Плунгян - Антирезультатив: до и после результата

Следите за нашими новостями!

Philology.ru - Русский филологический портал

В. А. Плунгян

АНТИРЕЗУЛЬТАТИВ: ДО И ПОСЛЕ РЕЗУЛЬТАТА

(Исследования по теории грамматики. - Вып. 1: Глагольные категории. - М., 2001. - С. 50-88. )

Результативность можно считать изученной много лучше других глагольных категорий, в том числе - после работ Недялков (ред.) 1983 и Nedjalkov (ed.) 1988 - и в типологическом плане. Тем не менее, с нашей точки зрения, в описании типологического пространства категорий, связанных с идеей результата, существует важная теоретическая лакуна - правда, относящаяся скорее не к обозначению результата, а к обозначению его отсутствия. Ниже мы попытаемся обосновать это утверждение и затем рассмотрим целый ряд кандидатов на заполнение указанной лакуны.

Поскольку понятие результата связано с понятием предельности (см. ниже), наше исследование по необходимости опирается главным образом на анализ семантических свойств предельных процессов и почти не касается других аспектуальных типов ситуаций. В ряде случаев такое ограничение оказывается, как мы увидим, несколько насильственным (ср. в особенности раздел 2.1); мы придерживаемся его в данной работе, главным образом, из соображений компактности изложения.

1. Вводные замечания

1.1. Определение результатива как одной из аспектуальных (в широком смысле) категорий глагола, как известно, апеллирует к понятию "естественного результата" некоторой ситуации. Это понятие, в свою очередь, предполагает существование особого класса предикатных лексем, которые описывают ситуации, традиционно называемые ПРЕДЕЛЬНЫМИ, т.е. такие, в семантику которых "встроена" идея обязательного их завершения в случае нормального хода событий (подробнее см., например, Dahl 1981; Булыгина 1982). Если в языке имеется специальный приглагольный показатель, выражающий состояние (субъекта или объекта ситуации), наступившее после достижения ситуацией естественного предела, то такой показатель и называется результативным. Самой простой иллюстрацией могут служить русское предложение (1) или испанское (2) с тем же значением; ср. также английский пример (3):

(1)	Машина сломана
(2)	El	coche	està	quebrado
	ОПР:М:ЕД	машина	быть:НАСТ:3ЕД	сломанный:М:ЕД
(3)	He is gone
	'Его нет [потому что он ушел]'.

Во всех трех случаях результативным показателем является конструкция, состоящая из экзистенциального глагола и пассивного причастия; разумеется, существуют и другие возможности - см. разнообразный материал в книге Недялков (ред.) 1983.

Результатив по своей семантике ближе всего к стативным предикатам, но, в отличие от них, является морфологически (и семантически) производным стативом; с другой стороны, результативное значение можно сближать со значением перфекта, частным случаем которого (называемым "статальным перфектом", или "перфектом состояния") оно, строго говоря, и является; более того, диахронически результативные значения, по-видимому, всегда предшествуют другим значениям, выделяемым у показателей перфекта в языках мира (таким как "экспериенциальное" значение типа 'по крайней мере один раз в прошлом', и др.). При этом в языке могут существовать различные показатели для выражения перфекта и результатива (как это и имеет место, например, в испанском или английском, где для выражения перфекта используются причастные конструкции с глаголом 'иметь'); с другой стороны, современный русский является примером языка, в котором, при наличии показателей результатива, специальных показателей перфекта не существует (может быть, правильно сказать "пока не существует").

Подробнее о понятии результатива см. Недялков и др. 1974 (где был введен сам этот термин; но ср., впрочем, Coseriu 1976: 98-99, где - по всей видимости, независимо - предлагается аналогичная терминология), Недялков/Яхонтов 1983, Маслов 1983; о диа-хронической связи результатива и перфекта см. также Bybee et al. 1994, о связи результатива и предельности - также Плунгян 1989 (где рассматривается возможность расширения результативного значения для описания таких результатов, которые следовало бы на-зывать не семантически, а прагматически естественными - первый шаг на пути к превращению результатива в перфект).

1.2. Итак, результатив связан с достижением некоторого состояния; он встраивается в семейство категорий, описывающих смену качественно различных фаз у динамических - прежде всего, предельных - ситуаций (ближайшей категорией в этом ряду оказывается, как мы видели, перфект; другой категорией является, например, КОМПЛЕТИВ, описывающий сам момент достижения предела, ср. русск. После того, как машина сломалась...). Размышляя о том, какие еще возможны кандидаты на заполнение этого участка типологического пространства, естественно обратить внимание на следующий факт.

И комплетив, и результатив, и перфект описывают ситуацию нормального хода событий - так сказать, ничем не омраченный переход к финальной фазе предельного процесса и тому, что следует за ней. Между тем, нормальный ход событий может быть нарушен, и это нарушение во многих случаях прагматически может оказаться едва ли не более релевантным, чем отсутствие такового. Прагматически релевантная информация, как правило, находит специализированное выражение хотя бы в какой-то из существующих грамматических систем. Каковы могут быть кандидаты на эту роль в данном случае?

В тех исследованиях, которые ставят своею целью инвентаризацию (или даже исчисление) возможных в языках мира глагольных категорий в целом (например, Bybee 1985; Bybee et al. 1994; Мельчук 1998) или аспектуальных глагольных категорий (Comrie 1976; Dahl 1985; Smith 1991) подходящих кандидатов с первого взгляда как будто бы обнаружить не удается. Нет указаний на существование или хотя бы теоретическую возможность таких значений и в тех работах, которые специально посвящены анализу фазовой структуры ситуации (как, например, Храковский 1980; Brinton 1988; Dik 1989: 186-192). Впрочем, в некоторых случаях, как станет ясно из дальнейшего, эти значения, неузнанные и неназванные, скрываются под чужими именами и в окружении совсем иных категорий.

Попытаемся более точно сформулировать свойства тех значений, показатели которых мы ищем.

В соответствии с очерченной выше схемой, мы будем различать в структуре предельного процесса: (a) "срединную фазу", (b) "финал", или "конечную точку" (понимая под этим момент достижения предела), а также (c) "результирующее состояние" (которое наступает непосредственно за этим моментом). Можно представить себе по крайней мере три типа нарушения нормального хода вещей:

1) достижения конечной точки не произошло - процесс был прерван раньше, в своей срединной фазе;

2) переход от конечной точки к результирующему состоянию не произошел - процесс завершился, но нового состояния не возникло;

3) результирующее состояния возникло, но оказалось нестабильным и перестало иметь место (например, было ликвидировано некоторым внешним по отношению к данной ситуации фактором).

Специальные глагольные показатели, маркирующие значения типа (2), нам неизвестны - может быть потому, что причинно-следственная связь между моментом достижения результата и непосредственно следующим за ним состоянием очень жесткая, и это звено в наименьшей степени поддается разрыву. Что касается показателей как первого, так и третьего типа, то они существуют и отличаются значительным разнообразием. Более того (и это, по-видимому, является наилучшим оправданием предложенной здесь схемы рассуждений) - в языках существуют случаи, когда оба эти значения выражаются одним и тем же показателем (эти случаи будут подробно рассмотрены ниже, в разделе 3.2). Употреблениями такого единого показателя очевидным образом управляет именно та общая логика, с которой мы начали рассуждения: это показатель "нарушенной результативной фазы" - или, как мы предлагаем его называть, показатель АНТИРЕЗУЛЬТАТИВА (как представляется, это не противоречит практике использования лингвистических терминов с префиксом анти-).

Если такого обобщения не происходит, то антирезультативное значение реализуется в двух разновидностях: "результат аномальным образом не был достигнут - движение к результату прервано" и "результат был достигнут, но был аномальным образом аннулирован". Эти показатели, естественно, могут выражаться в глагольных системах и независимо друг от друга. Мы рассмотрим обе эти возможности.

Наиболее частый случай, который мы наблюдаем в языках мира, состоит в том, что антирезультативные употребления образуют более или менее четко выделимое подмножество среди других употреблений некоторой глагольной формы. Иными словами, имеет место то, что, пользуясь терминологией из Недялков/Яхонтов 1983, можно было бы назвать "совмещенным антирезультативом": антирезультативное значение в языке присутствует, но не имеет специального показателя; показатель антирезультатива полисемичен. Поэтому ниже, описывая различные антирезультативные значения, мы сначала будем рассматривать совмещенные показатели, а затем - показатели, выражающие только значения антрирезультативной зоны (если таковые существуют). Такой порядок рассмотрения полезен и с эвристической точки зрения, поскольку синхронная полисемия, как известно, является отражением диахронического развития данного показателя на пути грамматикализации (см. Bybee et al. 1994); тем самым, мы получаем дополнительные сведения о том, как могут возникать антирезультативные значения и с какими другими семантическими зонами они чаще всего сближаются.

В разделе 2 будут описаны (в указанном порядке) значения, соотносящиеся с указанием на недостигнутый результат; в разделе 3 - значения, соотносящиеся с указанием на аннулированный результат и случаи совмещения значений обоих типов в рамках одного показателя.

2. Типология: до результата

2.1. Даже самые беглые наблюдения свидетельствуют, что семантическая зона "недостигнутого результата" в языках мира очень богата. Напомним, общим элементом всех этих значений является '(нормальное) развитие процесса в направлении к финалу остановлено'. Для дальнейшей дифференциации значений этого типа мы будем использовать следующие три параметра:

1) возможность дальнейшего продолжения процесса после его остановки;

2) наличие усилий субъекта по достижению результата (что предполагает также желание субъекта достичь результат);

3) степень "приближения" к результату.

Параметр (1) является необходимым для отделения антирезультативных показателей в чистом виде (предполагающих, в конечном итоге, отсутствие результата) от таких показателей, которые не исключают дальнейшее продолжение процесса и фиксируют лишь остановку в его протекании. По одну сторону этой границы находятся показатели со значением прерванного действия (типа перестать, прекратить или бросить) или простого отсутствия результата к некоторому заданному моменту (типа еще не, так и не). Эти показатели мы полностью исключаем из рассмотрения в данной работе, поскольку они соотносятся только с фазовым, а не с результативным аспектом ситуации, т.е. никак не характеризуют качественную динамику ее развития; "семантических мостов" между ними и антирезультативными показателями нет.

Несколько более сложный случай представляет собой другая группа показателей, которые фиксируют определенную качественную стадию развития процесса на пути к финалу - а именно, описывают процесс в точке, максимально близкой к финалу. В русском языке этот тип значения выражается, например, сочетаниями глагола с почти. Такие показатели (мы будем называть их "псевдо-комплетивами") также, вообще говоря, не исключают дальнейшего развития процесса; существенно, однако, что они могут использоваться и для описания остановленного процесса, не достигшего результата - и в этом качестве уже представляют для нас интерес. Предложение Он почти открыл окно может означать как то, что окно не удалось открыть (хотя положение вещей было максимально близко к этому), так и то, что, в случае нормального продолжения, финал ситуации наступит в ближайшее время. В первом случае мы имеем антирезультативное значение.

В русском языке то или иное понимание определяется контекстом, но антирезультативный компонент как таковой не входит в значение почти (см. подробнее Баранов и др. 1993: 62-65). Иначе обстоит дело с его английским эквивалентом almost, который, в отличие от почти, может сочетаться и с неконтролируемыми процессами и в этом последнем случае ведет себя как чистый антирезультативный показатель. Действительно, если в предложении He has almost opened the window 'Он (уже) почти открыл окно' almost не исключает последующего достижения финала, то в предложении He almost fell 'Он чуть не упал' almost нормально понимается только как обозначение ситуации, не способной иметь продолжения (ср. аномальность русского ^?Он почти упал).

Таким образом, псевдо-комплетивы в некоторых случаях могут употребляться в антирезультативных контекстах или даже развивать производное антирезультативное значение; но в целом эта группа показателей с точки зрения антирезультативности является маргинальной.

Обратимся теперь к показателям, описывающим те ситуации, которые не могут иметь продолжения. Параметр (2) вводит важное различие, соотносящееся с делением ситуаций на контролируемые и неконтролируемые. Только в случае контролируемых ситуаций субъект может хотеть достичь результата и предпринимать сознательные усилия в этом направлении. Если при этом результата достичь не удается, то такие ситуации описываются как попытки совершения действия. В случае предельных процессов эта попытка завершается на срединной фазе процесса и финала ситуации не наступает. Значение (неудавшейся) попытки часто грамматикализуется в языках мира и является одним из основных видов антирезультативного значения. Различные показатели этого значения (КОНАТИВНЫЕ, как мы будем их называть) подробно рассматриваются ниже в разделах 2.2-2.5.

Другая, не менее важная разновидность антирезультативного значения соотносится с неконтролируемыми предельными процессами и описывает ситуацию (непредвиденной) остановки процесса в непосредственной близости к финалу. Мы будем называть значения такого рода ПРОКСИМАТИВНЫМИ. В русском языке наиболее характерными проксимативными показателями являются сочетания чуть не и чуть было не (об их семантике подробнее см. Баранов и др. 1993: 40-41 и Шошитайшвили 1998). Английское almost, как следует из только что приведенных примеров, в части своих употреблений также выражает именно это значение. Специальный грамматикализованный показатель проксимативности имеется во французском языке - это глагол faillir в прошедшем времени в сочетании с инфинитивом (il a failli tomber 'он чуть не упал'; о других способах выражения проксимативности во французском языке см. 2.3) [1].

К сожалению, проксимативные значения гораздо хуже документированы в литературе, чем конативные (и часто вовсе не замечаются авторами грамматических описаний), и то, что мы можем сказать по поводу типологии проксимативных показателей, имеет сугубо предварительный характер. Интересной особенностью проксимативов является то, что они часто выражают дополнительную идею неожиданности и/или нежелательности финала, что, безусловно, является следствием неконтролируемого характера ситуации; стандартный пример на это значение в тех описаниях, которые его фиксируют - "он чуть не умер".

Последний параметр также имеет вспомогательный характер и призван выделить одну периферийную зону антирезультативных значений. Речь идет о показателях, которые описывают ситуацию частичного или неполного достижения результата - т.е., в некотором смысле, все же ситуацию недостижения результата. Мы будем называть такие значения "партитивно-результативными". В русском языке этот тип значений выражается прежде всего глагольным префиксом недо- (или сочетанием не с глаголами на до-). Значение партитивного результата возможно прежде всего у тех глаголов, которые описывают деятельность, допускающую частичную реализацию и несовершенные результаты. Так, предложение Он не дописал письмо предполагает, что письмо в каком-то смысле все-таки было написано, однако не полностью; то, что написано, уже можно назвать письмом, но нельзя назвать "законченным письмом". Про ребенка, который не доел кашу, все-таки можно сказать Ребенок поел. Прагматически странно, однако, будет выглядеть предложение Он не дооткрыл окно: процесс открывания окна может быть сколь угодно долгим и мучительным, но коль скоро он достигает финала, то он не может завершиться состоянием, которое будет названо "окно частично открыто". (Уместно в этой связи вспомнить известную французскую пословицу, гласящую, что дверь может быть или открыта, или закрыта и призывающую, тем самым, избегать уклончивости, а также рассуждения на тему "Мятеж не может кончиться удачей".) Еще более показательный контраст - между совершенно естественным конативным Его ловили / пытались поймать и полностью аномальным *Его не допоймали: если уж жертва поймана, то она поймана, так сказать, полностью.

Ситуации типа не дописал и не доел обозначают такой результат, партитивная природа которого связана прежде всего с фактором времени: если бы процесс продолжался дальше, результат превратился бы из партитивного в нормальный. Это партитивность, которая соотносится со смыслом "не до конца": прекращенное движение оставило нереализованной определенную порцию действия. Не все употребления недо- в точности вписываются в эту модель. Предложения типа Он недоедает (= 'ест не досыта') соотносятся с несколько другим типом ситуаций: путь был, вообще говоря, пройден до конца, но достигнутый результат оказывается неполноценным (например, меньше ожидаемого). Фактор времени здесь не участвует, и партитивность результата соотносится не со смыслом "не до конца", а скорее с малой интенсивностью процесса. Интересно, что это семантическое различие между "темпоральной" и "качественной" партитивностью, которое в русском языке отражается только на орфографическом уровне [2], находит морфологическое соответствие в айнском языке: по данным К. Рефсинг (Refsing 1986), значение типа "действие не было доведено до конца, какая-то часть осталась нереализованной" выражается вспомогательным глаголом niwkes, а значение "полученный результат был меньше желаемого/ожидаемого" - вспомогательным глаголом orakse.

Отдельная проблема, которую мы здесь не можем рассматривать подробно, касается семантического поведения непредельных глаголов в контексте показателей антирезультативности (эта проблема будет возникать и далее, поскольку почти все антирезультативные показатели имеют более широкую сочетаемость, чем это допускает их базовое значение).

Показатели конативности, сочетаясь с обозначениями непредельных (контролируемых) процессов, дают семантический эффект "инхоативного сдвига": пытался петь означает 'пытался начать петь [и потерпел неудачу]'. В этом качестве собственно инхоативные показатели оказываются синонимичны показателям с интенциональным значением (типа намереваться, собираться и др.), для которых данная семантическая зона является исходной; этот факт неоднократно отмечался в литературе (см. подробный анализ проблем интенциональности в Шатуновский 1996: 285-308). Появление же у интенциональных показателей дополнительного значения неудачной попытки/нереализованного намерения является результатом импликатуры, связанной с семантикой прошедшего времени; эта полисемия является частным случаем более общего семантического эффекта, который сводится к появлению у стативных или непредельных процессных глаголов в форме прошедшего времени значения, которое мы называем значением "прекращенного прошлого" (ср. также контексты типа я думал, что она не замужем [=> 'теперь так не думаю']); это значение будет рассмотрено в разделе 3 в связи с семантикой плюсквамперфекта, так как оно типично для этих глагольных форм. Заметим, что данная импликатура отнюдь не появляется автоматически во всех случаях; напротив, в работах по семантическому анализу времени часто специально подчеркивается, что высказывания типа Джон читал книгу (и тем более типа Это была русская книга) отнюдь не предполагают, что в момент речи положение вещей стало иным: Джон вполне мог продолжать читать книгу, а язык, на котором книга написана, и вовсе является ее постоянным признаком (ср., например, Klein 1994: 3-9). В интересующих нас ситуациях этот дополнительный компонент, однако, отчетливо присутствует: хотел, собирался etc. получают интерпретацию 'имел намерение, но не реализовал его'.

Аналогичный эффект наблюдается и у проксимативных и псевдо-комплетивных показателей: так, Он почти спал означает 'он находился в состоянии, близком к состоянию спать', т.е. 'он приближался к тому, чтобы начать спать'. Такого рода значения мы, по понятным причинам, исключаем из антирезультативной зоны, так как для антирезультативных показателей они вторичны; см. однако замечание в разделе 2.3 о проксимативном значении у форм "будущего в прошедшем", наблюдаемого во многих языках.

2.2. Конативное значение выражается в языках мира как в совмещенном виде, так и с помощью самостоятельных показателей. При совмещении значений конативное значение чаще всего обнаруживается у аспектуальных показателей дуративной группы, что вполне естественно: дуративное значение указывает на реализацию промежуточной (неконечной и неначальной) фазы предельной ситуации, оставляя открытым вопрос о возможности дальнейшего развития; переход от дуративного значения к конативному состоит всего лишь в дополнительном указании на то, что дальнейшего развития ситуации не произошло (как правило, вопреки желанию субъекта). И здесь, как и в случае с непредельными глаголами, в ряде контекстов такое значение просто может возникать как импликатура дуративности: если говорящий не сообщает, что предельный процесс достиг конечной точки, а сообщает, что он лишь развивался по направлению к финалу, то прагматическим выводом может оказаться утверждение об отсутствии этого финала, ср. вопрос экзаменатора Кто решал задачу? или хрестоматийный ответ школьника Я учил. Существенно, что в обоих этих случаях у говорящего была возможность выбора между дуративной и недуративной формой глагола, и конативная интерпретация оказывается прагматическим следствием дуративного выбора [3].

Самостоятельный интерес, конечно, имеет вопрос о том, каковы те конкретные условия, в которых данная импликатура возникает. Как известно, конативную интерпретацию могут иметь не все глаголы в форме дуратива: это зависит от лексического значения глагола. Более того, даже в случае "подходящего" глагола далеко не все его дуративные употребления интерпретируются конативно: это зависит от контекста. Сформулировать точные правила здесь трудно; как представляется, конативная интерпретация наиболее вероятна у таких предельных процессов, которые прагматически склонны чаще не завершаться, чем завершаться успешным финалом. Так, решая задачу или убеждая кого-л. мы далеко не всегда имеем шансы получить решение или изменить мнение собеседника. С другой стороны, открывая окно или вставая с места, мы в нормальном случае ожидаем "беспроблемного" достижения финала; такого ожидания нет в ситуациях типа решать или убеждать. Это различие и закреплено в аспектуальном поведении глаголов. Однако следует иметь в виду, что между первым и вторым типом ситуаций нет жесткой границы, и сильный прагматический контекст может способствовать конативной интерпретации и в достаточно нетипичных случаях. Это важное обстоятельство недостаточно учитывает, как кажется, П. Дурст-Андерсен (Durst-Andersen 1994: 106-110), который, рассуждая в принципе сходным образом, приходит к выводу (отчасти в духе традиционной аспектологии) о существовании в русском языке двух противопоставленных друг другу семантических классов глаголов: "attainment verbs" (обозначающих, в нашей терминологии, действия с малым шансом на успех - например, убеждать) и "implementation verbs" (обозначающих действия, всегда, так сказать, обреченные на успех - например, писать). В действительности, такой границы провести нельзя; русское предложение Он писал роман, но не написал, которое в этой работе дается под звездочкой как невозможное (Durst-Andersen 1994: 110), вполне может быть произнесено, например, в контексте биографии неудавшегося писателя. Ср. совершенно естественный фрагмент:

4) Потом он стал пробовать себя в прозе: долго писал роман (но так и не написал), брался и за короткие рассказы в духе Хемингуэя...

Другим выделенным контекстом, навязывающим конативную интерпретацию почти любому [4] предельному глаголу, является в русском языке конструкция с удвоением дуративной словоформы (писал-писал, да так и бросил на половине); удвоение здесь выражает семантику постоянно возобновляемого действия, про которое, тем самым, естественно предположить, что оно возобновляется именно потому, что предыдущие попытки не были успешными (подробнее о семантике этих конструкций см. Плунгян/Рахилина 1996).

Таким образом, можно говорить лишь о прагматической тенденции к делению финалов на достижимые с большей или меньшей степенью вероятности.

Что касается проксимативной интерпретация дуративных форм неконтролируемых предельных глаголов, то она, как представляется, едва ли возможна в русском языке вне сильного прагматического контекста: так, он падал понимается как 'он находился в процессе падения' (это обычная дуративная интерпретация), но практически никогда не может быть понято как 'он был близок к падению'; 'он начал падать, но не упал'. Ср., впрочем, вполне естественные примеры типа (5):

(5) Раз пятнадцать он тонул, погибал среди акул...

где и тонул, и погибал имеют как раз ярко выраженное проксимативное значение: '(чуть) не утонул' и '(чуть) не погиб'. Здесь существенна "летальная семантика", тесно связанная с проксимативным прототипом, а также итеративный контекст, который дополнительно способствует появлению формы НСВ (он же, напомним, может быть благоприятен и для конативной интерпретации). О русских конструкциях с должен был см. следующий раздел.

2.3. Помимо славянских языков, конативность как вторичное значение дуративных глагольных форм свойственна многим другим языкам с дуративным прошедшим временем: она хорошо засвидетельствована в греческом и латинском языках (imperfectum de conatu), возможна в современных романских; из языков других ареалов эксплицитное свидетельство преимущественно конативной интерпретации дуративных форм прошедшего времени ("started or attempted action, not completed") имеется, например, для языка марги чадской группы (Hoffmann 1963: 114). В селькупском языке, напротив, дуративные формы (с суффиксом -[n]ty-/-[n]εnty-) могут иметь интерпретацию либо презенса конатива, либо будущего времени (ср. Кузнецова и др. 1980: 221-223, 239-240).

Хотя проксимативное значение также может возникать как импликатура дуративного в прошедшем времени (ср. выше, 2.2), все же существенно более благоприятным контекстом для возникновения проксимативной импликатуры оказываются не чисто дуративные формы, а формы с интенциональным значением. Как было показано в разделе 2.1, сочетания типа 'хотел починить', легко получают интерпретацию 'намеревался починить, но не приступил к починке' ("нереализованное намерение"); с другой стороны, в контексте неконтролируемых глаголов сочетания типа 'хотел упасть' естественным образом интерпретируются как 'чуть не упал': интенциональный компонент зачеркивается, остается только компонент нереализованного события. Проксимативная и интенциональная интерпретации совмещаются с тем большей легкостью, что обычно они дополнительно распределены по глаголам. Заметим, что для контролируемых глаголов и для конативного значения этот путь значительно менее естествен: у сочетаний типа 'хотел открыть' практически никогда не появляется дополнительное значение 'начал открывать, но не справился'.

Другим важным источником проксимативных значений являются таксисные глагольные формы, обозначающие следование в прошлом, т.е. событие, которое имело или должно было иметь место после некоторого другого события в прошлом (так называемое "будущее в прошедшем", известное во многих языках мира). Впрочем, здесь мы, по-видимому, имеем дело скорее с тем же самым источником, поскольку наиболее распространенным вторичным значением таких форм является все то же значение нереализованного намерения. Другим их производным значением может быть эпистемическое значение высокой вероятности в прошлом (дождь должен был пойти), которое также может давать проксимативность. В русском языке формы с должен был (наиболее близкие по своей семантике к "будущему в прошедшем") имеют, однако, только эпистемическое значение и не дают примеров проксимативной интерпретации в чистом виде. Такие примеры характерны для языков с более развитой системой таксисных противопоставлений, типа современных романских или германских; ср. следующие французские предложения, в которых конструкция с вспомогательным глаголом aller в имперфекте (основное значение которой - выражение непосредственного следования в прошлом) получает (в контексте неконтролируемых предельных процессов) дополнительную проксимативную интерпретацию:

(6) La pauvre fille se tordait les mains de douleur; elle allait perdre la piste du secret qu'il lui importait tant de savoir. [T. Gautier]

'Несчастная девушка в отчаянии ломала руки: она чуть было не лишилась возможности проникнуть в тайну, столь для нее важную'.

(7) Il allait tomber а douze ou quinze pieds plus bas <...>, mais son pиre le retint de la main gauche, comme il tombait. [Stendhal]

'Он чуть было не отлетел на двенадцать или пятнадцать шагов вниз, но левой рукой отец удержал его, когда он начал падать'.

Аналогичное значение имеется, например, у португальских глагольных перифраз вида ia a + инфинитив (с имперфектом вспомогательного глагола ir) или у болгарских глагольных форм вида щеше да + презенс (также с имперфектом вспомогательного глагола; более того, в работе Kuteva 1995: 211 утверждается, что проксимативное значение является у этих болгарских форм в современном языке основным). Возможно, что это значение присутствует и во многих других языках, в которых формы будущего в прошедшем или имперфекта имеют семантику нереализованного намерения (таковы, в частности, литовский, новогреческий, лезгинский, армянский языки), а также в языках с более редкими специальными показателями нереализованного намерения (типа мордовских; ср. глагольный суффикс -iksel'(i)- в эрзя); этот вопрос нуждается в дополнительном исследовании.

2.4. Интересный случай выражения конативности средствами не глагольной, а именной морфологии представлен в английском языке (Goldberg 1995: 33 и 63-64): переходные глаголы динамической деформации (типа hit, cut, shot) и некоторые другие в конативном значении управляют косвенным дополнением с предлогом at; у глаголов с "внутренним дательным" аналогичный эффект возникает при употреблении предлога to. Так, согласно А. Голдберг, различие между предложениями Mary taught Bill French и Mary taught French to Bill состоит в том, что во втором случае (= "обучала"), в отличие от первого (= "обучила"), не обязательно предполагается, что обучение было успешным; как можно видеть из русских эквивалентов, в русском языке это различие локализовано в глагольной словоформе [5].

Английский язык далеко не уникален в этом отношении. Так, "актантная" (а не "глагольная") техника маркирования большинства аспектуальных противопоставлений является обычной для финского языка, где, в частности, партитив (исчисляемого) прямого дополнения во многих случаях соответствует дуративной - и в том числе конативной - ситуации (см., например, Heinämäki 1984; специально в сравнении с русским - Tommola 1986). В меньших масштабах чем в финском, но маркирование дуративности/конативности путем (частичной) детранзитивации дополнения встречается, помимо английского, и в других германских языках (ср. обсуждение нидерландских и шведских примеров в Dahl 1981: 87-88).

Аспектологи, имевшие дело с глагольными системами типа славянских или романских, обычно трактовали конативность как одно из "частных значений" дуративного вида ("имперфектива" [6]); между тем, уже материал германских языков (и тем более финского) ясно показывает, что мы имеем дело с особым противопоставлением, которое лишь в одном из возможных конкретно-языковых вариантов совмещается с имперфективом. Расширение совокупности наблюдаемых языков в еще большей степени подтверждает это.

Другим важным типом совмещенного конатива является его "словообразовательный" вариант, когда он реализуется как одно из частных значений некоторого словообразовательного глагольного показателя. В системах с развитым глагольным словообразованием конативность, как правило, обнаружить нетрудно: она встречается в качестве одного из значений показателей итератива и/или континуатива (ср. хантыйский суффикс -(a)t- с итеративным и конативным значением; см. Николаева 1995), а также в качестве вторичных значений пространственных показателей глагольной ориентации (о которых подробнее см. Плунгян 1999). На данном этапе исследований трудно делать какие-либо обобщения; примером могут служить русские глаголы типа присматриваться (= 'пытаться [хорошо] рассмотреть') или вслушиваться (= 'пытаться [хорошо] расслышать'), образованные на основе префиксов с исходным пространственным значением "достижения контакта" и рефлексивного показателя. Такое распределение основных словообразовательных типов конативов очень напоминает распределение их словоизменительных типов: мы наблюдаем реализацию тех же двух возможностей, а именно "аспектуальную" (при использовании словообразовательных либо словоизменительных показателей длительности, итеративности и т.п.) и "пространственную" (при использовании словообразовательных пространственных модификаторов глагола либо падежных показателей актантов или пространственных предлогов). Об особой прагматической связи, которая может существовать между итеративностью и попыткой, говорилось выше и при обсуждении русских "конструкций с удвоением".

За пределами двух этих основных групп конативных показателей остаются еще некоторые более маргинальные случаи. Так, в языке волоф имеется словообразовательный суффикс -antu, совмещающий значение конатива со значением небрежно выполненного действия и со значением имитации действия ("делать вид, что..."). В этом случае, как представляется, использована связь конативности с семантической зоной интенсивности: нереализованное действие сближается с действием, имеющим пониженную интенсивность, в каком-то смысле "ущербным", неполноценным. Именно неполноценность, вторичность ситуации и лежит в основе всех наблюдаемых значений суффикса antu: это может быть имитация результата, результат плохого качества или просто недостигнутый результат (т.е. ситуация отличается от идеальной тем, что она не имеет финала) [7].

С другой стороны, в алеутском языке конативный суффикс -na:ʁ- совмещен (согласно Головко 1996: 110) с интенциональным значением ("намерение"). Это - на первый взгляд, достаточно естественное - совмещение идеи (неудавшейся) попытки и намерения (ср. отнесение конатива к модальным значениям в классификации Байби или полисемию 'хотеть'/'пытаться'), тем не менее, по нашим данным, в грамматических системах почти не встречается; видимо, дело в том, что интенциональные показатели ориентированы на желаемый результат в будущем (который, конечно, может быть и не достигнут, но на подготовительном этапе это не релевантно), тогда как основным компонентом конативной семантики является утверждение об уже несостоявшейся попытке достижения результата; прагматически, это достаточно ощутимая разница (ср. он пытался открыть дверь [=> 'и не преуспел'] и он собирался открыть дверь [=> 'может быть, потом открыл']; в последнем случае импликатура может подавляться, но она имеется). Метафорически выражаясь, конатив - это пессимистический глагольный показатель, а интенционал - оптимистический; именно эта разница мешает их естественному совмещению в одном и том же материальном носителе. И, конечно, модальный компонент в конативной семантике гораздо менее ощутим: намерение - полностью субъективно, неудача же - объективный факт. Парадоксальным образом, конатив (возможный только при контролируемых глаголах) оказывается диахронически и структурно гораздо дальше от форм с интенциональной семантикой, чем проксиматив, не имеющий таких ограничений (ср. обсуждение проксимативных конструкций в разделе 2.3).

2.5. Интересны (гораздо более редкие) случаи несовмещенного конатива, т.е. такие, когда конативное значение выражается в языке специализированным показателем, не имеющим других употреблений. Несовмещенный словообразовательный показатель конатива встречается во многих тунгусо-маньчжурских языках - ср., например, эвенские глаголы с суффиксом -sči- (Роббек 1992). Несколько менее чистый случай специализированного конативного показателя представлен, опять-таки, в алеутском языке: на сей раз это суффикс -ja-, выражающий не просто попытку, но попытку каузации (ср. пары типа 'лежать' - 'пытаться уложить'; см. Головко 1996: 110).

Другим распространенным способом выражения конативного значения являются аналитические глагольные конструкции разной степени грамматикализованности; примечательно, что практически во всех известных нам случаях в качестве вспомогательного глагола с конативным значением выступает глагол, имеющий (в качестве полнозначной лексемы) значение 'смотреть' или 'видеть'. Такие конструкции засвидетельствованы в тамильском (используется глагол pa:r- 'смотреть'), корейском (глагол po- 'смотреть; видеть'), целом ряде тюркских (ср., например, башкирское qara- 'смотреть') и в др. языках; конативный показатель -mi- в японском языке также восходит к глаголу miru 'видеть'. Семантическая связь между 'смотреть' и нереализованной попыткой заключается, скорее всего, в идее отсутствия (физического) контакта: с одной стороны, ситуация достигнутого финала метафорически сравнивается с ситуацией достижения физического контакта (ср. частую полисемию глаголов со значениями 'получать'/'достигать' и 'удаваться'); с другой стороны, 'смотреть' в нормальном случае предполагает физическую дистанцию между воспринимающим субъектом и воспринимаемым объектом, при которой контакт возможен только в качестве будущей цели, но актуально не имеет места. "Смотреть" на открытую дверь и "получить" открытую дверь метафорически разводятся по разные стороны результативной зоны как попытка vs. актуальное достижение результата. Ср. в этом же контексте частую полисемию глаголов со значениями 'искать' и 'иметь намерение': оба соотносятся с ситуацией нереализованной цели, но в случае 'искать' присутствует и идея физической дистанции. Тем самым, аналитические конструкции со 'смотреть' оказываются в каком-то смысле близки "пространственным" моделям выражения конативности [8].

Нам известны только два примера грамматикализации несовмещенного проксимативного значения ('чуть не'): это непродуктивный словообразовательный суффикс -vziʁ- в эскимосском языке (Меновщиков/Вахтин 1990) и распространенная в некоторых тюркских языках любопытная аналитическая конструкция - например, в башкирском для этой цели используется прошедшее время вспомогательного глагола jað- (Юлдашев 1958).

3. Типология: после результата

3.1. Второй тип антирезультативных значений, напомним, должен быть связан с семантикой аннулированного результата: достижение конечной точки произошло, результирующее состояние наступило, но после этого было прекращено, и тем самым эффект достижения результата был сведен на нет: его "как бы не было". Существуют ли в языках мира показатели для этого "как бы не было"?

Обнаружить совмещенный показатель аннулированного результата не составляет труда. Это одно из наиболее типичных значений так называемого плюсквамперфекта, т.е. глагольной формы, выражающей одновременно две граммемы: категории таксиса (а именно, предшествования) и категории времени (а именно, прошедшего); иными словами, в языке есть плюсквамперфект, если в нем специальным образом обозначается событие, имевшее место раньше другого события в прошлом (подробнее см., например, Comrie 1985: 65-69).

Плюсквамперфект очень редко выражает только одно свое основное значение (хотя и такие случаи встречаются [9]). Практически во всех языках, где такая форма засвидетельствована, она, как правило, имеет очень характерный устойчивый набор вторичных употреблений. Вот их примерный список:

1) "давно" (ситуация имела место в отдаленный момент в прошлом; часто - до начала основных событий последующего изложения); это значение относится к зоне временной дистанции (о которой см. Dahl 1985: 120-128; Comrie 1985: 83-101); мы будем называть его значением "ОТДАЛЕННОГО ПРОШЛОГО";

2) "прежде" (ситуация имела место в некоторый момент в прошлом, но потом перестала иметь место; то же значение в русском языке выражают наречия раньше и прежде, ср.: раньше он часто писал мне [=> 'а потом перестал']); это значение (характерное прежде всего для непредельных ситуаций) мы будем называть значением "ПРЕКРАЩЕННОГО ПРОШЛОГО" (см. также раздел 2.1);

3) "предположительно" (ситуация не имеет место в реальной действительности, но может и/или могла иметь место при некотором условии); это модальное значение ИРРЕАЛИСА;

4) "как будто и не" (результат ситуации перестал иметь место); это и есть интересующее нас значение антирезультативного типа; ср. контексты типа кто-то сюда приходил, пока нас не было [=> 'но потом ушел']. Мы будем говорить в таких случаях о значении "АННУЛИРОВАННОГО РЕЗУЛЬТАТА".

Значение аннулированного результата свойственно плюсквамперфектным формам очень многих языков. В частности, оно отмечается в описаниях романских языков, а также литовского, новогреческого, хинди, персидского, армянского, лезгинского, финского и многих других; на этом фоне обращает на себя внимание замечание Э. Даля о том, что в английском языке употребление плюсквамперфекта в контекстах аннулированного результата "не очень естественно" (Dahl 1985: 147).

В принципе, между всеми перечисленными значениями имеется достаточно очевидная семантическая общность; более того, в ряде случаев между разными значениями трудно провести четкую границу или они оказываются совместимы. Так, тот факт, что событие произошло раньше других известных говорящему событий может иметь естественным (хотя и не обязательным, ср. Comrie 1985: 68-69) следствием помещение этого события в более отдаленное прошлое; попадание же в отдаленное прошлое, в свою очередь, увеличивает вероятность того, что ситуация (если она относится к числу непредельных) перестала иметь место к моменту речи. Многие исследователи усматривали в этих значениях то, что они импрессионистически характеризовали как "неактуальность", "отделенность" или "разрыв" с настоящим моментом. Существенно, что такое понимание "расширенного" плюсквамперфекта заставляет видеть в нем нечто большее, чем просто средство выражения таксиса. Фактически, плюсквамперфект имеет тенденцию превращаться в особую категорию, которая обозначает не просто прошлое событие, а событие, отдаленность которого от момента речи тем или иным образом специально усилена - так сказать, некоторое "сверхпрошлое" [10], при попадании в область которого событие может терять все или некоторые из своих реальных свойств: близость к моменту речи, релевантность в момент речи, релевантность результата в момент речи, и, наконец, вообще релевантность, как это имеет место с ирреальными употреблениями.

Именно в это мощное семантическое поле и оказались втянуты наши антирезультативные показатели. Помимо показателей с исходной плюсквамперфектной семантикой, практически никакие другие грамматические показатели глагола не берут на себя этой функции - за одним исключением, которое, собственно, и имеет самое непосредственное отношение к теме нашей статьи.

У значения аннулированного результата никогда бы не появился шанс стать чем-то иным, кроме "побочного" значения плюсквамперфекта, если бы не существовала грамматическая полисемия показателей недостигнутого результата и результата аннулированного. Это и заставляет рассматривать значение аннулированного результата как часть более общей семантической зоны антирезультативности, и трактовать его совмещение с плюсквамперфектом как типологически частое и закономерное, но вовсе не универсальное явление. Точно так же, как конатив не есть - с типологической точки зрения - только побочный контекстный эффект дуратива, и аннулированный результат не есть, с типологической точки зрения, только побочный контекстный эффект плюсквамперфекта.

3.2. Сказанное подтверждается достаточно многочисленными фактами совмещения значений недостигнутого и аннулированного результата в одном глагольном показателе. Сам этот показатель при этом может иметь и все те значения, которые обычно совмещаются с конативностью или аннулированным результатом по отдельности.

Один из наиболее характерных примеров дает глагольная система русского языка: в русском языке дуративные формы прошедшего времени (НСВ) могут, как известно, иметь не только значение нереализованной попытки (открывал => 'пытался открыть, но не открыл'), но и значение аннулированного результата (открывал => 'открыл, а потом закрыл'); это знаменитое "общефактическое значение" русского НСВ, являющееся, пожалуй, главным камнем преткновения для аспектологов (подробнее об этом значении см. Гловинская 1982; Падучева 1996; Шатуновский 1996: 321-333 и указанную там литературу). В свете типологических данных эта комбинация предстает, как можно видеть, далеко не столь необъяснимой; если многие аспектологи предпочитают видеть в значении аннулированного результата импликатуру дуративности, то нам представляется более оправданным связывать это значение не с дуративностью как таковой (эта связь достаточно проблематична), и даже не с итеративностью (как предлагают Е.В. Падучева и И.Б. Шатуновский для общефактического значения в целом), а прежде всего с конативностью (которая, действительно, в свою очередь прагматически связана с дуративностью/итеративностью непосредственно). Семантический мост между конативностью и аннулированным результатом состоит в идее отсутствия результата в момент речи: но если в первом случае результат, так сказать "еще отсутствует", то во втором случае - "уже отсутствует". Переход от конативности к аннулированному результату и состоит в зачеркивании компонента "еще" и замене его на компонент "уже"; что касается семантики дуративности, то она в этих преобразованиях уже не принимает непосредственного участия, оставшись "на пороге" конативного значения.

Тем самым в языке типа русского формы НСВ прошедшего времени могут (наряду с другими значениями) выражать антирезультатив как таковой. Весьма похожая ситуация имеется и в ряде финно-угорских языков Поволжья, из которых наиболее интересны данные удмуртского языка (см. Серебренников 1960; Перевощиков и др. 1962). Удмуртские формы прошедшего времени с частицей val (застывшая форма прошедшего времени глагола 'быть') выражают плюсквамперфектное значение наряду как со значением аннулированного результата, так и со значением конатива; конструкции с формами хабитуального прошедшего при этом в большей степени выражают конативность (что естественно).

Семантика попытки и аннулированного результата может сочетаться и в иных комбинациях. Так, в эскимосском языке эти два значения реализуются, как представляется, почти в химически чистом виде: глагольный словообразовательный суффикс -(s)ja- (Меновщиков/Вахтин 1990) выражает только значения "неудавшейся попытки" и "аннулированного результата", т.е. охватывает оба полюса антирезультативности; единственным дополнительным значением этого суффикса является значение "неожиданного действия", которое, как уже говорилось, легко возникает у проксимативных показателей и связано с неконтролируемыми ситуациями. С другой стороны, в атлантическом языке киси (Гвинея; Childs 1995: 231-232) у показателя дуративного (или хабитуального) прошедшего времени развилось только значение "прекращенного прошлого": более вероятным было бы ожидать у такого показателя значение попытки (или антирезультативный набор в целом), однако в подробной грамматике Чайлдза конативного значения, тем не менее, у этой формы не отмечено. В восточно-нилотском языке туркана (Кения; Dimmendaal 1983: 140-154) форма так называемого "perfective past" также имеет ровно два значения: аннулированного результата и (реже) проксиматива; о наличии конативного значения не сообщается (ситуация в некотором смысле симметрична эскимосской, где из базовой антирезультативной тройки отсутствует, напротив, проксиматив). Ни дуративного, ни плюсквамперфектного значения у этой формы также нет; тем самым, и она может претендовать на статус чистого антирезультативного показателя. Существование языков типа эскимосского или туркана - дополнительное свидетельство в пользу выделения антирезультативности как самостоятельной семантической зоны в универсальном семантическом пространстве.

Наконец, один из самых своеобразных показателей, относящихся практически целиком к этой зоне - русская частица было. Ее семантика уже привлекала внимание исследователей; наиболее полное описание ее семантических и синтаксических свойств, а также диахронический анализ содержится в статье Шошитайшвили 1998. Согласно этой работе, конструкции с было (восходящие к древнерусскому плюсквамперфекту) имеют общее значение "нарушения нормального хода ситуации", которое реализуется в трех основных разновидностях: 1) "прерванная попытка" (пошел было к дому, но остановился); 2) "аннулированный результат" (появился было в доме, но тут же снова исчез) и 3) "нереализованное намерение" (задал было вопрос, но застеснялся); выбор определенной интерпретации зависит от аспектуальных характеристик глагола и некоторых других факторов. Напомним также, что было (в сочетании чуть было не) участвует и в выражении проксимативного значения. Для антирезультативного показателя (каковым было является par excellence) нетипично совмещение конативного значения и значения нереализованного намерения, которое, строго говоря, находится за пределами антирезультативной зоны и, как правило, свойственно только проксимативным, но не конативным показателям. Как бы то ни было, семантическое развитие этой конструкции после утраты исходного значения плюсквамперфекта можно описать как полное перемещение из зоны "сверхпрошлого" в зону "антирезультативности", с максимальным охватом различных антирезультативных и непосредственно смежных с ними значений (сходный вывод фактически делается и в работе Шошитайшвили 1998).

4. Отступление: о плюсквамперфекте и показателях "ретроспективного сдвига" [11]

4.1. В связи с семантикой плюсквамперфектных форм мы хотели бы обсудить проблему, связанную, с нашей основной темой, может быть, не столь непосредственно. Это проблема того, как могут быть устроены в морфологическом отношении показатели плюсквамперфекта.

Данные индоевропейских языков в этом отношении удивительно единообразны: плюсквамперфект - глагольная форма, морфологически параллельная форме (аналитического) перфекта и отличающаяся от последней только тем, что вспомогательный глагол в ее составе имеет форму прошедшего, а не настоящего времени [12].

Такого рода морфологическая техника иконически отражает то семантическое устройство граммемы плюсквамперфекта, которое она имеет согласно наиболее распространенной в современной грамматической типологии трактовке: она состоит из показателя прошедшего времени (выражающегося кумулятивно с аспектом или в чистом виде, в зависимости от языка) и показателя предшествования (каковым обычно является вспомогательный глагол в сочетании с причастием прошедшего времени). Если мы изменим время вспомогательного глагола, мы получим другие конструкции со значением предшествования и/или результативности (в случае перфекта); если мы заменим вспомогательный глагол на другой или на глагольный аффикс, мы получим другую форму прошедшего времени (имперфекта, прогрессива, и т.п.). Как семантически плюсквамперфект является комбинацией предшествования и претерита, так и морфологически соответствующие формы оказываются точно такой же комбинацией.

Ситуация немногим отличается и в тех языках, где форма плюсквамперфекта не аналитическая, а синтетическая (как это имеет место в латинском или современном португальском языке, где, правда, формы синтетического плюсквамперфекта типа cantara выходят из употребления). Просто в этих случаях аффиксальный показатель плюсквамперфекта выражает оба указанных семантических компонента кумулятивно. В латинском языке при этом значение предшествования оказывается выражено дважды, один раз с помощью суффикса плюсквамперфекта и второй раз - с помощью показателя (перфективной) основы, к которой присоединяется этот суффикс; ср. устройство глагольной словоформы типа orna-v-era-t, где морфологически нечленимый суффикс плюсквамперфекта -era- присоединяется к перфективной основе с суффиксом -v-.

Итак, данные индоевропейских языков как будто бы свидетельствуют только о двух возможностях: либо плюсквамперфектный показатель является морфологической комбинацией предшествования и претерита, либо он кумулятивно выражает оба эти значения. Существенно также, что в системах индоевропейского типа нет морфологического параллелизма между плюсквамперфектом и другими формами прошедшего времени - даже и в тех случаях, когда такой параллелизм имеется среди остальных форм прошедшего времени. Последнее тоже встречается редко, но характерно, например, для персидского языка, ср. приведенные в таблице 1 формы 1SG глагола 'делать' (основа настоящего времени kon-, основа прошедшего времени kard-):

Таблица 1. Синтетические глагольные формы индикатива персидского яз.

наст.время	прошедшее время
	дуратив	пунктив
mi-kon-am	mi-kard-am	kard-am

Однако аналитическая форма персидского плюсквамперфекта (karde budam) состоит, как и положено, из причастия и формы прошедшего времени вспомогательного глагола и морфологически несходна с синтетическими формами прошедшего времени.

4.2. Существует, тем не менее, и третья возможность, при которой плюсквамперфектный показатель возникает не как морфологическая комбинация предшествования и претерита, а как комбинация уже существующей в языке формы прошедшего времени с показателем... прошедшего времени (точнее, с нашей точки зрения, в этом случае речь идет о другом показателе, но обычно такие формы описываются в грамматиках именно так). Исходная форма прошедшего времени - обычно форма аориста (не дуратива и не хабитуалиса), но ее аспектуальные характеристики могут быть и не релевантны; существенно, впрочем, что ее отнесенность к прошлому является в таких системах следствием ее аспектуального значения - вообще, подобные явления свойственны языкам с преимущественной грамматикализацией аспектуальных, а не темпоральных противопоставлений. В таких языках хабитуально-дуративные формы в нормальном случае имеют презентную, а пунктивные формы - претеритальную интерпретацию (ср. Comrie 1976).

Типичным примером может служить глагольная система западно-нилотского языка ланго (Noonan 1992), основное ядро которой составляют четыре противопоставленные друг другу глагольные формы: пунктив, хабитуалис, прогрессив и конъюнктив (морфологически, различие между ними выражается с помощью разных тональных схем и в некоторых случаях с помощью разных наборов субъектных префиксов; форма прогрессива имеет и другие отличия). Конъюнктив выражает различные модальные значения (необходимости, побуждения, и др.) и употребляется, главным образом, в составе подчинительных конструкций; остальные формы описывают реальные ситуации, и вне контекста пунктив имеет претеритальную, хабитуалис - презентную или вневременную, а прогрессив - презентную или футуральную интерпретацию (но и хабитуалис, и прогрессив легко могут употребляться для описания событий в прошлом; с другой стороны, перфектив не может соотноситься с презенсом).

Казалось бы, эта система является вполне достаточной для передачи всей совокупности видо-временных значений; однако, помимо четырех основных синтетических форм, имеются еще и аналитические формы, образуемые присоединением различных вспомогательных глаголов к этим же синтетическим формам. Некоторые из них выражают дополнительные аспектуальные противопоставления (например, континуальность, инхоативность или результативность); но один из вспомогательных глаголов, а именно, ɔnwɔŋɔ (неизменяемая пунктивная форма 3SG глагола 'находить') употребляется, согласно описанию, для выражения прошедшего времени. Точнее, прошедшее время как таковое он выражает в сочетании с прогрессивными и хабитуальными формами, а в сочетании с пунктивными формами он образует конструкции с плюсквамперфектным значением.

Итак, перед нами показатель "прошедшего времени", который, строго говоря, избыточен (в глагольной системе уже есть средства обозначить временную соотнесенность ситуации) и, кроме того, не всегда выражает прошедшее время: в сочетании с (основной в системе) формой прошедшего времени он приобретает семантику предшествования.

Основываясь на существующих описаниях языка ланго, трудно сказать, является ли значение предшествования единственным у вспомогательного глагола в плюсквамперфектной конструкции. Но аналогичный показатель в языке волоф, безусловно, имеет очень разнообразный набор значений.

Язык волоф (распространенный, главным образом, в Сенегале) относится к атлантической группе и обладает очень сложной глагольной системой, с морфологически выраженным противопоставлением результативных и нерезультативных форм, а также контрастивного статуса одного из актантов глагола или самого глагола (наилучшими приближениями к описанию этой системы являются работы Sauvageot 1965, Church 1981 и Robert 1991; ниже будут также использованы результаты наших собственных исследований). В целом глагольная система волоф, как и глагольная система ланго, не обладает специальными средствами для выражения категории времени: временная соотнесенность ситуации является либо следствием ее аспектуальных характеристик, либо устанавливается из контекста. Вместе с тем, во многих описаниях языка волоф говорится о существовании показателя "прошедшего времени" (суффикс -oon или частица woon). Этот показатель замечателен прежде всего тем, что употребляется в текстах достаточно редко; большинство глагольных форм, описывающие события прошлого (как в нарративных фрагментах, так и в диалогах), его не содержат. Зато в тех случаях, когда он употребляется, его семантика достаточно своеобразна и, помимо (или даже вместо) указания на прошедшее время, содержит много других компонентов. Вот их примерный перечень (по описанию Church 1981: 195-215):

1) событие предшествует другому событию в прошлом;

2) событие имело место (очень) давно;

3) ситуация больше не имеет места в настоящий момент;

4) результат ситуации был впоследствии аннулирован (примеры типа я ходил в город, но уже вернулся; я потерял амулет, но потом нашел его; Бог создал мир совершенным, но человек принес в него разлад);

5) ирреальное условие;

6) вежливое пожелание или вопрос (чего бы вы сейчас хотели?).

Значение (6) является очевидным образом производным от значения (5); в остальном же список значений этого показателя "прошедшего времени" в точности совпадает с набором значений плюсквамперфектных форм в других языках: предшествование в прошлом, отдаленное и прекращенное прошлое, аннулированный результат, ирреальность.

Ситуация в волоф отличается от ситуации в языке ланго тем, что показатель -oon в волоф, по всей видимости, не имеет других употреблений за пределами семантической зоны "сверхпрошлого", тогда как вспомогательный глагол mnwmam в ланго может выражать и "обычное" прошедшее время. Однако даже и в случае ланго описывать этот показатель просто как показатель претерита было бы упрощением; тем более неадекватна такая трактовка для волоф [13].

С нашей точки зрения, мы имеем дело в таких случаях с особым типом грамматических показателей, функцию которых можно было бы описать как "РЕТРОСПЕКТИВНЫЙ СДВИГ". Если обычные показатели прошедшего времени просто соотносят некоторую ситуацию с моментом речи, т.е. привносят временной дейксис в дейктически неопределенную ситуацию (которую формально выражает "чистая" основа глагола), то показатели ретроспективного сдвига применяются, напомним, к ситуациям, временная соотнесенность которых уже определена. Их функция - не локализовать ситуацию на оси времени, а изменить уже существующую локализацию. Более того, в интересующем нас случае характер этого изменения может быть указан совершенно точно: это - сдвиг по оси времени назад. Попадание в плюсквамперфектную зону "сверхпрошлого" является, таким образом, лишь дополнительным эффектом ретроспективного сдвига у ситуаций, которые и без того уже были локализованы в прошлом, т.е. однозначно определялись как предшествующие моменту речи. У ситуаций с исходной презентной локализацией такого эффекта, естественно, не наступает.

4.3. Итак, плюсквамперфектное значение не обязательно возникает в языке, так сказать, аддитивно, складываясь из независимых друг от друга таксисного и темпорального блоков; оно может мыслиться и как результат некоторого дополнительного преобразования уже существующей ситуации, как ее, так сказать, "ретроспективизация" [14]. Как показывает сравнение систем типа ланго и типа волоф, область действия показателей ретроспективного сдвига может быть различна и определяться аспектуальным типом ситуации; но в любом случае такой плюсквамперфект уже нельзя считать семантической разновидностью перфекта.

Система с ретроспективным показателем широкой сферы действия представлена, помимо языка ланго, в лезгинском языке. Согласно описанию в Haspelmath 1993: 140-145 (ср. также Haspelmath 1994), ядро глагольной системы лезгинского языка складывается из глагольных форм со значением дуратива (суффикс -z[a]wa), футурума/хабитуалиса (суффикс -da), пунктива (суффикс -na) и перфекта/результатива (суффикс -n[a]wa); дуративные и результативные формы могут принимать также дополнительный показатель континуальности, но это для нашего анализа не существенно. Перфект и пунктив описывают события, отнесенные к прошлому (в случае перфекта, как обычно, - с результатом или следствием, существующим в момент речи), дуратив - события, отнесенные к настоящему, тогда как формы на -da в зависимости от контекста описывают либо "вневременные", либо будущие события. Все указанные глагольные формы могут дополнительно присоединять суффикс -j, называемый показателем "прошедшего времени"; однако семантические эффекты от его присоединения весьма различны и в свете только что представленных данных других языков уже не должны вызывать удивления. Дуративные формы действительно получают интерпретацию прошедшего времени, показатели перфекта обозначают плюсквамперфект (не имеющий побочных значений), показатели пунктива также обозначают плюсквамперфектные ситуации, которые, однако, имеют еще целый ряд значений. К этим значениям, в частности, относятся:

1) отдаленное прошлое;

2) ситуация, которая больше не имеет места;

3) ситуация, результат которой был аннулирован;

4) ирреальное условие.

Кажется, что лезгинский язык и язык волоф долгое время находились в тесном контакте друг с другом - между тем, их разделяют континенты.

Если эффект ретроспективизации пунктивного показателя нам уже знаком, то присоединение показателя -j к футурально-хабитуальному -da дает не менее интересный результат: формы на -daj обозначают либо хабитуальные события в прошлом (типа английских конструкций с used to), либо же обозначают ирреальные ситуации, а также употребляются в главной части контрафактических условных предложений. Здесь естественно сравнение с формами типа "будущего в прошедшем" европейских языков, которое приводит и М. Хаспельмат. Действительно, ожидаемым результатом ретроспективного сдвига по отношению к формам будущего времени является их превращение в таксисные формы следования в прошлом со всеми свойственными этим формам побочными значениями намерения, вероятного предположения и гипотезы относительно ирреальной альтернативы (о проксимативном значении этих форм мы говорили в разделе 2.3); в лезгинском языке в данном случае реализуется весьма редуцированный набор [15].

К показателям ретроспективного сдвига с широкой сферой действия, бесспорно, принадлежит и удмуртское val (см. выше, раздел 3.2), которое может сочетаться как с пунктивными, так и с дуративно-хабитуальными формами прошедшего времени.

С другой стороны, система с ретроспективным показателем ограниченной сферы действия представлена, например, в языке коромфе (группа гур), распространенном на севере Буркина-Фасо (см. Rennison 1997: 277-282). Глагольная система этого языка состоит из трех базовых форм: пунктива (морфологически немаркирован), дуратива/хабитуалиса (суффикс -d) и прогрессива (суффикс -daa, возможно, производный от показателя дуратива, но с синхронной точки зрения, скорее всего, не членимый). Временная соотнесенность последних двух форм зависит от контекста, немаркированная форма соотносится либо с прошедшим временем, либо с императивом. Только к ней может дополнительно присоединяться суффикс -e, про который в Rennison 1997 говорится, что это суффикс "прошедшего времени", который, однако, "больше соответствует английскому плюсквамперфекту" и употребляется редко и "главным образом в придаточных предложениях"; очевидным образом, его следует интерпретировать как показатель ретроспективного сдвига. Этот показатель имеет не только узкую сферу действия, но и редуцированный набор значений (или другие его значения не были обнаружены); существенно, однако, что к формам дуратива/хабитуалиса и прогрессива он присоединяться не может.

По-видимому, русское было по типу своего функционирования также ближе всего к показателям ретроспективного сдвига с узкой сферой действия: как показано в работе Шошитайшвили 1998, оно сочетается, за немногими непродуктивными исключениями, только с глаголами прошедшего времени СВ (ср. естественность открыл было при аномальности *открывал было). Замечательным образом, в русской глагольной системе показателей ретроспективного сдвига два - второй показатель, бывало, образует формы со значением хабитуального прошедшего и, в отличие от первого, в принципе, способен присоединяться к любым глагольным формам (но наиболее частотны, по-видимому, все же сочетания с презенсом СВ типа откроешь бывало; о "хабитуальных возможностях" презенса СВ в славянских языках см., в частности, Mønnesland 1984). Два морфологически различных показателя ретроспективного сдвига существуют и в удмуртском языке, однако второй из них (vilem) имеет, в отличие от русского, дополнительные значения не аспектуального, а эвиденциального типа.

4.4. Из внимательного анализа материала следует, что глагольные системы с показателями ретроспективного сдвига достаточно многочисленны; к числу языков с такой особенностью относится, как мы видели, и русский. Но существование языков типа русского ясно свидетельствует и о другом: функция ретроспективных показателей не обязательно состоит в выражении только или прежде всего плюсквамперфектного значения. Возможны системы, в которых значение плюсквамперфекта было утрачено (или даже изначально отсутствовало?), а соответствующие ретроспективизованные глагольные формы выражают другие значения из семантической зоны "сверхпрошлого" - напомним, к ним относятся значения аннулированного результата, прекращенного и отдаленного прошлого, а также ирреальные значения.

Показателен в этой связи тот материал, который приводится в работе Dahl 1985: 144-149 при обсуждении семантики плюсквамперфекта. Даль замечает, что помимо языков с канонической полисемией плюсквамперфектного показателя (которая в его материале отражена с достаточной полнотой), существует языки, не имеющие плюсквамперфекта как такового, но имеющие специальный показатель для выражения одного или нескольких характерных "спутников" плюсквамперфекта. В выборке Даля такими языками являются прежде всего язык акан, относящийся к группе ква, и ирокезский язык онейда. Интересно, что именно эти языки характеризуются еще одним дополнительным свойством, которое Даль считает своего рода морфологической аномалией - речь идет о наличии у соответствующих словоформ "двойных" видо-временных показателей. В свете сказанного выше ясно, что и акан, и онейда имеют не что иное, как показатели ретроспективного сдвига - с типичным для этих последних, но несколько редуцированным набором грамматических функций (только значения прекращенного прошлого и аннулированного результата) [16].

5. Основные выводы

Приведенные в нашем исследовании данные были призваны продемонстрировать существование особой семантической зоны близких друг к другу (и часто выражающихся одним и тем же показателем) значений; мы предложили называть это зону "антирезультативной".

Значения, принадлежащие этой зоне, делятся на две большие подгруппы: те, которые описывают недостигнутый результат, и те, которые описывают аннулированный результат.

Среди значений, описывающих недостигнутый результат, центральными являются конатив (обозначающий нереализованную попытку достичь финала) и проксиматив (обозначающий недостижение финала в случае неконтролируемого процесса). Эти относительно самостоятельные значения обнаруживают близость как к аспектуальной зоне (часто совмещаясь с показателями длительности), так и к модальной зоне (совмещаясь с показателями интенциональности). Существуют и менее распространенные модели концептуализации этих значений, в числе которых можно назвать пространственную модель (используется метафора "отсутствия прямого контакта") и объединение идеи неудачной попытки с идеей пониженной интенсивности действия.

Значение аннулированного результата, как уже было сказано, может быть частью антирезультативного комплекса. Если же оно выражается в языке иначе, чем значение недостигнутого результата, то оно в подавляющем большинстве случаев входит в другую семантическую зону - ту, для описания которой мы предложили термин "сверхпрошлое". Центральными значениями в этой зоне является значение предшествования в прошлом, а также отдаленного и "прекращенного" прошлого.

Существование семантической зоны "сверхпрошлого" заставляет по-иному взглянуть и на значение плюсквамперфекта. С типологической точки зрения показатели плюсквамперфекта являются в большинстве случаев не только (и не столько) показателями таксиса, сколько реализацией одной из разновидностей идеи сверхпрошлого. Это становится особенно заметным в тех глагольных системах, которые характеризуются явлением, названным в статье "ретроспективным сдвигом"; имеются в виду те случаи, когда показатели сверхпрошлого (и в том числе показатели плюсквамперфекта) образуются путем прибавления к уже существующим в языке видо-временных формам особых модификаторов - "ретроспективизаторов". В качестве последних могут выступать вспомогательные глаголы, частицы глагольного происхождения (как русское было) или даже аффиксы. Что особенно интересно, в этой функции могут использоваться и обычные показатели прошедшего времени - именно так в языках возникают словоформы с "двойным" показателем времени типа корейского плюсквамперфекта или романского кондиционалиса.

Примечания

1. См., например, Плотникова 1980: 488-489 и 491-492 (и др. русские грамматики); см. также Якобсон 1958 и Зализняк 1967: 43-44 и 284-287.

2. Строго говоря, формы предложного падежа в формальном регистре письменной речи возможны еще и с предлогом по - с небольшим закрытым списком лексем в конструкциях с временным значением типа по приезде ~ 'сразу после приезда' (но ср. *по входе, *по ответе, и др.); в современном русском языке эти конструкции явным образом маргинализуются. В языке XIX в. предлог по мог управлять предложным падежом и в других значениях, но все эти модели в настоящее время практически утрачены и возможны только в текстах с подчеркнутой установкой на архаизацию, ср.: В стенах Акрополя печаль меня снедала // по русском имени <…>. (О. Мандельштам, 1916 г.).

3. Здесь и далее, перечисляя слова, имеющие особую форму второго предложного падежа, мы, если специально не оговорено иное, имеем в виду слова, у которых данная форма возможна по крайней мере в некоторых значениях или в некотором стилистическом регистре. Включение слова в наш список, таким образом, не означает автоматически, что в контекстах второго предложного падежа оно всегда будет употребляться именно в формах второго предложного падежа (ср. варианты типа на холоде и на холоду, в аэропорте и в аэропорту). Слова, допускающие такие колебания, помечаются надстрочным знаком ^o.

4. Реликтовые формы локатива имеются у двух лексем с мягкой основой: день и корень (см. ниже).

5. Таким образом, у существительных женского рода с постоянным ударением на окончании (кроме форм творительного падежа) в парадигме единственного числа (акцентные типы b' и f'', по Зализняк 1967: 154-156) различие между основным и вторым предложным оказывается нейтрализовано по формальным причинам. Эти слова далее специально не рассматриваются, хотя среди них есть не только такие, которые, в силу семантических факторов, скорее всего не должны были бы допускать особой формы второго предложного (например, вошь, ложь или любовь), но и такие, у которых эта форма, вообще говоря, могла бы иметься (например, глушь, рожь, топоним Обь, или морфологически примыкающее к этой группе masculinum путь).

6. Ср. лаконичную итоговую формулировку А.А. Зализняка: "С исторической точки зрения мы имеем здесь дело с дифференциацией значений первоначально единого падежа, закрепленной с помощью разницы акцентовок (в мужском роде - также разницы окончаний). Иначе говоря, акцентовки, первоначально выступавшие просто как варианты, здесь грамматикализуются. Начатки этой дифференциации усматриваются в некоторых микросистемах уже в XVI в. <…>. Сложившись у слов исторической а. п. c, акцентное противопоставление 1-го и 2-го предложных падежей со временем выходит за эти рамки и в настоящее время возможно у слов любой исторической а. п., а также у поздних заимствований" (Зализняк 1985: 375-376). Подчеркнем, что под "поздними заимствованиями" здесь всё-таки не имеются в виду заимствования совсем недавние - скажем, последнего столетия. Можно полагать, что все заимствования, имеющие сейчас особую форму локатива (бал, борт, газ, плац, порт, пост₁, спирт, тиф, цех, шкаф, ^oгрунт, ^oрант, ^oсуп, ^oфорт, ^oчай, ^oшлях, ^oштифт), заведомо существовали в русском языке по крайней мере к середине XIX в., а большинство и на век-два раньше.

7. В теоретических исследованиях проблем диахронической грамматики феномен утраты грамматических категорий, как правило, остается в тени. Некоторые общие замечания по этому поводу можно найти в небольшой статье Ramat 1992 (ср. также Lass 1990, Greenberg 1991 и van der Auwera, Plungian 1998: 114-117); одним из немногих известных нам исключений является книга Janda 1996, написанная специально на славянском материале.

8. В Зализняк 1977 информация о том или ином предлоге, употребляющемся с формой локатива, считается словарной и последовательно фиксируется при каждой лексеме (ср. также краткий перечень основных контекстов в Зализняк 1977: 69-70). На подобные примеры обращал внимание уже Р.О. Якобсон (1936); заслуживает внимание также попытка дать таким случаям семантическую интерпретацию в Worth 1984 (хотя предложенный в этой работе признак "lack of internal semantic differentiation", характерный, по Ворту, и для второго родительного, и для второго предложного, представляется слишком общим и недостаточно ясным).

9. Данный список составлен нами на основе работ Зализняк 1967: 286-287, Зализняк 1977 и последней Академической грамматики (Плотникова 1980: 488-489), однако в него внесены небольшие коррективы в соответствии с нашим представлением о современном узусе: исключены лексемы бровь, пай, стан, сыр, труд, хор, все диминутивы, а также сами по себе устаревшие лексемы вольт 'поворот' и часть 'полицейский участок'; в ряде случаев иначе расставлены пометы о вариативности.

10. Под вместилищем понимается, в первом приближении, объект, имеющий внутреннюю полость, которая служит для хранения, сочетание в ночú вполне допускает и пространственную интерпретацию (~ 'во тьме'); в контексте второго предложного последняя кажется даже более предпочтительной (ср. аналогичное наблюдение в Nesset, in prep.).

12. Вопреки указаниям в Зализняк 1967: 287, отражающим устаревшую норму.

13. Пространство отличается от поверхности признаком объемности (или трехмерности); языковым критерием здесь обычно служит сочетаемость с предлогом в (для названий пространств) или на (для названий поверхностей), ср. в дали, но на мели. Мы не рассматриваем здесь эту (достаточно нетривиальную) проблему во всей полноте; более подробный анализ русского материала можно найти, например, в исследованиях Всеволодова, Владимирский 1982 и Селиверстова 2000.

14. Вхождение в несколько топологических классов для таких лексем, конечно, не является случайностью. Так, самая распространенная их разновидность - названия объектов типа печь, у которых регулярно используются (являются "функциональными") как внутреннее пространство, так и наружная (как правило, верхняя) поверхность. Они противопоставлены основной массе лексем типа таз, у которых функциональна только одна топологическая зона (в данном примере, внутренняя): ср. вода в тазу (форма локатива отражает прототипическое функционирование объекта), но надпись на тазе (форма основного предложного отражает непрототипическое функционирование объекта; поверхность таких сосудов, как таз, естественно, не используется для размещения или хранения чего-либо, т.е. не является функциональной в указанном выше смысле). Подробнее о проблеме лексем с множественной таксономической характеристикой см. также Рахилина 2000.

15. По-видимому, по модели в паху следует интерпретировать и идиоматичные сочетания вида тесный / свободный в шагу.

16. К этой группе примыкает и слово день, которое имеет особую форму локатива только в устойчивых сочетаниях вида N раз на дню; правда, выбор предлога на скорее свидетельствует о том, что день в данном случае концептуализуется не как вместилище, а как необъемная конфигурация - "путь", образуемый сменяющими друг друга событиями (ср. модель на пути). Аналогичная интерпретация диктует выбор предлога в другом устойчивом сочетании с временным значением - на своём веку 'в течение всей своей жизни'.

Литература

Баранов, А.Н.; Плунгян, В.А.; Рахилина, Е.В. 1993. Путеводитель по дискурсивным словам русского языка. М.: Помовский и партнеры.
Булыгина, Т.В. 1982. К построению типологии предикатов в русском языке // О.Н. Селиверстова (ред.). Семантические типы предикатов. М.: Наука, 7-85 [перепечатано в кн.: Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М.: ЯРК, 1997, 45-112].
Гловинская, М.Я. 1982. Семантические типы видовых противопоставлений русского глагола. М.: Наука.
Головко, Е.В. 1996. Алеутский язык // А.П. Володин и др. (ред.). Языки мира: Палеоазиатские языки. М.: Индрик, 101-116.
Коваль, А.И.; Нялибули, Б.А. 1997. Глагол фула в типологическом освещении. М.: Ин-т языкознания РАН, Ин-т рус. яз. РАН.
Кузнецова, А.И.; Хелимский, Е.А.; Грушкина, Е.В. 1980. Очерки по селькупскому языку: тазовский диалект. М.: МГУ.
Маслов, Ю.С. 1983. Результатив, перфект и глагольный вид // Недялков (ред.) 1983, 41-54.
Мельчук, И.А. 1998. Курс общей морфологии. Том II (Часть вторая: Морфологические значения). / Пер. с франц. М.: ЯРК; Вена: WSA.
Меновщиков, Г.А.; Вахтин, Н.Б. 1990. Эскимосский язык. Л.: Просвещение.
Недялков, В.П.; Отаина, Г.А.; Холодович, А.А. 1974. Диатезы и залоги в нивхском языке // А.А. Холодович (ред.), Типология пассивных конструкций: диатезы и залоги. Л.: Наука, 232-251.
Недялков, В.П.; Яхонтов С.Е. 1983. Типология результативных конструкций // Недялков (ред.) 1983, 5-41.
Недялков, В.П. (ред.). 1983. Типология результативных конструкций: результатив, статив, пассив, перфект. Л.: Наука.
Николаева, И.А. 1995. Обдорский диалект хантыйского языка. Hamburg. (MSUA 15).
Падучева, Е.В. 1996. Семантические исследования: Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива. М.: ШЯРК.
Перевощиков, П.Н. и др. (ред.). 1962. Грамматика современного удмуртского языка: Фонетика и морфология. Ижевск: Удм. кн. изд-во.
Плунгян, В.А. 1989. К определению результатива (универсальна ли связь результатива и предельности?) // Вопросы языкознания 1989, N 6, 55-63.
Плунгян, В.А. 1999. К типологии глагольной ориентации // Н.Д. Арутюнова, И.Б. Шатуновский (ред.). Логический анализ языка: языки динамического мира. Дубна: Межд. ун-т "Дубна", 205-223.
Плунгян, В.А. 2000. Общая морфология: введение в проблематику. М.: УРСС.
Плунгян, В.А.; Рахилина, Е.В. 1996. "Тушат-тушат - не потушат": грамматика одной глагольной конструкции // В. Змарзер; Е.В. Петрухина (ред.). Исследования по глаголу в славянских языках: Глагольная лексика с точки зрения семантики, словообразования, грамматики. М.: Филология, 106-115.
Роббек, В.А. 1992. Грамматические категории эвенского глагола. СПб: Наука.
Серебренников, Б.А. 1960. Категория времени и вида в финно-угорских языках пермской и волжской групп. М.: Изд-во АН СССР.
Храковский, В.С. 1980. Некоторые проблемы универсально-типологической характеристики аспектуальных значений // Аспектуальность и средства ее выражения. Вопросы русской аспектологии V (Tartu Riikliku Ulikooli toimetised 537), 3-24.
Шатуновский, И.Б. 1996. Семантика предложения и нереферентные слова (значение, коммуникативная перспектива, прагматика). М.: ШЯРК.
Шошитайшвили, И.А. 1998. Русское было: путь грамматикализации // Русистика сегодня, 1998, N 3/4, 59-78.
Юлдашев, А.А. 1958. Система словообразования и спряжения глагола в башкирском языке. М.: Изд-во АН СССР.
Bertinetto, P.M. 1987. Why the "passé antérieur" should be called "passé immédiatement antérieur"? // Linguistics 25, 341-360.
Brinton, L. 1988. The development of English aspectual system. Cambridge: CUP.
Bybee, J.L. 1985. Morphology: a study of the relation between meaning and form. Amsterdam: Benjamins.
Bybee, J.L.; Perkins, R.; Pagliuca, W. 1994. The evolution of grammar: tense, aspect and modality in the languages of the world. Chicago: UChP.
Childs, G.T. 1995. A grammar of Kisi, a southern Atlantic language. B.: MdG.
Church, E. 1981. Le système verbal du wolof. Dakar: CLAD.
Comrie, B. 1976. Aspect: an introduction to the study of verbal aspect and related problems. Cambridge: CUP.
Comrie, B. 1985. Tense. Cambridge: CUP.
Coseriu, E. 1976. Das romanische Verbalsystem. / Hrsg. und bearb. von H. Bertsch. Tübingen: Narr.
Dahl, Ö. 1981. On the definition of the telic-atelic (bounded-unbounded) distinction // Ph.J. Tedeschi, A. Zaenen (eds). Tense and aspect. N.Y.: Academic press, 79-90.
Dahl, Ö. 1985. Tense and aspect systems. Oxford: Blackwell.
Dahl, Ö. 1987. Review of Comrie's "Tense" // Folia linguistica, 21.2-4, 487-502.
Declerck, R. 1991. Tense in English. L.: Routledge.
Dik, S.C. 1989. The theory of functional grammar. Part I: The structure of the clause. Dordrecht: Foris.
Dimmendaal, G.J. 1983. The Turkana language. Dordrecht: Foris.
Durst-Andersen, P. 1994. Russian aspect as different statement models // C. Bache et al. (eds). Tense, aspect and action: Empirical and theoretical contributions to language typology. B.: MdG, 81-112.
Givón, T. 1990. Syntax: a functional-typological introduction. Vol.II. Amsterdam: Benjamins.
Goldberg, A. 1995. A construction grammar approach to argument structure. Chicago: UChP.
de Groot, C.; Tommola, H. (eds). 1984. Aspect bound: a voyage into the realm of Germanic, Slavonic and Finno-Ugrian aspectology. Dordrecht: Foris
Haspelmath, M. 1993. A grammar of Lezgian. B.: MdG.
Haspelmath, M. 1994. The tense system of Lezgian // Thieroff, R.; Ballweg, J. (eds). 1994. Tense systems in European languages. T?bingen: Niemeyer, 267-277.
Heinämäki, O. 1984. Aspect in Finnish // de Groot/Tommola (eds), 153-177.
Heine, B.; Claudi, F.; Hünnemeyer, F. 1991. Grammaticalization: a conceptual framework. Chicago: Univ. of Chicago Press.
Hoffmann, C. 1963. A grammar of the Margi language. L.: OUP.
Hopper, P.; Thompson, S.A. 1980. Transitivity in grammar and discourse // Language 56, 251-299.
Klein, W. 1994. Time in language. L.: Routledge.
Kuteva, T. 1995. Bulgarian tenses // R.Thieroff (ed.). Tense systems in European langauges II. Tübingen: Niemeyer, 195-213.
Kuteva, T. 1998. On identifying an evasive gram: Action narrowly averted // Studies in Language, 22.1, 113 - 160.
Kuteva, T. to appear. TAM-auxiliation, and the avertive category in Northeast Europe // J. Fernandez-Vest (ed.), Areal grammaticalization. Louvain: Peeters.
Mønnesland, S. 1984. The Slavonic frequentative habitual // de Groot/Tommola (eds), 53-76.
Nedjalkov, V.P. (ed.). 1988. Typology of resultative constructions. Amsterdam: Benjamins.
Noonan, M. 1992. A grammar of Lango. B.: MdG.
Refsing, K. 1986. The Ainu language: the morphology and syntax of the Shizunai dialect. Århus: Århus University Press.
Rennison, J. 1997. Koromfe. L.: Routledge.
Robert, S. 1991. Approche énonciative du système verbal : le cas du wolof. P.: CNRS.
Salkie, R. 1989. Perfect and pluperfect: what is the relationship?' // Journal of linguistics, 25.1, 1-34.
Sauvageot, S. 1965. Description synchronique d'un dialecte wolof : le parler du Dyolof. Dakar: IFAN.
Smith, C. 1991. The parameter of aspect. Dordrecht: Kluwer.
Tommola, H. 1986. Аспектуальность в финском и русском языках. Helsinki. (Neuvostoliittoinstituutin vuosikirja, 28).

Источник текста - личная страница В.А. Плунгяна на сайте Отделения теоретической и прикладной лингвистики Филологического факультета МГУ.