОДИНА М. Н. Язык массовой коммуникации - основное средство информационного воздействия на общественное сознание // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ВОРКАЧЕВ С. Г. Лингвокультурология, языковая личность, концепт: Становление антропоцентрической парадигмы // Филологические науки. 2001. № 1.
ВОРОБЬЕВ В. В. Лингвокультурология: (Теория и методы). М., 1997.
ВОРОБЬЕВА О. И. Политическая лексика. Ее функции в современной устной и письменной речи. Архангельск, 2000.
ВОРОБЬЕВА О. И. Политическая лексика. Семантическая структура. Текстовые коннотации. Архангельск, 1999.
ВОРОЖБИТОВА А. А. "Официальный советский язык" периода Великой Отечественной войны в лингвориторической интерпретации // Теоретическая и прикладная лингвистика. Воронеж, 2000. Вып. 2: Язык и социальная среда.
ВОРОЖБИТОВА А. А. На "входе" и "выходе" русского советского дискурса: (Лингвориторический аспект) // Русистика: Лингвистическая парадигма конца ХХ века. СПб., 1999.
ВУ БОК НАМ. Метафорическое представление межличностных отношений: (Когнитивный аспект) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
ГАДЖИЕВ К. С. Политическая наука. М., 1994.
ГАК В. Г. Метафора: универсальное и специфическое // Метафора в языке и тексте. М., 1988.
ГАК В. Г. Сопоставительная лексикология. М., 1977.
ГАЛЕЕВА Н. Л. Параметры художественного текста и перевод. Тверь, 1999.
ГАЛЬПЕРИН И. Р. Текст как объект лингвистического исследования. М., 1981.
ГЕЛЛЕР М. Машина и винтики. История формирования советского человека. М., 1994.
ГЕЛЬМАН А. Политика как театр // gazeta.ru // naedine 1999.
ГЛУХОВА А. В. Речь как политическое действие: Функциональный аспект // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
ГОЛОВАНОВА А. В. Языковые метафоры в оценке человека: (На материале русского и польского языков) // Язык. Система. Личность. Екатеринбург, 2000.
ГОРБАНЕВСКИЙ М. В., КАРАУЛОВ Ю. Н., ШАКЛЕИН В. М. Не говори шершавым языком. М., 1999.
ГОРДОН Д. Терапевтические метафоры. СПб., 1995. ГРАНОВСКАЯ Л. М. Русская эмиграция о русском языке. М., 1993.
ГРАУДИНА Л. К. Эвфемизмы - дисфемизмы: парламентские и непарламентские выражения // Культура парламентской речи. М., 1994.
ГРЕШНЕВИКОВ А. Информационная война. М., 1999.
ГРИГОРЬЕВ А. Б. Утешение филологией // Клемперер В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. М., 1998.
ГРИГОРЬЕВА О. Н. Политический театр современной России (взгляд филолога) // Интернет-журнал "Полемика". Публикации Irex-Russia, 2001. № 9.
ГРИГОРЬЕВА О. Н. Цвет и запах власти: (Семантика ощущений в языке СМИ) // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ГРИШАЕВА Л. И. Россия в зеркале немецкой прессы: Путь к взаимопониманию народов? // ХХI век без войны и насилия?!: Материалы международной научной конференции. Воронеж, 2002.
ГУДКОВ Д. Б. "Сюжеты политического дискурса" и способы их актуализации // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
ГУДКОВ Д. Б. Настенные надписи в политическом дискурсе // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
ГУДКОВ Д. Б. Ритуалы и прецеденты в политическом дискурсе // Политический дискурс в России-2: Материалы рабочего совещания. М., 1998.
ГУДКОВ Д. Б. Тексты политического дискурса и национальный миф // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ГУДКОВ Д. Б. Теория и практика межкультурной коммуникации. М., 2003.
ГУДКОВ Л. Д. Метафора и рациональность как проблема социальной эпистемологии. М., 1994.
ГУМБОЛЬДТ В. ФОН. Язык и философия культуры. М., 1984.
ГУРЕВИЧ П. С. Философская антропология. М., 1997.
ДАНИЛОВ С. Ю. Жанр проработки в тоталитарной культуре // Стереотипность и творчество в тексте. Пермь, 1999.
ДЕЙК Т. А. ВАН. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
ДЕМЬЯНКОВ В. З. Когнитивная лингвистика как разновидность интерпретирующего подхода // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
ДЕМЬЯНКОВ В. З. Событийность в языке средств массовой информации // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ДЖОНСОН-ЛЭРД Ф. Процедурная семантика и психология значения // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23.
ДЗЯЛОШИНСКИЙ И. М. Методы деятельности СМИ в условиях становления гражданского общества. М., 2001.
ДИНСМОР ДЖ. Ментальные пространства с функциональной точки зрения // Язык и интеллект. М., 1998.
ДМИТРИЕВА О. Л. Ярлык в парламентской речи // Культура парламентской речи. М., 1994.
ДОБРЕНКО У. Фундаментальный лексикон. Литература позднего сталинизма // Новый мир. 1990. № 2.
ДОРОЖКИНА Т. Н. Речевой имидж политического лидера // Социс (Социологические исследования). 1997. № 8.
ДУКА А. В. Политический дискурс оппозиции в современной России // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т. 1. № 1 // www.soc. pu.ru/publications/jssa/1998/1/a9.html.
ДУЛИЧЕНКО А. Д. Русский язык конца II тысячелетия. Мюнхен, 1995.
ДЫМАРСКИЙ М. Я. Проблемы текстообразования и художественный текст. СПб., 1999.
ЕВСТАФЬЕВ В. А. СМИ в системе массовых коммуникаций в России: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 2001.
ЕНИНА Л. В. Идеологическое содержание современных лозунгов протеста // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
ЕНИНА Л. В. Современные российские лозунги как сверхтекст: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 1999.
ЕРИЛОВА С. Л. Метафора как средство выражения смысловой неопределенности в политическом дискурсе // Языковые подсистемы: Стабильность и динамика. Тверь, 2002.
ЕРМАКОВА О. П. Семантические процессы в лексике // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
ЕРМОЛЕНКО С. С. Язык тоталитаризма и тоталитаризм языка // Мова тоталiтарного суспiльства. Киев, 1995.
ЖЕЛТУХИНА М. Р. Комическое в политическом дискурсе конца ХХ века. Русские и немецкие политики. Москва; Волгоград, 2000.
ЖЕЛЬВИС В. И. Инвектива в политической речи // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999.
ЖЕЛЬВИС В. И. Поле брани. Сквернословие как социальная проблема. М., 1997.
ЖУКОВА Н. Н. Реализация культурно-языковой компетенции в заглавиях публицистических текстов // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
ЗАЛИЗНЯК АННА А. Семантическая деривация в синхронии и диахронии: Проект "каталога семантических переходов" // Вопросы языкознания. 2001. № 2.
ЗЕМСКАЯ Е. А. Введение // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
ЗЕМСКАЯ Е. А. Клише новояза и цитация в языке постсоветского времени // Вопросы языкознания. 1997. № 3.
ЗИМИНА М. В. Концептуальная метафора в сфере политики // Филологический сборник. Кемерово, 2002. Вып. 2.
ЗОЛОТОВА Г. А. У языка, как у людей, - свои проблемы // Русская речь. 2001. № 4. ИГНАТЬЕВ А. А. Ценности науки и традиционное общество (социокультурные предпосылки радикального политического дискурса) // Вопросы философии. 1991. № 4.
ИЛЬИН М. В. Слова и смыслы. Опыт описания ключевых политических понятий. М., 1997.
ИЛЮХИНА Н. А. Образ в лексико-семантическом аспекте. Самара, 1998.
ИССЕРС О. С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. Екатеринбург; Омск, 1999.
ИШКОВА Т. Н. Концепт языковой личности в английском языке в сопоставлении с русским языком: (На примере анализа вариантов переводов пьесы Б. Шоу "Пигмалион"): Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2002.
КАКОРИНА Е. В. Стилистический облик оппозиционной прессы // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
КАНЧЕР М. А. Языковая личность телеведущего в рамках русского риторического этоса: (На материале игровых программ): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2002.
КАРА-МУРЗА С. Г. Манипуляция сознанием. М., 2000.
КАРАСИК В. И. Языковой круг: Личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002.
КАРАУЛОВ Ю. Н. О состоянии русского языка современности. М., 1991.
КАРАУЛОВ Ю. Н. О состоянии современного русского языка // Русская речь. 2001. № 3.
КАРАУЛОВ Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
КАРАУЛОВ Ю. Н., ПЕТРОВ В. В. От грамматики текста к когнитивной теории дискурса // Дейк Т. А. ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.
КАСЛОВА А. А. Концептуальная метафора "Выборы президента - это театр" в российском и американском политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2003. Т. 9.
КАСЛОВА А. А. Концептуальная метафора в российских и американских текстах, посвященных выборам президента // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002а. Т. 8.
КАСЛОВА А. А. Развертывание милитарной метафоры в тексте // Языковая картина мира и ее метафорическое моделирование. Екатеринбург, 2002б.
КАШКИН В. Б. Коммуникативная мимикрия и социальная власть // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
КАШКИН В. Д. Кого класть на рельсы (к проблеме авторства в политическом дискурсе) // http: // kachkine.narod.ru.
КИРЕЕВА Е. С. "Лидер родился…?!" // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
КИРЕЕВА Е. С. Символические проводники в политическом сценарии // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
КИСЕЛЕВ К. В. Политический слоган: Проблемы семантической политики и коммуникативная техника. Екатеринбург, 2002.
КИТАЙГОРОДСКАЯ М. В., РОЗАНОВА Н. Н. "Свое" - "чужое" в коммуникативном пространстве митинга // Русистика сегодня. М., 1995. № 1.
КЛЕМПЕРЕР В. LTI. Язык Третьего рейха: Записная книжка филолога. М., 1998.
КОБОЗЕВА И. М. Прагматический подход к идентификации метафоры в политическом дискурсе СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
КОБОЗЕВА И. М. Семантические проблемы анализа политической метафоры // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2001. № 6.
КОБРИН К. Девяностые: Эпоха больших метафор // Логос. 2000. № 5. www/ruthenia/ru/logos/number/2000_05.
КОЖЕВНИКОВА Н. А. Язык революционной эпохи в изображении писателей русского зарубежья // Русистика сегодня. 1998. № 1-2.
КОЖЕНЕВСКА-БЕРЧИНСКА Й. Новации в языковой картине мира российского человека: На основе современных публицистических текстов. Ольштын, 1996.
КОЖИН А. Н. Лексико-стилистические процессы в русском языке периода Великой Отечественной войны. М., 1985.
КОЖИНА М. Н. Об отношении стилистики к лингвистике текста // Функциональный стиль научной прозы: Проблемы лингвистики и методики преподавания. М., 1980.
КОЛОТНИНА Е. В. Метафорическая модель "Субъекты экономической деятельности - это животные" // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
КОЛОТНИНА Е. В. Метафорическое использование лексики понятийной сферы "Больной - здоровый" // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2000. Т. 5.
КОЛОТНИНА Е. В. Развертывание концептуальной метафоры в английском экономическом тексте // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2003. Т. 9.
КОНЬКОВ В. И. Речевая структура газетного заголовка. СПб., 1995.
КОРДОНСКИЙ С. Фундаментальный лексикон: Язык и политический спектр в России // Век ХХ и мир. 1994. № 1-2.
КОСТОМАРОВ В. Г. Языковой вкус эпохи: Из наблюдений над речевой практикой масс-медиа. 3-е изд., испр. и доп. СПб., 1999.
КРАВЧЕНКО И. И. Политическая мифология: Вечность и современность // Вопросы философии. 1999. № 1.
КРАСНЫХ В. В. Виртуальная реальность или реальная виртуальность. М., 1998.
КРАСНЫХ В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. М., 2002.
КРОНГАУЗ М. Критика языка // Логос. 1999. № 3. // www.ruthenia. ru/number/1999-03-13.htm.
КРЫСИН Л. П. Русский литературный язык на рубеже веков // Русская речь. 2000. № 1.
КРЫСИН Л. П. Эвфемизмы в современной русской речи // Русский язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
КРЮЧКОВА Т. Б. Общественно-политическая лексика и терминология: Основные свойства и тенденции развития: Автореф. дис. … д-ра филол. наук. М., 1991.
КУБРЯКОВА Е. С. Композиционная семантика: Цели и задачи // Композиционная семантика: Материалы третьей международной школы-семинара по когнитивной лингвистике. Тамбов, 2002. Ч. 1.
КУБРЯКОВА Е. С. Начальные этапы становления когнитивизма: Лингвистика - психология - когнитивная наука // Вопросы языкознания. 1994. № 4.
КУБРЯКОВА Е. С. О понятиях дискурса и дискурсивного анализа в современной лингвистике: (Обзор) // Дискурс, речь, речевая деятельность: Функциональные и структурные аспекты: Сб. обзоров / ИНИОН РАН. М., 2000.
КУБРЯКОВА Е. С. О разных подходах к изучению СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
КУБРЯКОВА Е. С. Семантика в когнитивной лингвистике // Известия АН. Сер. лит. и яз. 1999. Т. 58. № 5-6.
КУБРЯКОВА Е. С. Эволюция лингвистических идей во второй половине ХХ века: (Опыт парадигмального анализа) // Язык и наука конца ХХ века. М., 1995.
КУБРЯКОВА Е. С., ДЕМЬЯНКОВ В. З., ПАНКРАЦ Ю. Г., ЛУЗИНА Л. Г. Краткий словарь когнитивных терминов. М., 1996.
КУЗЬМИНА Н. А. Интертекст и его роль в процессах эволюции языка. Екатеринбург; Омск, 1999.
КУЛЬТУРА парламентской речи / Под ред. Л. Г. Граудиной, Е. Н. Ширяева. М., 1994.
КУНИНА М. Н. Когнитивно-прагматические характеристики террористического дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Краснодар, 2001.
КУПИНА Н. А. Агитационный дискурс: В поисках жанров влияния // Культурно-речевая ситуация в современной России. Екатеринбург, 2000.
КУПИНА Н. А. Тоталитарный язык: Словарь и речевые реакции. Екатеринбург; Пермь, 1995.
КУПИНА Н. А. Языковое сопротивление в контексте тоталитарной культуры. Екатеринбург, 1999.
КУПИНА Н. А., БИТЕНСКАЯ Г. В. Сверхтекст и его разновидности // Человек - Текст - Культура. Екатеринбург, 1994.
КУРТИН Ж. Ж. Шапка Клементиса: (Заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе) // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999.
ЛАБУТИНА В. В. Вторичная номинация в сфере обозначения причинно-следственных отношений в русском языке: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Уфа, 1998.
ЛАБУТИНА В. В. О двух моделях метафорического обозначения причинно-следственных отношений // Семантическая системность языковых единиц. Самара, 1997.
ЛАЗАРЕВА Э. А. Заголовок в газете. Свердловск, 1989.
ЛАЗАРЕВА Э. А. Системно-стилистические характеристики газеты. Екатеринбург, 1993.
ЛАЙДИНЕН Н. В. Образ России в зеркале общественного мнения // Социс. 2001. № 4.
ЛАКОФФ ДЖ. Когнитивная семантика // Язык и интеллект. М., 1995.
ЛАКОФФ ДЖ. Когнитивное моделирование // Язык и интеллект. М., 1996.
ЛАКОФФ ДЖ. Мышление в зеркале классификаторов // Новое в зарубежной лингвистике. М., 1988. Вып. 23.
ЛАКОФФ ДЖ., ДЖОНСОН М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. М., 1990 (гл. 1-6).
ЛАКОФФ ДЖ., ДЖОНСОН М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. М., 1987 (гл. 1, 13, 21, 23, 24).
ЛАНГАККЕР Р. В. Модель, основанная на языковом употреблении // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1997. № 4, 6.
ЛАССАН Э. Дискурс власти и инакомыслия в СССР: Когнитивно-риторический анализ. Вильнюс, 1995.
ЛЕВИН Ю. И. Семиотика советских лозунгов // Левин Ю. И. Поэтика. Семиотика: Избр. труды. М., 1998.
ЛЕВОНТИНА И. Б., ШМЕЛЕВ А. Д. За справедливостью пустой // Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000.
ЛИХАЧЕВ Д. С. Экология культуры. Л., 1985.
МАЙДАНОВА А. М., АМИРОВ В. М., ЕНИНА Л. В. и др. Речевая агрессия в средствах массовой информации. Екатеринбург, 1997.
МАКАРОВ М. Л. Речевая коммуникация в группе: Дискурсивное конструирование социальной идентичности // Эссе о социальной власти языка. Воронеж, 2001.
МАРТЫНЕНКО Н. Г. Субъективизация новостийного дискурса аналитических программ ТВ // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 2000.
МАТУРАНА У. Биология познания // Язык и интеллект. М., 1995.
МЕТАФОРА в языке и тексте. М., 1988.
МЕТОДОЛОГИЯ исследований политического дискурса: Актуальные проблемы содержательного анализа общественно-политических текстов / Под ред. И. Ф. Ухвановой-Шмыговой. Минск, 1998.
МИНАЕВА Л. В. Язык СМИ в аспекте лингвоимиджелогии // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
МИНСКИЙ М. Фреймы для представления знаний. М., 1979.
МИРОНОВА П. О. Стратегия редукционизма в современном политическом дискурсе: Когнитивно-прагматический аспект: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 2003.
МИРОНОВА П. О. Упрощение модели мира в современном политическом дискурсе: (Анализ концептов) // Вестник Омского университета. 2003. № 1.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. О речевом поведении политиков // Независимая газета. 1999. 2 дек.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. Русский Сократ: Лекции по сравнительно-исторической риторике. М., 1996.
МИХАЛЬСКАЯ А. К. Язык российских СМИ как манипулирующая система // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
МИШЛАНОВА С. Л. Метафора в медицинском дискурсе. Пермь, 2002.
МОКИЕНКО В. М., НИКИТИНА Т. Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб., 1998.
МОЛОКОВ С. В., КИСЕЛЕВ В. Н. Словарь новых значений и слов языка газеты. М., 1996.
МОСКВИН В. П. Русская метафора. Волгоград, 1997. МОСКВИН В. П. Русская метафора: Параметры классификации // Филологические науки. 2000. № 2.
МОСКВИН В. П. Эвфемизмы в лексической системе русского языка. Волгоград, 1999.
МУРАНЕ С. Н. Лексика военной сферы в постсоветском политическом дискурсе // Говорящий и слушающий: Языковая личность, текст, проблемы обучения. СПб., 2001.
МУРАНЕ С. Н. Лексика медицинской сферы в языке современной российской и латвийской прессы // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
НИКИТИН М. В. Метафора: Уподобление vs. Интеграция концептов // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
НИКОЛАЕВА А. В. К счастью… пострадали только читатели // Русская речь. 2000. № 1.
НОВИКОВ А. Б. Словарь перифраз русского языка: (На материале газетной публицистики). М., 1999.
НОВИКОВ Л. А. Семантика русского языка. М., 1982.
НОРМАН Б. Ю. Лексические фантомы с точки зрения лингвистики и культурологии // Язык и культура: Третья международная конф. Киев, 1994.
ОЛЬШАНСКИЙ И. Г. Модели представления знаний и когнитивные аспекты полисемии // С любовью к языку: Сб. науч. тр. Москва; Воронеж, 2002.
ОРЛОВА О. Г. Концепт "Россия" в американской публицистике // Филологический сборник. Кемерово, 2002. Вып. 2.
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ Х. Две великие метафоры // Теория метафоры. М., 1990.
ОСИПОВА М. А. Этноним "совок" // Тоталитаризм. Исторический опыт Восточной Европы. М., 1995.
ПАВЛОВИЧ Н. В. Словарь поэтических образов. М., 1999. Т. 1-2.
ПАВЛОВИЧ Н. В. Язык образов. Парадигмы образов в русском поэтическом языке. М., 1995.
ПАРШИН П. Б. Исследовательские практики, предмет и методы политической лингвистики // Scripta linguisticae applicatae = Проблемы прикладной лингвистики. М., 2001.
ПАРШИН П. Б. Понятие идиополитического дискурса и методологические основания политической лингвистики // www/elections/ru/biblio/parshin/htm/Архив 23 марта 1999.
ПАРШИН П. Б. Теоретические перевороты и методологический мятеж в лингвистике ХХ века // Вопросы языкознания. 1996. № 2.
ПЕНЬКОВСКИЙ А. Б. О семантической категории чуждости в русском языке // Структурная лингвистика. 1985-1987. М., 1989.
ПЕТРЕНКО В. Ф., МИТИНА О. В. Психосемантический анализ динамики общественного сознания. Смоленск, 1997.
ПЕТРОВ В. В. Метафора: От семантических представлений к когнитивному анализу // Вопросы языкознания. 1990. № 3.
ПЛУЦЕР-САРНО А. Государственная дума как фольклорный персонаж: Пародия, плач, исповедь и пасквиль - жанры русской политики // Логос. 1999. № 9.
ПОДЧАСОВ А. С. Дезориентирующие заголовки в современных газетах // Русская речь. 2000. № 3.
ПОКРОВСКАЯ Е. А. Русский синтаксис в ХХ веке: (Лингвокультурологический анализ). Ростов-на-Дону, 2001.
ПОПОВА Е. А. О лингвистике нарратива // Филологические науки. 2001. № 4.
ПОПОВА З. Д., СТЕРНИН И. А. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж, 2001.
ПОПОВА Т. И. Телеинтервью в коммуникативно-прагматическом аспекте. СПб., 2002.
ПОТЕБНЯ А. А. Из записок по русской грамматике. М., 1968.
ПОЦЕЛУЕВ С. П. Символическая политика как инсценирование и эстетизация // Полис. 1999. № 5.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Информационные войны. М., 2000.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Теория и практика коммуникации. М., 1998.
ПОЧЕПЦОВ Г. Г. Тоталитарный человек. Киев, 1994.
ПРОСКУРЯКОВ М. Р. Дискурс борьбы: (Очерк языка выборов) // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. № 1.
ПРОХОРОВА Э. В. Современная демократическая риторика: (На примере текстов Анатолия Собчака) // Политическая коммуникация: Материалы Интернет-конференции. Челябинск, 2002.
РАССОХИНА М. В. Метафора в языке социологической теории. М., 2001.
РАХИЛИНА Е. В. Когнитивная семантика: История. Персоналии. Идеи. Результаты // Семиотика и информатика. М., 1998. Вып. 36.
РАХИЛИНА Е. В. О тенденциях в развитии когнитивной семантики // Известия РАН. Сер. лит. и яз. 2000. Т. 59. № 3.
РЕВЗИНА О. Г. Язык и дискурс // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1999. № 1.
РЕМИЗОВ М. Война, язык и неврастения // Логос. 2000. № 2. www/ruthenia/ru/logos/number/2000_02.
РОГОЗИНА И. В. Медиа-картина мира // Языковое бытие человека и этноса: Психолингвистический аспект. Барнаул, 2001.
РОДИОНОВА Е. Националистический дискурс газеты "Завтра" // Логос. 2000. № 1.
РОЗИНА Р. И. Корифей пропаганды, или Риторика Сталина // Наука убеждать - риторика. 1991. № 8.
РОКОТЯНСКАЯ Л. Ю. Лингвокультурные характеристики животных в сказках // Языковая личность: Проблемы коммуникативной деятельности. Волгоград, 2001.
РОМАНЕНКО А. П. Советская словесная культура: Образ ритора. Саратов, 2000.
РОМАНОВ А. А. Конфликтный дискурс политика // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
РОМАНОВ А. А., РОМАНОВА Л. А. Технология резонансной информации в политической коммуникации // Политический дискурс в России-6: Материалы постоянно действующего семинара. М., 2002.
РУБЕРТ И. Б. Мифологема в языке СМИ // Язык массовой информации как объект междисциплинарного исследования. М., 2001.
РУЖЕНЦЕВА Н. Б. Дискредитирующие тактики в газетно-журнальном политическом дискурсе // Языковая игра как вид лингвокреативной деятельности. Формирование языковой личности в онтогенезе. Екатеринбург, 2002.
РУССКИЙ язык конца ХХ столетия (1985-1995). М., 1996.
РЯБЦЕВА Н. К. Этические знания и их "предметное" воплощение // Логический анализ языка. Языки этики. М., 2000.
РЯПОСОВА А. Б. Агрессивный прагматический потенциал криминальных метафор, функционирующих в агитационно-политическом дискурсе периода федеральных выборов (1998-2000 гг.) // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
РЯПОСОВА А. Б. Криминальный жаргон в дискурсе российских выборов // Языковая картина мира и ее метафорическое моделирование. Екатеринбург, 2002.
РЯПОСОВА А. Б. Милитарная метафора в современном агитационно-политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 6.
САВЕЛЬЕВ А. Н. Политическая мифология и политическая технология // Москва. 1998. № 8.
САВЕНКОВА Л. Б. Русская паремиология: Семантический и лингвокультурологический аспекты. Ростов-на-Дону, 2002.
САМОТИК Л. Г. Словарь выразительных средств языка политика: (На материале текстов губернатора Красноярского края А. И. Лебедя). Красноярск, 2002.
САФОНОВ А. А. Стилистика газетных заголовков // Стилистика газетных жанров. М., 1981.
САФОНОВА Ю. А. Русский язык, властные структуры и электорат // Русский язык на рубеже тысячелетий: Материалы докладов и сообщений всерос. конф. СПб., 2001. Т. 1.
СЕГЕЛА Ж. Национальные особенности охоты за голосами. М., 1999.
СЕДОВ А. Е. История генетики, запечатленная в метафорах ее языка // Проблемы социолингвистики и многоязычия. М., 1997. Вып. 1.
СЕЛИЩЕВ А. М. Выразительность и образность языка революционной эпохи // Селищев А. М. Избранные работы. М., 1968.
СЕЛИЩЕВ А. М. Язык послереволюционной эпохи: Из наблюдений над русским языком последних лет. М., 1928.
СЕНЬКО Е. В. Коннотативно-прагматическая динамика лексических единиц // Коммуникативно-прагматическая семантика. Волгоград, 2000.
СЕРЕБРЯННИКОВ В. В. Косовская и чеченская война в сознании России и Запада // Социс. 2000. № 10.
СЕРЕБРЯННИКОВ В. В. Социология войны. М., 1997.
СЕРИО П. Русский язык и советский политический дискурс: Анализ номинаций // Квадратура смысла: Французская школа анализа дискурса. М., 1999.
СКЛЯРЕВСКАЯ Г. Н. Метафора в системе языка. СПб., 1993.
СКЛЯРЕВСКАЯ Г. Н. Языковая метафора в толковом словаре: Проблемы семантики: (На материале русского языка). М., 1988. Ч. 1-2.
СКОВОРОДНИКОВ А. П. Лингвистическая экология: Проблема становления // Филологические науки. 1996. № 2.
СКРЕБЦОВА Т. Г. Американская школа когнитивной лингвистики. СПб., 2000.
СКРЕБЦОВА Т. Г. Метафоры современного российского внешнеполитического дискурса // Respectus philologicus. 2002. № 1.
СЛОВАРЬ перестройки / Сост. В. И. Максимов и др. СПб., 1992.
СЛОВО в парламентской речи и культура общения. М., 1995.
СМЕТАНИНА С. И. Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века). СПб., 2002.
СОЛОВЬЕВ А. И. Политическая коммуникация: К проблеме теоретической идентификации // Полис. 2002. № 3.
СОРОКИН Ю. А. Текст, цельность, связность, эмотивность // Аспекты общей и частной теории текста. М., 1982.
СОРОКИН Ю. А. Человек из будущего, которого у него нет: Григорий Явлинский // Политический дискурс в России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
СТЕПАНЕНКО А. В. Лингвокогнитивные особенности функционирования метафоры в политическом дискурсе: (На материале русского и немецкого языков): Автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 2002.
СТЕПАНЕНКО А. В. Некоторые вопросы современного изучения метафоры в отечественном языкознании // Социокультурное варьирование в языке: Сб. науч. тр. / МГЛУ. М., 2001. Вып. 452.
СТЕПАНОВ Ю. С. Константы: Словарь русской культуры. М., 1997.
СТЕРНИН И. А. Введение в речевое воздействие. Воронеж, 2001.
СТЕРНИН И. А. Лексическое значение слова в речи. Воронеж, 1985.
СУРОВЦЕВ В. А., СЫРОВ В. Н. Метафора, нарратив и языковая игра: Еще раз о роли метафоры в научном познании. 2000 // siterium.trecom.tomsk.ru.
ТЕЛИЯ В. Н. Метафора и ее роль в создании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. М., 1988.
ТЕОРИЯ метафоры: Сб. / Пер. с англ., фр., нем., исп., польск. яз.; Вступ. ст. и сост. Н. Д. Арутюновой. М., 1990.
УЛЬМАНН С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. М., 1970. Вып. 5.
УРЫСОН Е. А. Фундаментальные способности человека и наивная "анатомия" // Вопросы языкознания. 1995. № 3.
УСПЕНСКИЙ Б. А. Избранные труды: В 2 т. М., 1994.
УХВАНОВА-ШМЫГОВА И. Речевой портрет политического лидера: Новые подходы в рамках дискурс-исследований // Respectus philologicus. 2002. № 1.
УШАКИН С. А. После модернизма: Язык власти или власть языка // Общественные науки и современность. 1996. № 5.
УШАКИН С. А. Речь как политическое действие // Полис. 1995. № 5.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б. Моделирующая функция метафоры в агитационно-политических текстах 90-х гг. ХХ века: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Екатеринбург, 1998.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б. Функции метафоры в политической речи // Художественный текст: Структура, семантика, прагматика. Екатеринбург, 1997.
ФЕДЕНЕВА Ю. Б., ЧУДИНОВ А. П. Метафорическое моделирование в российском политическом дискурсе // Политический дискурс России-3: Материалы рабочего совещания. М., 1999.
ФЕСЕНКО А. И Т. Русский язык при советах. Нью-Йорк, 1955.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Диффамация противника в политическом дискурсе // Ученые записки ТвГУ. Тверь, 2001.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Критический анализ политического дискурса предвыборных кампаний 1999-2000 гг.: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Тверь, 2002.
ФИЛИНСКИЙ А. А. Стратегия манипуляции в политическом дискурсе // Языковые подсистемы: Стабильность и динамика. Тверь, 2002.
ЦИЦЕРОН МАРК ТУЛЛИЙ. Три трактата об ораторском искусстве. М., 1972
ЧЕНКИ А. Современные когнитивные подходы к семантике: Сходства и различия в теориях и целях // Вопросы языкознания. 1996. № 2.
ЧЕПКИНА Э. В. Русский журналистский дискурс: Текстопорождающие практики и коды (1995-2000). Екатеринбург, 2000.
ЧЕРЕДНИЧЕНКО Т. Россия 1990-х в слоганах, рейтингах, имиджах // Актуальный лексикон истории культуры. М., 1999.
ЧЕРНИКОВА Н. В. Метафора и метонимия в аспекте современной неологии // Филологические науки. 2001. № 1.
ЧЕРНЯВСКАЯ В. Е. Дискурс как объект лингвистических исследований // Текст и дискурс: Проблемы экономического дискурса. СПб., 2001.
ЧУДИНОВ А. П. Динамика моделей концептуальной метафоры // Говорящий и слушающий: Языковая личность, текст, проблемы обучения. СПб., 2001.
ЧУДИНОВ А. П. Заметки о риторическом мастерстве И. В. Сталина // Художественный текст: Структура, семантика, прагматика. Екатеринбург, 1997.
ЧУДИНОВ А. П. Россия в метафорическом зеркале // Русская речь. 2001. № 1, 3, 4; 2002. № 1, 2, 3.
ЧУДИНОВ А. П. Россия в метафорическом зеркале: Когнитивное исследование политической метафоры (1991-2000). Екатеринбург, 2001.
ШАПОШНИКОВ В. Н. Русская речь 1990-х: Современная Россия в языковом отображении. М., 1998.
ШАРИФУЛЛИН Б. Я., ИВАНОВА З. М. Речь Александра Лебедя в свете языковой игры // Самотик Л. Г. Словарь выразительных средств языка политика: (На материале текстов губернатора Красноярского края А. И. Лебедя). Красноярск, 2002.
ШАХОВСКИЙ В. И. Голос эмоций в русском политическом дискурсе // Политический дискурс в России-2: Материалы рабочего совещания. М., 1998.
ШЕЙГАЛ Е. И. Вербальная агрессия в политическом дискурсе // Вопросы стилистики. Саратов, 1999. Вып. 28.
ШЕЙГАЛ Е. И. Семиотика политического дискурса. Москва; Волгоград, 2000.
ШМЕЛЕВ Д. Н. Очерки по семасиологии русского языка. М., 1964.
ШМЕЛЕВ Д. Н. Проблемы семантического анализа лексики. М., 1973.
ШМЕЛЕВА Т. В. Морбиальная оптика // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2001. Т. 7.
ШУДЕГОВА Е. А. Милитарная метафора в российском и американском политическом дискурсе // Лингвистика: Бюллетень Уральского лингвистического общества. Екатеринбург, 2002. Т. 8.
ЭПШТЕЙН М. Н. Идеология и язык (построение модели и осмысление дискурса) // Вопросы языкознания. 1991. № 6.
ЮНГ К. Г. Архетип и символ. М., 1991.
ЯГУБОВА М. А. Культурно-оценочный аспект речевой деятельности // Проблемы речевой коммуникации. Саратов, 2000.
ЯГУБОВА М. А. Речь в средствах массовой информации // Хорошая речь. Саратов, 2001.
ЯКОБСОН Р. О. Избранные труды. М., 1985
BLACK M. More about metaphor // Metaphor and thought / Ed. A. Ortony. 2 ed. Cambridge, 1993.
CHOMSKY N. Language and Politics. Montreal; New York. 1988.
DE LANDTSHEER CH. Function and the language of politics. A linguistic uses and gratification approach // Communication and cognition. 1991. Vol. 24. № 3 / 4.
HAHN L. F. Political Communication: Rhetoric, Government and Citizens. State College (Pennsylvania), 1998.
KITTAY E., LEHRER A. Semantic field and the structure of metaphor // Studies in language. 1981. № 5.
LAKOFF G. Metaphor and war: The metaphor system used to justify War in the Galf // D. Yallet (ed.). Engulfed in War: Just War and the Persian Gulf. Honolulu, 1991.
LAKOFF G. Women, fire, and dangerous things: What categories reveal about the mind. Chicago; London, 1996.
LAKOFF G., JOHNSON M. Metaphors we live by. Chicago, 1980.
ORTONY A. Metaphor, language, and thought // Metaphor and thought / Ed. A. Ortony. 2 ed. Cambridge. 1993.
PRINCE G. A Dictionary of Narratology. London, 1988.
ROSCH E. Principles of categorization // Сognition and categorization. Hillsdale. New York, 1978.
TURNER M., FAUCONNIER G. Conceptual integration and formal expression // Metaphor and symbolic activity. 1995. Vol. 10. № 3.
TURNER M., FAUCONNIER G. Metaphor, Metonomy and Binding // Metonomy and Metaphor. Barcelona, 1998.
WATTS D. Political Communication Today. Manchester; New York, 1997.

| Испытательное оборудование Матест: испытание грунтов. Испытание грунтов и оснований.